Безупречные цветы [18+]

Я совершила непоправимый проступок.

Ответить на поцелуй Доминика — это была ошибка. 

Боже мой, а если он решит, что мой жест имел какое-то значение?

Ну и пусть. Я не должна беспокоиться о чувствах тех, кто мне безразличен. Я горько усмехнулась. 

— Ливия, — жалобно проскулив, дверь мигом распахнулась, я зашла в спальню Ливии.

Когда я вошла в спальню младшей сестры Доминика, меня сразу же охватило чувство восхищения.

Это было как попасть в мир, где царит спокойствие и гармония. Стены были окрашены в нежный бежевый цвет, который создавал атмосферу уюта, словно меня обнимал мягкий свет. Я заметила, как одна из стен украшена большим зеркалом с яркой подсветкой — она так изящно дополняла обстановку, что я не могла отвести от нее взгляд. Ливия бесспорно много любуется на себя в отражении.

Ведь она такая красивая.

Не то что я. 

Куда же падает моя самооценка? Наедине я люблю себя, но когда вижу кого-то лучше — любовь испаряется. Неужели у меня действительно имеются проблемы с психикой?

— Что случилось? — девушка замечает подавленное состояние. Волнуется довольно сильно...

Черт, заметила слезы. И как ей правильно преподнести, чтобы поняла всё верно?

Погоди, Офелия, тебя в целом волновать не должны и мысли чужих! Пусть они поссорятся, мне же только на руку.

— Меня... — принялась рассказывать я неуверенно. — Доминик... В общем, мы поругались немного.

— Поругались?

Возможно ли назвать это сильной ссорой? Сомневаюсь, ведь он поцеловал по моей воле. Моё тело предательски согласилось на это, что так возлагает ответственность...

— Сядь. Сейчас же.

Голос Ливии полон серьёзности и решимости. Она точь-в-точь как Данте. Истинная папина дочка, его копия, из отличительных черт лишь внешность, а характер такой же. Серьёзная, порядком грубая, любительница приказывать, но всё же — в ней остаётся нежность.

Почему у меня нет такого папы? Именно папы, а не отца. Слова, вроде бы, похожи, но имеют абсолютно два разных смысла... Я не заслужила быть счастливой, как другие девушки? Например, Лоран, Ливия? Их любят папы, а меня отец презирает.

В центре комнаты располагалась огромная кровать, на неё я и села, с высоким изголовьем, обитым белой тканью. Постельный комплект был в нюдовых оттенках с красивыми кружевами, и мне хотелось сразу же упасть на нее и утонуть в мягкости. По обе стороны кровати стояли аккуратные прикроватные тумбочки с изящными лампами, которые излучали теплый свет, создавая атмосферу уюта.

В углу комнаты я заметила уютное серое кресло, обложенное мягкими подушками. Тут же была полка с книгами, и я сразу представила, как Ливия проводит часы, погруженная в чтение современных романов, прямо как её старший брат Доминик, наслаждаясь своим уютным уголком. Напротив кровати находился гардероб, выполненный из белого дерева с зеркальными дверцами, отражающими свет и визуально расширяющими пространство.

На столе у окна стояло стильное зеркало, а рядом с ним аккуратно расставлены косметические аксессуары на блестящем белом подносе.

Я почувствовала, как эта спальня — не просто место для сна, а маленький оазис, где можно мечтать, создавать и просто быть собой. Это была комната, где каждая деталь продумана с любовью, и я не могла не улыбнуться, ведь в такой уютной атмосфере всегда приятно находиться.

— Из-за чего поругались? Неужели он так сильно ревновал тебя к кому-то, что вывел на очередную ссору?

Грудью я чувствую насмешку в вопросе. Я знаю, что Доминик ревнивый, по нему это прекрасно видно, хоть он старается и не показывать.

— Нет, — качаю головой и вздыхаю. Теплая ладонь Ливии улеглась на мою, словно оказывая поддержку простейшим движением.

— Тогда что?

Рот только открывается, чтобы произнести малейший звук, но настойчивый грубый стук в светлую дверь, сделанную на заказ. Стук такой пронзающий, что меня пропитывает чувством — дверь банально выбьет, слетит с петель, и останутся лишь трещины со следами кулаков.

Ливия хмурится, встает с кровати и подходит к запертой двери. На пороге показалась высокостатная фигура Доминика. О боже... Его видок похож на разъярённого зверя, желающий порвать каждого на кусок мяса.

— Офелия здесь? — взрослое звучание голоса слышится хрипло и с нотками ярости.

Меня пугает его серьёзность.

Сердце забилось чаще, быстрее и громче, словно эхо бьётся о стены спальни. Я отодвинулась на постели ближе к мягкому изголовью. Зарываюсь в множество разноцветных мягких подушек, разбросанных по кровати, и прячусь, похожая на напуганного зверька, который боится быть убитым.

Смерть.

Эта мысль начала крутиться в голове, как юла, ждущая, пока её остановят, или она остановится сама и рухнет в бессилии.

— А что? Зачем тебе она именно сейчас? — Ливия скрещивает руки на груди и ухмыляется.

Доминик выше неё на две головы, а может и чуть-чуть больше. Широкие плечи перекрывают хрупкую, но спортивную фигуру Ливии.

— Поговорить. 

— О чем же? 

— Личное, это остается исключительно между мной и Офелией.

Взгляд Доминика пронзал меня насквозь, и Ливия, бросив на меня вопросительный взгляд, казалось, ждала моего ответа. Но выражение моего лица ясно говорило о том, что я не желаю ни видеть Доминика, ни слышать его, ни вступать с ним в какой-либо контакт.

— Офелия не хочет видеть тебя, — сказала Ливия. — Иди спать, сегодня она побудет со мной, а завтра, на свежую голову, вы сможете поговорить. 

— Сейчас, — низко приказал Доминик.

Их диалог, слова, разрезающие воздух, как острие ножа, я едва не скатываюсь по стене. Голоса смешиваются в голове, словно я перестаю улавливать звуки четко. Только расплывчатая слуховая картина.

— Стоит лечь спать, Офелия. Моя кровать большая, вмещает до трех массивных мужчин, — нежный голос Ливии вывел меня из тьмы, которая засасывает в себя далеко и глубоко. Она ложится в постель с улыбкой на лице. — Так что мы без труда поместимся.

С горечью, которую я сама не могу понять, посмотрела на девушку. Она идеальна во всем, и я не удивлена, что за ней бегают все парни. Идеальна... Чистая, чуть смуглая кожа, русые длинные волосы, большие фиолетовые глаза и фигура. Ей явно завидуют все девчонки. 

Включая меня.

— Вы обязательно поговорите утром, Офелия, успокой свое сердце, — теплая ладонь заботливо устроилась на моей щеке, — не делай себе больно мыслями.

— Мне не больно, — отрезала я резко.

— Больно. Еще как больно. Не губи себя лишними накрученными мыслями, это глупо. Вы пьяные, да что вы? Все пьяные, и лучше обсудить все на трезвую голову. 

— Разве не пьяные говорят правду?

Ливия ухмыльнулась.

— А хочешь ли ты знать эту правду от пьяного человека? Или сказать ее?

И я заткнулась. Хочу ли я говорить с Домиником на пьяную голову? Маловероятно. Я не хочу знать его настоящие чувства и имеются ли они в целом. Быть может, он просто захотел попробовать абсолютно невинную девушку во всех смыслах, ведь буквально двенадцать минут назад он украл первый поцелуй. Как я могла позволить себе расслабиться и испытать что-то? Что-то непонятное... Новое, неизведанное и очень манящее к себе ближе. 

Ливия извлекла из комода второе одеяло, свёрнутое не менее аккуратно и такое же теплое, и вручила его мне. Приняв его, я наблюдала, как она устраивается на противоположной стороне кровати. Не забыв отправить кому-то сообщение, она убирает телефон.

Я сбросила с себя кимоно, оставив его аккуратно сложенным на прикроватной тумбочке, и укрылась одеялом до самых плеч. Повернувшись спиной к Ливии, я устремила свой взор в едва заметную щель между шторами, за которыми скрывалось окно.

В этом мире я никому не нужна. Мой отец не любил меня и, вероятно, никогда не сможет полюбить. Как можно не любить родную дочь? Это невыносимо. Ощущать себя лишним персонажем в жизни каждого человека. В семье я — никто. Отец хотел выдать меня замуж за какого-то немца, но, кажется, передумал.

Я уверена, что он замышляет что-то недоброе. Никому не поздоровится. 

Моя мать, Дрифа, не отличается ни холодностью, ни радушием по отношению ко мне. Я почти не знаю её, поскольку она всегда закрыта от меня. Её характер кажется странным, задумчивым, будто она постоянно от чего-то убегает. Страх, боль, отчаяние — вот что можно сказать о ней. Хотя её имя, Дрифа, и означает «снег», она сама по себе кажется гораздо более холодной и мрачной, чем снег.

— Снег... — едва уловимо прошептала я, мой голос ударился о стены. Я кусаю губы, пробуя их на вкус. — Я люблю снег.

Никому не нужна...

Это кажется таким обыденным, но в то же время вызывает глубокую боль и чувство обиды. Что я могу сделать?

В ответ на мои мысли лишь безмолвие ночи наполняло комнату. Лишь шёпот ветра, доносящийся с улицы, нарушал тишину.

Никому не нужна...

Наверное, около двух часов я провела в своих мыслях, не сомкнув глаз. Тихо поднявшись, чтобы не разбудить мирно спящую Ливию, я накинула кимоно и вышла из спальни. В доме царила полная тишина, лишь изредка нарушаемая радостным смехом Эвелины и Данте или Маттео и Софии.

Счастливые же люди бывают...

Я быстро прошла мимо спального крыла и спустилась на первый этаж по скользкому паркету. В доме горели едва заметные светильники бра, позволяя мне ориентироваться в пространстве. Здесь меня окружали высокие потолки, красивый интерьер, тепло и уют — всё, что было необходимо для моего душевного равновесия.

Я зашла на кухню и взяла недопитый бокал вина. Во время ужина я не смогла его допить и попросила не выливать, сказав, что допью позже или завтра. И меня услышали! На моём лице появилась мимолетная улыбка, когда я осознала, что эта просьба была услышана. Казалось бы, всего лишь проявление уважения к моим желаниям, но оно было таким приятным, что моя душа начала отогреваться.

Я достала из гардеробной пальто, надела ботинки и вышла из особняка. Снег тут же заскрипел под моими ногами, и я с наслаждением вдохнула свежий зимний воздух. Я неторопливо прошла вдоль каменной террасы.

«Воздух, уют, снег и бокал красного итальянского вина — что может быть лучше? Я выиграла эту ночь!» — подумала я, улыбаясь.

О нет.

Боже.

Только не он...

Но тут я заметила его — высокую массивную фигуру среднего сына Данте. Он стоял, слегка наклонившись к перилам и оперевшись на них локтями. Его губы были сомкнуты вокруг сигареты, и он с наслаждением вдыхал и выдыхал густой табачный дым. Рядом с его локтем стоял бокал тёмного рома.

— Почему ты не спишь? Уже третий час ночи, — раздался грубый голос, и я поняла, что он заметил меня.

Чёрт, он всё-таки заметил меня.

— А ты почему? 

Я опираюсь бёдрами на перила, подношу к губам край бокала и вновь наслаждаюсь сладким вином. Приятная прохлада, словно бальзам, разливается по телу, наполняя его ощущением расслабления.

— Отвечай и не увиливай, — Доминик делает очередную затяжку и пододвигается ко мне, выдыхая в лицо облако табачного дыма.

— Фу, — морщусь я. — Иначе что?

— Иначе твоя белесая фарфоровая задница превратится в алую.

— Ты не посмеешь.

— Посмею. 

Я хмуро смотрю на него, но продолжаю стойко и уверенно молчать. Доминик разочарованно вздыхает, я чувствую его напряжение в груди. Он вновь затягивается и неожиданно обхватил мою талию, притянул к себе, лишь бы я оказалась рядом.

— Отпусти, — хрипло прошептала я.

Гордость встала поперёк горла. Я не хочу вырываться из его объятий.

— Нет, жемчужина. Умоляй сколько пожелаешь, но я не посмею отпустить тебя.

Повисло молчание.

Я не обнимаю, однако чувствую его тёплое прикосновение. Зарываюсь носом в свитере под распахнутым пальто и ощущаю расслабление.

Впервые я почувствовала себя нужной...

Но, вероятно, я просто утешаю себя. Питаю ложными надеждами.

И меня это ранит...

— Пожалуйста, прости меня, жемчужина, — с хриплостью проговорил мужчина.

Его объятия только окрепли. В груди что-то ёкнуло: одновременно приятное, ласкающее душу и тревожное, душераздирающее. Простить? Простить за тот ошибочный поцелуй?

Я не знаю...

— Я не уверена, что твой способ поможет простить тебя.

С грустью я уставилась на Доминика. Брутальный, статный мужчина, имеющий огромную власть по всей Италии и другим странам.

Я наклоняю голову, рассматривая острые и грубые черты лица мужчины. Выглядит довольно сексуально. Но печальная мина вынуждает сексуальность испариться.

— Ни капли?

Слыша разочарование, я покачала головой.

— Ни капли.

Кажется, его это добило окончательно...

Я эгоистка?

Совсем внезапно он отпускает меня. Тепло покидает тело, уступая место морозу. Я ахаю и пошатываюсь. Слишком сильно расслабилась в мужских объятиях.

Мужчина опускается на колени прямиком в сугробы снега передо мной и смотрит на меня виноватым взглядом брошенного щенка, глаза полные раскаяния, губы слегка приоткрыты.

— Пожалуйста, прости меня...

Голос звучит тихо и раскаянно. Внутри меня всё начинает дрожать и трепетать, слезы так и наворачиваются на глаза.

— Доминик, встань... Не надо, пожалуйста, не унижайся.

Одна его рука нежно приподнимает мне подбородок, а вторая аккуратно поглаживает по щеке. Невзирая на то, что он на коленях, а я стою, его высокий рост позволяет касаться моего лица.

— Встань... — мой голос замедляется, я едва сдерживаю порыв сорваться. — Доминик, ну же, вставай!

— Поверь, жемчужина, я буду стоять на коленях и вымаливать прощения до тех пор, пока ты не простишь меня.

Сердце падает в пятки.

Подумать только... Жестокий убийца стоит на коленях перед девушкой и просит прощения. Он не такой, каким хочет казаться в глазах других. Неужели это заложено у всех мафиози? Вернее, у всех членов семьи Моретти? Ведь Данте на публике один из жестоких и опасных мужчин мафии, а с Эвелиной он другой, словно открывает свою нежность только ей одной.

Своей избранной.

И Доминик такой же...

Я его избранная?

Дыхание сперло моментально. Я перестаю дышать и смотрю на Доминика, продолжающего ласково гладить мою похолодевшую щеку. Его штаны уже мокрые от снега, но он совершенно не обращает внимания на эту мелочь.

Не мелочь...

Нет, это просто пьяный бред. Я не могу быть его любимой и избранной по-настоящему.

— Я прощаю тебя, — наконец-то произношу я. — А теперь встань, пожалуйста, мне холодно на тебя смотреть!

Он повинуется. Не колеблясь, поднимается и заключает в новые объятия. Я мигом хватаю его крепкую мужскую спину, ощущая себя наполненной.

В тесных объятиях от него исходит приятный запах. Он пьянит сильнее алкоголя. Манит. Дурманит. Притягивает к себе.

Аромат вишнёвого импортного табака заполняет лёгкие плотнее воздуха. Тёмный резкий ром и сладкий чёрный кофе с изюминкой библиотечных книг пыльных страниц.

— Доминик, прекрати быть таким...

— Таким? — ухмылка тронула его холодные губы. — Это каким?

— Манящим.

Он рассмеялся от души во весь голос. Я подняла голову и откинула её назад, наслаждаясь видом его счастливого лица и очертаниями в ночи. Доминик взял меня за щёки, крепко сжал их и прильнул губами к моим губам. 

О, мамочки...

Внутри всё дрожит, будто я ждала этого момента всю свою жизнь. Я нежно кладу свои руки на его жилистую шею, спрятанную под горлом свитера и зимнего пальто, я стараюсь притянуть его ближе к себе или, наоборот, сама оказаться ближе. Мы ненадолго отрываемся и смотрим друг другу в глаза. Мы не видим эмоций, но мы чувствуем друг друга грудью. Сердцем. Душой. Губы приоткрываются в ожидании еще одного поцелуя, сердце начинает учащенно биться от волнения. И тут... Я чувствую его губы на своих губах, нежные и мягкие прикосновения, описывающие всю трепетность, дыхание перемешивается на морозе, а тела слегка дрожат то ли от холода, то ли от переизбытка эмоций.

Его губы такие вкусные, что я забываю, как это — дышать...

Долгий поцелуй. Я вкусила то наслаждение, от которого так тщетно убегала. Доминик неохотно отстраняется, между губ, не желающих отрываться друг от друга, образовалась тоненькая ниточка из смешанной слюны. Черт, да, это был безумно мокрый и прекрасный поцелуй в моей жизни.

— Я запрещаю тебе быть настолько притягательной и сладкой, — грубо произнес он.

Я рассмеялась и едва ощутимо пихнула мужчину в плечо.

— Придурок.

— От маленькой дурочки слышу.

— У тебя маленький.

Уголки его губ, смоченные в моей слюне, приподнялись в наглой усмешке.

— Так проверь, сладкая жемчужина, — хрипит Доминик и очередной раз накрывает мои губы роскошным поцелуем.

Ох...

Я не хочу, чтобы эта ночь прекращалась.

Он рывком подхватил мои бедра, прижал к себе так плотно, что я чувствую его рвущееся напряжение снизу, но он не спешит. Я цепляюсь за его плечи, покрытые мускулами, и ощущаю легкое покачивание, а после — внезапное тепло. Он опускает меня на паркет дома, срывает сапоги с меня, с себя ботинки, и вновь уносит на руках.

Я стону ему в губы. Боже... Как горячо рядом с ним. Почему он настолько горячий? Словно огонь, рядом с которым я плавлюсь, как зефир на шпажке.

Доминик небрежно бросает меня на постель и оказывается сверху. Никакого интима, лишь глубокие поцелуи.

Его шершавый язык сплетается с моим в жарких идентично интенсивных движениях. Негромкие звуки чмоканья дополняют картину, нарушая тишину в его мрачной спальне. Влага слюней сплетается и периодически стекает мне на подбородок и ниже к шее, ключице, декольте...

— Не представляю, как ты не замёрзла лишь в таком коротеньком виде и пальто, — буркнул Доминик и оставил нежный поцелуй на моей фарфоровой шее.

— Я снежная королева!

Смех разливается по просторам спальни.

Доминик ложится рядом на бок и обнимает меня невероятно крепко. Я вдыхаю его аромат, такой сладкий и кажется настолько родным, что я начинаю потихоньку сходить с ума...

— Ты моя жемчужина, — Доминик не скрывает своей гордости и демонстрирует, что я принадлежу только ему и никому другому.

Он раздевается, оставаясь лишь в боксерах, ложится рядом и вновь завлекает в удушающие объятия, но мне безумно нравится чувствовать на себе его горячие, большие и сильные руки.

— Прекрасная жемчужина, — шептал он, целуя мой висок. — Единственная и неповторимая, — поцелуй в щеку. — Нежная и сладкая, — поцелуй в лоб. — И та, в ком я нуждаюсь также, как в табаке. Без тебя я не могу дышать, жемчужина.

Я замерла.

Не может дышать? Без меня?

Его слова крутятся в голове как на повторе плейлиста. Я стараюсь переварить информацию, но не получается. Словно я разучилась анализировать.

— Это признание в любви? — неуверенно спросила я.

Он оскалился.

— Может быть.

— Может быть?

Но ответа не последовало. Он молчал. И просто засыпал, зарывшись носом в моих белокурых локонах, которые успели запутаться во время поцелуя на его мягкой постели.

Он соврал.

Это всего лишь пьяный бред и не более.

Не более...

Такому мужчине, как Доминик, такая мерзкая девушка, как я, — не нужна.

И вновь холодные слезы обожгли щеки, напоминая стоградусный кипяток воды. Я зарываюсь в одеяле, прячась от всего мира.

Мне стоит поспать...

Просто поспать и перестать думать о том, что причиняет мне невыносимую боль.

Любовь — это сложно. А пытаться заставить себя полюбить или разлюбить — сложнее.

Но что же пытаюсь я? Полюбить или разлюбить?

Этого я, наверное, узнаю не скоро.

В слезах я все же смогла уснуть.