Мой господин Смерть

Я выхожу за ним в холл. Морт останавливается у выхода, медленно оборачивается, и смотрит на меня. Изучает не спеша, методично, словно взвешивая ценность. И вдруг выражение лица сменяется разочарованием, как у коллекционера, который обнаружил, что его драгоценность — просто подделка.

— Неужели ты собираешься ехать со мной в этом?— спрашивает Морт с такой иронией, что она почти обжигает.

— А что не так? — интересуюсь грубо, просто на всякий случай. — Цветастые шмотки из секонда не сочетаются с твоим стильным тотал блэк?

Он делает шаг ко мне, и я невольно вздрагиваю.

— Дорогая Айви, — вкрадчиво начинает он, словно смакуя мое имя на языке, — Твоя одежда не совсем подходит... Скажем так, для нашей поездки. Она испачкана. Тебе нужно переодеться.

— Значит, будешь меня стыдиться? — уточняю я, одновременно стараясь разглядеть в ближайшем черном зеркале что не так.

И, кажется, стоило посмотреть на себя раньше, так как одежда не просто выглядит дешевой или чуть загрязнившейся. Правильнее сказать: она ужасна. Вся в крови и грязи настолько, будто бы по мне проехался грузовик, и не одиножды. Морт прав — показываться хоть кому-то в подобном было бы стыдно. Но более стыдно это признать.

— У меня здесь ничего нет, — упрямо продолжаю я, чувствуя, как нарастает раздражение. — И со своей одеждой не расстанусь, хочешь ты этого или нет.

Он тихо смеется — низко, гортанно, с такой ленивой опасностью, что по спине пробегает холодок. Этот звук больше похож на хриплый рык, чем на настоящий смех. Морт смотрит на меня не то с презрением, не то с весельем, и его глаза блестят в полумраке холла.

— Ты так уверена что не расстанешься с ней, Айви? — спрашивает он.

И в следующее мгновение одежда исчезает.Просто испаряется.Я инстинктивно скрещиваю руки на груди, пытаясь хоть как-то прикрыться, но тут же понимаю всю тщетность этих попыток. Морт видит все. И дело даже не в моей наготе, а в том, как он смотрит.

— Что... какого черта?! — выкрикиваю я.

В голове пульсирует кровь, а щеки заливает краской. Хочется провалиться сквозь землю — или испепелить Смерть взглядом.

— Видишь ли, Айви, — говорит Морт совершенно спокойно, словно ничего не произошло, и не он только что лишил меня одежды одним лишь взглядом, — я не терплю неповиновения. И грязи.

Его глаза скользят по моему обнаженному телу медленно, цепко, кажется, даже физически осязаемо. А сам взгляд больше напоминает прикосновение когтей. По крайней мере кожа после него горит так же нестерпимо.

— Ты можешь поискать более подходящую одежду. Уверен, что она точно найдется в твоей новой спальне, — говорит Морт наконец и милостиво отворачивается. Мимо моих ушей не проходит акцент, сделанный на слове «твоей» — очень уж он похож на приговор. — У тебя пять минут. Я буду ждать на улице, возле мотоцикла. Задержишься хоть на секунду и...

Он разворачивается и выходит, оставляя меня одну — голую, униженную и растерянную — посреди этого черного, пугающего холла. Звук захлопнувшейся за ним двери отдается гулким эхом, словно погребальный звон.

Пять минут. Смерть дал мне пять чертовых минут.

Ноги сами несут по лестнице и коридорам, но в голове — полный хаос. Стыд обжигает щеки, словно меня выставили на всеобщее обозрение. К нему примешивается и нарастающий гнев. Ярость. Жгучая, всепоглощающая ярость. Как он посмел?! Как он мог так поступить?! Этот... этот... Я даже не могу подобрать слов, чтобы описать его. Хочется кричать, рвать и метать. Уничтожить его. Заставить испытать то же самое, что чувствую сейчас я.

И вдруг — словно сам особняк ведет меня, считывая мое отчаяние — я оказываюсь перед нужной, уже услужливо открытой, дверью...

Лихорадочно оглядываюсь, судорожно выискивая глазами хоть что-то, чем можно прикрыться. Мир перед глазами дергается, будто плохо сфокусированный кадр.
И тогда я замечаю ее — едва различимую дверь слева от кровати, почти слившуюся с темными стенами. Рывком подбегаю к ней, хватаюсь за ручку, распахиваю... И замираю.

Гардеробная выглядит просторной, как небольшая комната.Холодный, глубокий свет льется с потолка, отражаясь в полированных поверхностях стен и шкафов. Под ногами — мягкий ковер, в который проваливаются босые ступни. И все пространство вокруг, от пола до потолка, заполнено одеждой любых оттенков ночи.

Слева ровными рядами висят пиджаки и платья, справа находятся полки с обувью: от туфель на головокружительных шпильках до удобных кроссовок, все идеально расставлено, как в бутике. На полках аккуратными стопками высятся футболки, джинсы и топы. В центре — стеклянный остров с выдвижными ящиками. И сквозь прозрачную столешницу видно белье: кружево, шелк, атлас. Они так и кричат о роскоши и дороговизне.На миг у меня рябит в глазах от избытка выбора.

Здесь реально есть все. От изысканных вечерних нарядов до самых простых кэжуал-шмоток. Словно кто-то тщательно подобрал гардероб на все случаи жизни... моей жизни?

Хочется швырнуть что-нибудь, разбить, разнести в щепки... Но вместо этого я сжимаю кулаки и решительно направляюсь к стеллажам.Хватаю первые попавшиеся джинсы, облегающие, с высокой талией, кроп-топ и кроссовки на толстой подошве.

Натягиваю все на себя в спешке, почти не глядя в зеркало.Одежда садится идеально, но времени удивляться нет. Главное — одеться, собраться и... В этот момент браслет-метка на моем запястье начинает пульсировать. Не больно, но настойчиво, словно метроном, отсчитывающий секунды. Четыре... три... две...

Ярость, которая на мгновение притупилась, вспыхивает с новой силой. Он играет со мной! Он издевается!

Выскакиваю из гардеробной, захлопываю дверь и, уже не таясь, несусь обратно по коридорам. Выбегаю в холл, толкаю массивные входные двери и вылетаю на улицу. Свежий воздух обжигает легкие — я жадно хватаю его ртом, пытаясь отдышаться.

И вдруг вижу его.

Морт стоит, прислонившись бедром к своему мотоциклу. Ноги скрещены, руки сложены на груди. Вид у него расслабленный, полностью спокойный, как у парня, просто ждущего задержавшуюся у зеркала подружку. Ну до чего же мило!

Эта его равнодушная поза бесит меня еще сильнее, чем если бы он злорадствовал. Смерть медленно поднимает голову и смотрит на меня. Взгляд тот же самый. Бесстрастный, оценивающий, но с неуловимым намеком, который теперь кажется мне зловещим.

— Твой шлем, — напоминает Морт, когда я похожу ближе.

И ни слова про мою новую одежду. Но что-то подсказывает, что если бы он остался недовольным, то об этом стало бы известно сразу. Внутри меня все клокочет от злости, но я беру шлем острожно, стараясь не касаться его пальцев.

— Безопасность — превыше всего, ведь так? — иронично бросает Морт, глядя сверху вниз.

Одним плавным движением он запрыгивает на сиденье и надевает свой шлем — тот самый, в форме черепа, который кажется гораздо более жутким, после всего произошедшего в особняке. Заводит мотор, и рев двигателя разрывает тишину этого странного места.

Делать мне нечего, да и бежать некуда. По крайней мере, пока.

Я сжимаю шлем в руках, потом решительно надеваю его, подхожу к мотоциклу и забираюсь на пассажирское сиденье. Хватаюсь за куртку Морта и вцепляюсь в грубую кожу с такой силой, что, кажется, ногти вот-вот прорвут ее насквозь. Вкладываю в это движение всю злость, всю ненависть, все свое отчаяние. Пусть чувствует! Пусть знает, что я не сломлена!

Морт едва заметно оборачивается, на долю секунды. Я вижу лишь отражение тусклого света в черном визоре его шлема, но уверена — парень догадался. О моей ненависти, презрении, желании отыграться.

И от этого мне становится... легче. Слабое утешение, но все же.

Он ничего не говорит — да и что тут скажешь? Мотоцикл плавно трогается с места, и, набирая скорость, уносит нас прочь от особняка, по извилистой дороге в никуда.

Я чувствую вибрацию двигателя под собой и крепкую спину Морта. Холодный воздух обжигает кожу. И вдруг — ослепительная вспышка. Словно кто-то щелкнул гигантским выключателем, и вместо непроглядной тьмы нас окружает яркий, режущий глаза свет.

Мы вылетаем на шоссе. Широкое, пустое, освещаемое рядами фонарей. От неожиданности у меня кружится голова, в глазах появляются слезы. Рефлекторно я прижимаюсь к Морту еще плотнее.

Мы едем какое-то время. Не знаю, сколько точно — минуты кажутся вечностью. Потом Смерть резко сворачивает направо, на узкую проселочную дорогу. Асфальт здесь хуже, с трещинами и выбоинами. Шоссе остается позади, и нас снова окружает тьма — но уже не такая густая, как раньше. Сквозь голые ветви деревьев пробивается слабый свет луны.

Путь пролегает мимо заброшенных полей, покосившихся столбов без проводов, и покореженных остовов техники... Пейзаж — унылый и депрессивный, словно иллюстрация к постапокалиптическому роману.

Наконец, Морт тормозит. Байк останавливается перед заброшенным промышленным зданием.

Даже во тьме видно, что насколько большую площадь оно занимает. Это не просто сарай, а целый комплекс: несколько соединенных между собой корпусов разной высоты. Стены — из серого, потрескавшегося бетона, местами покрытого ржавыми потеками и граффити. Большинство окон выбиты, на их месте лишь черные проемы с острыми зубьями стекол. Кое-где видны остатки металлического каркаса — то ли бывшие лестницы, то ли части каких-то конструкций.

К главному корпусу примыкает высокая, круглая башня — похоже, бывшая дымовая труба, с облупившейся штукатуркой. От нее тянется длинная, металлическая эстакада, поддерживаемая покосившимися опорами. Здание окружает пустырь, заросший бурьяном и заваленный строительным мусором.

Общее впечатление — запустение и разруха. Типичный закрывшийся завод или фабрика, каких много в пригородах крупных городов США, особенно в окрестностях Нью-Йорка. «Ржавый пояс», так его называют. К подобным пейзажам я привыкла еще в Эшбруке. Когда-то и там, и здесь кипела жизнь, работали люди, что-то производили... А теперь только ветер свистит в пустых окнах, да бродят тени прошлого.

Морт глушит мотор, и наступает тишина — оглушительная после рева двигателя. Он не оборачивается, не зовет меня, а просто слезает с мотоцикла и идет к зданию. Уверенно, размеренным шагом, наверняка ожидая, что я последую за ним, словно послушная собачонка. И я следую, потому как делать мне все еще нечего.

Под ногами хрустит битый кирпич и сухая трава. Каждый наш шаг отдается гулким эхом — единственные звуки, нарушающие тишину этого места. Оглядываюсь по сторонам. Все вокруг кажется серым. Не в буквальном смысле — я вижу цвета, но они словно приглушены, лишены яркости, покрыты какой-то матовой пленкой. Так бывает во время тумана, однако сейчас ясно. Еще одна странность, которую я списываю на усталость.

Морт заходит внутрь через зияющий проем в стене — похоже, раньше здесь были ворота, но теперь от них остались только петли. Я иду следом.

Внутри огромный, пустой цех. Потолок где-то высоко, под самым сводом крыши, и теряется в полумраке. Стены — голый бетон, с остатками каких-то труб, проводов и металлических конструкций. Пол тоже бетонный, потрескавшийся, засыпанный пылью и мусором. В дальнем конце зала заметны остатки каких-то механизмов: сломанные станины, обломки конвейеров, груды металлолома. Воздух внутри ощущается тяжелым, затхлым, с примесью гнили.

И вдруг... я понимаю, куда мы направляемся. И зачем.

Впереди, в луже тусклого света, падающего из разбитого окна, лежат два тела. Двое мужчин, если быть более точной.

Одежда на них обычная, повседневная: джинсы, куртки, ботинки. Масс-маркет. Такие могли бы носить и простые парни из автомастерской, и торговцы всяким запрещенным. Один, как я могу разглядеть отсюда, более молодой, с короткой стрижкой и щетиной на подбородке. Второй — чуть постарше, уже с залысинами. Но оба бледные, с запавшими глазами. Мертвые, в лужах смешавшейся крови. Не вижу ран, откуда она могла бы сочиться. Да, если честно, и не хочу видеть.

Смерть все еще на работе, это понятно. А я теперь — его помощница?

Эта мысль заставляет вспомнить о страхе. Однако любопытство в этот раз оказывается сильнее. Трупы меня пугают, но очень уж хочется узнать, как все происходит... со стороны.

Я наблюдаю за происходящим, затаив дыхание. Морт подходит к мужчинам, без суеты, без резких движений. Привычно. Опускается на одно колено и делает то же самое, что сделал со мной пару часов назад. Он касается одного из мужчин — того, что помоложе, и из тела поднимается душа. Медленно, плавно, словно дым. Полупрозрачная, чуть светящаяся красноватым светом, фигура повторяет очертания некогда живого человека.

Затем то же самое происходит со вторым трупом.

Мужчины будто бы приходят в себя после сна и что-то бормочут. Слов мне не слышно, но я догадываюсь, что они чувствуют. Растерянные, напуганные, еще не осознавшие, что случилось.

Морт смотрит на души — спокойно, без тени эмоций, сверяется со списком на телефоне и что-то тихо спрашивает. Видимо, уточняет их данные. Мне интересно, поэтому осмеливаюсь подойти ближе.

— Да-да, Джимми Рэй, сэр, — отвечает первый на заданный вопрос. — А вы что, пришли от...

— Слышь, Джим, заткнись, — хрипло перебивает второй, чье имя я не расслышала. — Пока нихрена не понятно.

— Как вы погибли? — спрашивает Морт, все так же спокойно.

Мужчины переглядываются.

— Погибли? Но... — начинает Джимми и вдруг в его красноватых призрачных глазах мелькает осознание. Он замечает тела и смотрит на своего друга по несчастью. — Они грохнули нас, дурья башка! А я ведь предупреждал! Говорил, что не надо!!!

— С хрена ли не надо, раз предложили?! — кричит на него друг. — Сам бы отказался от такого? И не отказался ведь!!!

— Можете добавить чуть больше деталей в ваше повествование? — уточняет Морт. — Это сильно облегчило бы... ситуацию.

— Да связались с нами какие-то типы в баре у Расти, — неохотно говорит Джим. — Хотели купить пакетик... Или два. А потом захотели обсудить, типа, чтоб все регулярно было. И платить готовы были чемоданами.

— Ну ты и трепло, все разбазарить решил?! — не унимается второй.

— Да че ты, Фрэнк, уже вроде насрать... — бормочет Джимми.

— Вы знали напавших на вас? — спрашивает Морт.

— Нет, — качает головой Джимми. — Только зашли, осмотрелись... и вот.

Из их сбивчивой речи ничего не понять — ясно только, что они должны были с кем-то встретиться здесь, на этом заброшенном заводе. И встреча эта была не совсем законной.

— Хоть вы и мертвы, но это не конец. Вас ждет дорога дальше, — говорит Морт, почти утешительно, без тени насмешки или злорадства, так, словно сочувствует им. Вроде и мелочь, но поразительная для меня. Он протягивает им телефон. — Прикоснитесь к экрану. Оставьте отпечаток. Это необходимо для перехода.

Мужчины смотрят на него, на телефон и не молят о пощаде. Не просят вернуть им жизнь. Не пытаются сбежать. Не умоляют.

— Вот и все, значит, — тихо говорит Джимми. — Как-то быстро.

— Да уж, — хрипит Фрэнк. — Даже попрощаться не с кем...

Тут я чувствую стыд, жгучий и разъедающий. За себя. За то, как я вела себя, когда умирала. Как цеплялась за жизнь, как умоляла, как падала на колени... А эти двое приняли свою смерть, пусть и с трудом, но с достоинством.

Джимми первым касается экрана телефона. Его полупрозрачный палец оставляет на черном стекле светящийся след. Затем то же самое делает Фрэнк. Морт убирает телефон, делает шаг назад. В наступившей тишине я слышу легкий, мелодичный звон — словно звенят маленькие колокольчики.

Почти сразу вижу в правой руке Морта темные, почти черные бусины, нанизанные на тонкий шнур. Те самые, которые заметила еще в гостиной. Все это время они были там, на его запястье, а теперь он легким, неуловимым движением спускает их в ладонь.

Жест — отточенный, изящный, завораживающий. Словно он делает это в тысячный, миллионный раз. Бусины тихо звякают, ударяясь друг о друга, серповидная подвеска блестит.

Без какого-либо предупреждения в его руке появляется коса.

Сначала — как сгусток тьмы, или как черная дыра в пространстве. Потом — обретает форму, страшную и угрожающую.

Это настоящая коса Смерти. Не та, стилизованная и стереотипная, которую я видела выгравированной на мотоцикле. Она соткана из самой тьмы, из ночи, из самого небытия. Лезвие широкое, изогнутое, блестящее, как полированный металл, оно отражает слабый свет, проникающий в цех. От него так и веет потусторонним, пронизывающим холодом.

Я замираю, не в силах отвести взгляд. Морт делает еще один жест — плавный, грациозный. Он замахивается косой, не резко, и не грубо, а будто бы в танце. Смертельном танце истинного Жнеца.

И скашивает души так, словно срезает стебли травы.

Красноватое свечение, исходившее от душ Джимми и Фрэнки, вспыхивает в последний раз и гаснет. Души растворяются в воздухе без следа.

Остаются только два безжизненных тела, лежащие на бетонном полу, и Морт, стоящий рядом с ними, спокойный и невозмутимый. Остаюсь и я, ошеломленная.

Коса в руке Морта исчезает, так же внезапно, как и появилась. Смерть медленно перебирает пальцами четки и бусины обсидиана тихо звенят.

— Так вот, значит, что произошло бы со мной? — спрашиваю я с содроганием. Я делаю шаг вперед, поближе к Морту и к трупам.

— Это произошло бы со всеми, — отвечает он. Его голос — ровный, без тени эмоций. Как будто говорит о чем-то само собой разумеющемся.

Он приседает на корточки возле тел, склоняется над ними. И изучает их. Уже не как Смерть, собирающая души, а как следователь, осматривающий место преступления. Внимательно, придирчиво, словно ищет что-то...

— Что с ними случилось? — спрашиваю я, стараясь говорить твердо. — Почему они...

Морт не отвечает. Он продолжает осматривать тела, проводя рукой по их одежде и бледной коже.

— Морт! — Я повышаю голос. — Что здесь произошло? Почему ты привез меня сюда?

— Вопросы, — говорит Смерть, не поднимая головы. — Слишком много вопросов.

— Я хочу знать! Я имею право знать!

Со вздохом Морт встает на ноги и смотрит на меня — тем же самым, бесстрастным, оценивающим взглядом.

И вдруг прямо перед трупами появляется набор.

Канистра с бензином, пластиковое ведро, пара резиновых перчаток, несколько бутылок с разноцветными жидкостями и этикетками, на которых я успеваю прочесть: "Хлорсодержащий отбеливатель", "Растворитель", "Промышленный очиститель на основе кислоты"... Профессиональные средства для уборки. Сильнодействующие химикаты.

— Что... это? — спрашиваю я, запнувшись.

— Твоя работа, — отвечает Морт, все так же спокойно. — Избавься от тел. И убери все следы.

— Что?! Ты шутишь?! — повышаю голос. — Я не буду этого делать!

— Это не предложение, Айви, — говорит он, и в его голосе появляется сталь. — Это приказ.

— Но почему я?! Я... я не уборщица!

— Ты моя слуга, — перебивает он меня. — Или ты забыла?

— Но это же трупы! — совершенно теряюсь я. — Я не могу... Я не...

— Можешь, — говорит Смерть и добавляет, насмешливо: — Неужели ты все еще боишься мертвецов?

— Я... я не понимаю... Зачем избавляться от тел? Если ты Смерть... Пусть их найдут, пусть вызовут полицию... Все должно быть по правилам!

Он вновь вздыхает.

— Иногда, — говорит парень, медленно, словно объясняя что-то ребенку, — все не так просто, как кажется.Боюсь, мы не может позволить человеческой полиции увидеть их в таком виде. Смерть никогда не занимается грязной работой, Айви. Этим займешься ты.

Я молчу. Смотрю на него, потом на тела... и на бензин. Он отходит, предоставляя поле деятельности мне.

«Твою мать... Твою гребанную мать», — слова горят в горле, готовые сорваться, но я их глотаю.

Я получила работу мечты, не иначе.

Оглядываюсь. Пустой цех, два безжизненных тела... и в стороне, в полутени — большой металлический контейнер. Низкий, ржавый, когда-то, возможно, использовавшийся для хранения деталей. Подходит идеально.

Перчатки — первое, что беру. Натягиваю их, и они прилипают к коже с неприятным скрипом. Мелочь, но она режет по нервам.

Подхожу к первому трупу. Джимми. Он моложе, худощавый. Лежит на спине, раскинув руки, будто уснул. Но бледный оттенок кожи, впалые щеки, стеклянный взгляд не оставляют иллюзий.

Присаживаюсь, хватаю его под мышки. Тяну. Он тяжелый. Что ж, мертвый груз — это не просто выражение. Куртка скользит по пыльному бетону, ткань издает глухой, скрежещущий звук. Мои руки дрожат, мышцы напряжены до боли. Медленно, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром, я тащу его к контейнеру.

Когда, наконец, добираюсь, пытаюсь приподнять тело. Безуспешно. Оно неподъемное. Пробую еще раз, сильнее. Только несколько сантиметров — и снова вниз.

Ладони внутри перчаток покрываются липким потом и начинают скользить. Я обхожу тело, хватаю за штанины и тяну из последних сил. Оно переваливается через край, падает внутрь, и глухой удар головы о дно вызывает у меня спазм в животе.

Становится дурно, но я не останавливаюсь. Знаю, Морт смотрит. И новые проблемы от этого изобретательного гада мне точно не нужны.

Труп по имени Фрэнки старше, крупнее, тяжелее. Все повторяется: я тащу, с усилием, через зубы сдерживая стоны и ругательства. Каждый шаг — как через вязкую жижу. Но в итоге я справляюсь, дотаскиваю и переваливаю через бортик. Он падает рядом с Джимми.

Два тела. Живые еще несколько минут назад. Теперь — просто груз в ржавом ящике с мусором.

Я стою, тяжело дыша. А затем беру канистру, и откручиваю крышку. Резкий запах бензина бьет в нос, а глаза начинают слезиться. Терпеть его не могу, хоть и работала в супермаркете на заправке. Работала... Я что, уже смирилась? Вот уж нет!

Осторожно выливаю на тела: сначала на одно, потом на другое. Одежда мгновенно темнеет, напитывается горючей жидкостью. Когда бензин заканчивается, достаю из ведра коробок спичек. Хоть руки и трясутся, с первой же попытки загорается огонь. Я бросаю спичку в контейнер.

Бывший цех озаряет вспышка — яркая, резкая, как удар. Пламя охватывает тела мгновенно. Оно будто живое, алчное, голодное, и необузданное. Жар обжигает лицо. Я отступаю, не в силах отвести взгляд. Смотрю, как огонь пожирает плоть, и внутри — только пустота.

Но это еще не конец.

Кровь въелась в бетон темными, почти черными, пятнами. Понятия не имею, как их оттирать. Наугад выливаю немного промышленного очистителя. Пятно шипит, пена пузырится, едкая жидкость жадно впитывается в цемент. Беру жесткую щетку и начинаю тереть — яростно, с отчаянием. Вкладываю в каждое движение свою злость, отвращение и ужас. Пятно светлеет и вскоре исчезает.

Я продолжаю. Жестко. Остервенело. Забываю обо всем, кроме этой грязной, бессмысленной работы, ставшей вдруг моей реальностью. Не так я хотела провести эту ночь, вот уж точно...

Тру и тру, пока не понимаю, что все. Пятна крови исчезли, и бетон снова чистый, словно ничего и не было. По правде говоря, теперь он намного чище, чем где-либо еще в этом цехе, и это подозрительно. Но плевать, об этом Морт ничего не говорил.Выпрямляюсь, отбрасываю щетку и снимаю перчатки. Смотрю и ощущаю удовлетворение, пусть извращенное и странное. Я справилась.

И только тогда внезапно осознаю — вокруг меня стоит тишина. Мертвая, абсолютная тишина. Только что здесь горел огонь, шипели химикаты, а сейчас ничего. Я одна. Серьезно, что ли?!

На всякий случай верчу головой, вглядываясь в каждый тесный угол.Пустой цех, обгоревшие останки в контейнере, пустые бутылки с химикатами. Морта нет нигде. Я совсем одна в этом огромном, заброшенном здании.

Срываю с рук, все еще пахнущих химией и смертью, перчатки, бросаю их на бетонный пол рядом с ведром. Разворачиваюсь и почти выбегаю из цеха наружу, на свежий воздух.

Осматриваюсь по сторонам, судорожно и нервно. Нет. Ни Смерти, ни его зловещего черного мотоцикла. Только ветер шелестит в высокой траве, растущей вдоль стен заброшенного здания.

Внутри, где-то очень глубоко, зарождается робкое, неуверенное ликование. Неужели? Неужели он действительно оставил меня одну? Неужели я... могу сбежать?

Эта мысль, как искра, поджигает меня изнутри.

Я бросаюсь бежать. Прочь от цеха, прочь от этого проклятого места. Впереди — какие-то заросли. Высокие, густые, колючие кусты. Не разбираю дороги, не ищу тропинку — просто ломлюсь напролом. Ветки хлещут по лицу, царапают руки, рвут тонкую топа. Но я не обращаю внимания. Бегу, бегу, бегу.

Заросли заканчиваются, и я оказываюсь на городской улице. Передо мной квартал с типовой малоэтажной застройкой. Серые бетонные коробки, выстроившиеся в ряд, словно шеренга безликих солдат. Окна — темные, пустые, как выбитые глазницы. Кое-где видны следы пожаров — черные, закопченные пятна на стенах. Лужайки завалены каким-то хламом, ржавым железом, битым стеклом.

Окраина Эшбрука, бывший индустриальный район. Тот, о котором говорят: «Там лучше не появляться после захода солнца». Но сейчас здесь никого. Даже тех, кого стоило бы бояться. Поверить не могу, как близко была все это время от дома! Да тут же пятнадцать минут пешком до шоссе и Седар-хиллз-парк!

Ускоряюсь как могу. Искренне верю в то, что как только спрячусь за дверью своего трейлера и обниму сестренку Томми, то Морт не сможет больше меня найти. Мне бы только снова почувствовать жизнь. Соприкоснуться с ней, хотя бы на миг...

Вокруг пустынно. Асфальт потрескался, зарос травой. Кое-где валяются пустые консервные банки, обрывки газет, какой-то мусор. Вижу ржавые, покосившиеся детские качели на давно заброшенной площадке... И хочу рыдать от того, что узнаю их — здесь мы часто тусовались с Марлой и Джессикой по вечерам. Пили коктейли из банок, обсуждали парней или просто заряжались настроением перед вечеринкой в Роадкилле.

До дома остается всего ничего.

Я бегу дальше, по улице, между низкими домами, обшитыми растрескавшимся сайдингом. Ноги сами несут меня. В голове — вихрь мыслей, радостных, обрывочных. Свобода! Я сбежала! Сейчас, сейчас я найду дорогу, доберусь до дома. Увижу маму, папу, Томми. Они будут плакать, будут спрашивать, где я была, но это неважно. Главное — я верну свою жизнь обратно.

Впереди показывается трейлерный парк. Наш парк...Улыбка, робкая и неуверенная, трогает мои губы.

И вдруг...Ощущаю какую-то неуловимую, но настойчивую тревогу. Что-то не так.

Я замедляю шаг, останавливаюсь. Оглядываюсь.Это все тот же Седар-хиллз-парк, какой помню, с однотипными трейлерами, поставленными на временные фундаменты, однако... Цвета вокруг приглушенные, матовые — такие, какие я заметила еще возле завода. Выглядит все так, словно кто-то убавил яркость, или весь мир внезапно выцвел.

И тишина.

Полная. Абсолютная. Мертвая. Не слышится ни звука машин, ни лая собак, ни криков детей. Никого и ничего вокруг, как если бы я осталась единственной в этом мире... Увы, но это не так. Потому, что присмотревшись получше, я замечаю их.

Бледные тени, похожие на призраков. Они проступают из темноты, проявляются лишь потому что я, очевидно, стала готова их увидеть... Фигуры людей, детей, даже собак. Люди движутся молчаливо, и будто бы выполняют свои обычные рутинные действия — гуляют, выносят мусор, останавливаются, чтобы поговорить... Но я все еще не слышу ни слова.

И меня они не слышат.

М-да... Что-то определенно не так.

Пока пытаюсь разобраться, прямо передо мной, с оглушительным ревом, вылетает мотоцикл. Черный, как сама ночь, он визжит тормозами, заходя наперерез, и грубо подрезает меня. Я едва успеваю отскочить, чтобы не попасть под колеса.

На мотоцикле, разумеется, Морт. Его лицо скрыто за шлемом-черепом и выражения не разобрать, но даже сама его поза — напряженная и угрожающая, не предвещает ничего хорошего.

Внутри все холодеет. Страх, липкий, удушающий, снова сжимает горло.

Смерть глушит мотор. Рев стихает, и снова наступает мертвая тишина — еще более гнетущая после этого внезапного вторжения. Его голос, искаженный шлемом, звучит резко, колко, ядовито:

— Думала, сбежишь? Наивная. Решила, что можешь нарушить правила? Что сможешь вернуться домой?

— А ты захотел устроить проверку на доверие? — выкрикиваю я, теряя остатки смелости.

— Тест на профпригодность, — выплевывает он. — Ты провалилась.

— Но... почему здесь все так? — наглею уже чересчур, но мне важно узнать. — Почему никого нет? Почему все... такое?

Мои вопросы, кажется, взрывают его и без того «ангельское» терпение. Морт резко, порывисто слезает с мотоцикла. Лязгает подножка. Он делает шаг ко мне, еще один... И еще.

Он движется... быстро. Словно хищник, настигающий добычу.

Я не успеваю отступить. Морт оказывается слишком близко. Затем слышится его голос, низкий, шипящий, и полный яда:

— Ты спрашиваешь, почему так? Потому что это — Изнанка, дурочка. Изнанка твоего мира. То, что скрыто от глаз живых. То, куда они никогда не попадут. И что никогда не поймут. Мир теней и вечного мрака, мир демонов и потусторонних существ. Мой мир.

Он делает паузу, обводит рукой в перчатке окружающий нас серый, безжизненный пейзаж.

— Ты все еще думаешь, что жизнь— это смех, любовь, солнце, яркие краски? Глупая. Отныне жизнь для тебя — это иллюзия. Мираж. А Изнанка... Изнанка — это реальность. Это то, что всегда находилось здесь, под тонкой пленкой твоего живого мира. Они существуют вместе, и одновременно — полностью разделены. Ты можешь видеть бледные тени людей, их зеркальные отражения, но никогда не сможешь с ними поговорить. Как и они, никогда больше не увидят или не услышат тебя. Все еще хочешь узнать, почему? Потому, что ты теперь тоже часть этой другой реальности. Реальности, которая находится по ту сторону. Ты принадлежишь ей, и не сможешь сбежать, не сможешь вернуться. И будешь выполнять все, что я прикажу.

Смерть хватает меня за руку — грубо, больно. И швыряет на сидение мотоцикла.