1
Ещё до встречи вышла нам разлука,
А всё же о тебе я вижу сны.
Да разве мы прожили б друг без друга,
Мой милый, если б не было войны,
Мой милый, если б не было войны.
(Песня В. Толкуновой)
— Мама рассердится, — прошептала она отчаянно.
Калигенейя простерлась ниц, заглядывая в глаза — безысходно, просяще!
— Но это же наши сестры! А они увели их в крепость, как служанок, как обычных служанок! Эти смертные! Знаешь, что они сделают с нашими сестрами?!
Кора не была настолько невинной, чтобы не знать.
— Но… — пальцы отчаянно комкали зеленую ткань хитона, — мать запретила мне покидать долину. Она сказала — там война. Опасность… рати Крона…
— Но ведь это не рати Крона! — простонала Иахе. — Просто смертные, обнаглевшие люди из крепости!
Левкиппа молчала, но глаза ее молили.
Молили о снисхождении не подругу, с которой еще недавно собирала цветы на лугах Ниссейской долины, не девочку, беспечно игравшую с остальными нимфами. Богиню. Дочь Деметры Плодоносной.
Дочь Деметры и Великого Зевса, — напомнила она себе, и это вдруг придало решимости.
Мать, конечно, приказала никому не показываться, но это же только смертные, вреда не будет…
— Пойдем, — сказала она, поднимаясь и отряхивая хитон от лепестков колокольчиков. Великая богиня не должна проявлять свой гнев, когда с ног до головы обсыпана голубыми лепестками. — Где эта крепость?
Получилось даже принять величественную позу — как у матери.
Что случилось — она уже знала, а пока они с подругами легким облачком неслись на запад — нимфы поведали в деталях.
Не так давно десяток прекрасных родственниц Калигенейи, Левкиппы и Иахе угодили в плен к лапифам, сторонникам Крона. Но лапифы скоро схлестнулись с теми людьми из крепости, и тогда…
— Они просто увели их к себе с другими невольницами! О, эти смертные! Если бы наша сила действовала там — они уже давно стали бы кривыми деревьями или кустами — на корм козам!
Но сила лесных нимф не действует в горах, среди холодного камня. В то время как богиня сильна везде и всегда.
Крепость воздвиглась на горном перевале — неказистая, еще не до конца построенная, похожая на лысую бугристую голову без челюсти. Через перевал проходила важная дорога — вот и поставили крепость, как щит от Кроновых ратей. Оказавшись у крепких дубовых врат, Кора тихонько осмотрелась: мать говорила, Кроновы рати могут откуда угодно выскочить…нет, пока не видать.
— Ух ты! — стражники на воротах пересвистнулись, когда заметили их. — Какие красотулечки! Эй, подходи, девчата, у нас браслеты серебряные есть!
Иахе тихо хихикнула, а Кора озадаченно сдвинула брови. Что нужно говорить? Мать изображала это так:
— Жалкий смертный! Как смеешь ты оскорблять меня дерзновенным взглядом? Или не видишь, что великая богиня стоит пред тобою? С подобающим почтением отвори ворота, чтобы я могла войти в город!
Меднорожий охранник вылупил глаза. Второй, с оттопыренными ушами и хрящеватым носом, почесал бровь и хмыкнул:
— Дерзо… — чего?!
— Гы-гы… — заржали остальные. — А рыженькая-то не в себе!
— Богиня говорит! Афродита, не меньше, вахаха!
— Афродита или нет, а формы неплохие, — отозвался меднорожий, подходя поближе. — А если я сейчас…
— …никогда этого не делала, — по секрету призналась Кора, когда икающие от ужаса охранники открыли ворота, простерлись ниц и пригласили входить всеми жестами, что были у них в наличии. — По-моему, вышло коряво.
— А по-моему, дуб из него вышел неплохой, — тоже шепотом откликнулась Левкиппа. — А что корявый — так это просто горный дуб. Порода такая…
Внутри крепости царило оживление: волокли куда-то камни, кто-то заливисто ругался на приставучую козу: «Чтоб тебе повылазило, прирежьте ее, бодается!», важно расхаживали высокие воины в медных панцирях, бегали с корзинами под мышкой какие-то женщины…
Кора открыла рот, невольно глотая запахи каменной пыли, масла, лепешек с сыром, нагретой меди… Уже хотела сказать: «Как интересно!», — потом вспомнила, что гневается.
— Вот они, вот они! — захлебнулась Иахе, показывая на группку из десятка полуобнаженных заплаканных нимф. Их с похабными шуточками тащили куда-то воины: «делиться».
— Успели, — выдохнула Калигенейя.
«Мама рассердится», — подумала Кора, но тут же тряхнула головой, становясь на пути у процессии.
— Стойте! Это мои подданные, моя свита! Я повелеваю вам отпустить их!
Нимфы все до одной охнули и попадали на колени, в умилении простирая к ней руки: узнали дочь Деметры. Люди тоже охнули, но по другой причине:
— Ребята! Тут еще четыре штуки, забирай их всех, лавагет* доволен будет!
Кора взмахнула руками (спину прямо держать! Как матери это удается?!). Раскололись каменные плиты, и зеленая поросль оплела ноги людей: они попадали на землю, истошно воя.
— Вы навлекли на себя гнев великой богини! — вовремя прокричала Иахе.
Но в крепости водился народ неробкий.
— Бей проклятых мормолик**! — долетело из-под одного крытого навеса. — Они на наших напали!
— Бей лесное отродье! — донеслось из-за другого, и во двор крепости посыпались воины.
Первый десяток унесся куда-то по воздуху, копья в руках еще дюжины обернулись цветами…
— Чего ты возишься? — азартно крикнула Левкиппа. — В деревья их, да и все!
— Не могу же я всех… в деревья…?
Или могу? Еще двое особо ярых стали ящерицами: нечего было кидаться на богиню с мечом!
— Глупые смертные! Я — великая богиня, и вас постигнет кара за вашу дерзость!
Она и правда разгневалась. Похищать нимф, посягать на ее саму… нет, в этой крепости сейчас вырастет сад. Или два.
Еще один воин стал горной яблоней. Остальные переглянулись.
— Лавагета! — пронесся среди военной толпы согласный вопль. — Быстрее!
Зовите-зовите, — мстительно подумала Кора, оплетая в плющ еще пятерых, которые загораживали выход. — Еще один горный дуб появится…
— Лавагета! — отчаянно голосили храбрые воины, отступая от юной богини по неведомо откуда наросшей зеленой траве.
Кто-то свистнул, и пронзительный свист откликнулся с недостроенной стены. Со стены же по камням соскользнул высокий воин в обтрепанном хламисе, со шрамами на загорелых ногах. Матово блеснули черные кудри. Воин — широкоплечий, весь в каменной пыли — без страха сделал шаг вперед, оказавшись перед Корой.
— Значит, великая богиня пожаловала? — и ехидная улыбка искривила тонкие губы. — Назовись же нам, недостойным смертным, богиня!
Воины за его спиной – те, что еще не стали деревьями — робко заржали.
— Я — Кора, — задрать подбородок получилось очень внушительно. — И я пришла к тебе за моей свитой, которую твои люди забрали. Отпусти моих нимф!
— Они — законный трофей, — спокойно возразил воин. — Отбиты в честном бою.
Воины ржали одобрительно. Кора растерялась на миг, но тут же стиснула маленькие кулачки. Величие — вот что нужно. У матери бывает такое холодное выражение лица…
Чернявый лавагет смотрел на нее сверху вниз, насмешливо.
— Я повелеваю тебе!
Он поднял бровь, с хищным интересом оценивая ее фигурку. Потом сделал к ней шаг.
— А если я откажусь?
И правда отказался. Превращаться в дерево. Наотрез. Хотя должен был превратиться! И взлететь в воздух тоже должен был! И в ящерицу — тоже…
Только склонил голову, пристально рассматривая ее лицо.
— Я слышал твое имя, о, — покосился на нимф, — великая богиня. Не припомню, правда, где… — воины уже корчились от смеха за надежными плечами своего странного начальника. — Не почтишь ли ты меня разговором в моем доме, подальше от посторонних ушей?
Он кивнул на ближайшее жилище и добавил шепотом:
— Может, там твоя сила подействует?
Кора растерянно огляделась: нимфы смотрели с мольбой, воины — с насмешкой и выжиданием. Ящерицы, которые раньше были воинами, смотрели с удивлением, ну, это и понятно…
Наверное, лучше принять приглашение. Мать всегда говорила, что боги сражаются с глазу на глаз…
— Ты – бог? — выпалила она, едва переступив порог мегарона и готовясь сражаться.
— Да.
Комната была грубой, стылой… Очаг в земляном полу чадил. Неподалеку от кресла с прямой спинкой лежал панцирь и черный бронзовый щит.
— У тебя не божественное жилище.
— Это временно. Пока война.
Искра зеленого торжества сверкнула в глазах дочери Деметры:, а у отца дом есть! Еще какой дом, целый дворец! Хотя отец и выглядит еще совсем юным, моложе даже этого…
— Бог чего? Кто ты? Как твое имя?
Он подошел к ней совсем близко, и она начала отступать, испуганная странным выражением в черных глазах.
— На что тебе мое имя, красавица?
— Отпусти мою свиту, — это уже звучало как просьба.
— А взамен?
— Взамен?
— Что я получу взамен, маленькая богиня? Взамен твоих нимф? Взамен того, чтобы они смотрели на тебя с прежним обожанием?
Отступать было некуда: спина коснулась холодной стены. Ростки плюща, поднятые гневом Коры, обвили лодыжки лавагета — и опали прахом на пол.
— Ты не посмеешь, — прошептала она, когда он коснулся ее щеки. — Моя мать, Деметра…
— То-то я смотрю — волосы рыжие, — шепнул он, обнимая ее. Она попыталась вырваться: все равно что пытаться разжать каменные тиски.
— Мой отец — Зевс! — его губы приближались, и последнее средство она выкрикнула ему в лицо с отчаянием. Он остановился.
— Предвечный Хаос, ну не Посейдон же! —, а потом накрыл ее губы своими.
«Мамочки», — плеснулось жалобно в голове. Нимфы рассказывали ей о том, как это: целоваться. И мать говорила, что когда-нибудь такое будет у нее, и она представляла себя с Аполлоном – ну, иногда, но как-то не на самом деле…
А сейчас это было на самом деле, и у нее кружилась голова, горели щеки, подгибались колени — она бы съехала по стене, если бы он не поддержал ее, но так вышло только хуже, потому что его рука скользнула по груди, потом по бедру…
— Не надо, — прошептала она жалобно, когда он освободил ее губы. Только чтобы начать покрывать поцелуями ее щеки, подбородок, шею, перемежая это шекочущим шепотом:
— Ты такая красивая… О Эреб, я и не знал, что у Деметры такая прекрасная дочка. Зевс постарался на славу…
— Кто ты такой? — он опять прижался к ее губам, давая понять, что ответа не будет, а ей казалось очень важным узнать: кто… — Если ты Арес, то Зевс… мой отец… он не простит тебе…
Он только хмыкнул, прокладывая дорожку поцелуев от ее губ к ключице.
— Хорошо, что я не встречал тебя раньше. Покой бы потерял…
Сил противиться становилось все меньше. Ее руки безвольно лежали у него на плечах: когда успели там оказаться? Губы покорно открывались навстречу поцелуям. По телу бродил жар прикосновений…
— Кто ты? Гефест?
— Разве я так страшен?
— Да… то есть, нет… пожалуйста…
Он остановился внезапно — словно определив для себя незримую черту. Взглянул на нее — растрепанную, измученную, зацелованную, уже смирившуюся с тем, что она принадлежит не себе, а ему. Заострились скулы. Она видела, как хочется ему пройти до конца: утонуть в огне страсти, насладиться полностью…
Она уже сама не была уверена, что ей этого не хочется.
— Будь проклята война, — прошептал он ей в волосы. — Если бы был мир — я женился бы на тебе. Может быть, завтра же. Но я сам не знаю, что с нами станет через день, через год, через век… Я женюсь на тебе, обязательно женюсь — после победы. Если будет победа. Если ты будешь свободна тогда…
— А если моя мать откажет тебе в жениховстве?
— Это я бы как-нибудь обошел, моя маленькая.
Она слышала, как стучит его сердце — глухо, с болью. Вдруг подумалось, что в этом стуке больше звука войны, чем в любом свисте меча.
— А если я пожалуюсь отцу, и он…
— Не думаю, что Зевс осмелится. Он, конечно, велик, но не преградит дорогу своему старшему брату.
Он опять смотрел на нее, и в черных глазах был тайный вызов — сумрачная гордость того, кто…
— Ты… — она задохнулась, — Так ты тот самый…?
В голове лихорадочно просеивалось все, что она слышала об этом своем дяде, хотя больше всего там было — тишины, полной ужаса тишины… Неуживчивый, мрачный, характер гадкий, «двух слов не допросишься», безжалостный, коварный…
Он коснулся ее припухших губ — лавагет в запыленном хитоне. Выпутал из рыжих волос колокольчиковый лепесток.
— Тот самый. Пойдем, моя царица, времени не так много. К вечеру здесь будут кроновы рати.
Выходя за ним, она зажмурилась от солнца: совсем забыла, что там солнце… Разве уже не настала ночь?
Нимфы и воины смотрели с равным изумлением: чего ждали?
— Освободите пленниц! — зычно объявил лавагет. — И склонитесь перед великой богиней, чтобы она не гневалась на нас впредь!
Он склонился первым, но она видела блеск в его глазах, и губы, которые шепнули: «Моя царица!»
Их провожали из города с почестями, и нимфы ликовали: их подруга — богиня! Их девочка — великая!
В своей радости они не замечали остатков слез на ее ресницах, горящих щек и пунцовых губ…
А она старалась не оборачиваться.
Йахе подошла к ней уже потом, когда освобожденные устроили веселый танец на лужайке Ниссейской долины.
— Ты не танцуешь, Кора? — опасливо спросила она. — Ты устала? Испугалась того…лавагета?
Меня целовал Аид, — пошевелились в ответ губы. Старший брат моего отца. Целовал — и проклинал эту войну, и я теперь знаю, что такое война, от которой меня так тщательно скрывали: я видела ее в его глазах, слышала в сердце…
— Что ты говоришь? — Иахе смотрела удивленно. Она не умела читать по губам.
— Не надо говорить маме, — попросила Кора тихо. — Ни о чем.
* * *
— Скоро ли кончится эта война, мама?
— Зачем ты спрашиваешь, девочка? Разве там, где ты сейчас, есть война?
— Но она есть для вас. Для отца. Для…остальных. Скоро ли она кончится для них?
— Моя добрая девочка! Она скоро, скоро кончится. Крон отступает.
— Ты говорила так век назад…
— Теперь из Тартара подняли Циклопов. Они выковали молнии твоему отцу. Трезубец его брату Посейдону! Теперь придет победа.
— Они выковали… молнии, трезубец… и все?
— Что? Еще какой-то шлем — для этого… ох, не буду называть, чтобы не накликать. Носится в нем теперь невидимый…
— Но ведь это хорошо? В невидимого не попадет стрела. Не прилетит копье…
— А? Да-да, все правильно. Хоть бы он совсем пропал, честное слово… какие красивые цветки ты вырастила, доченька! А что за цвет? А запах!
— Да-да, мамочка! Пусть все смотрят на эти цветы! И радуются! Потому что победа скоро!
Поцелуи не желают исчезать с губ. Не смываются родниковой водой Ниссейской долины. Год за годом, день за днем — впечатаны накрепко…
— Мама, что это гремит?
— Иди в пещеру с нимфами, Кора! Быстрее!
— Почему кричит земля?
— Это Гекатонхейры, дочь. Это — последняя битва.
— Если последняя битва — то скоро победа?
— Ох, если бы, если бы…мне нужно быть там. Что у тебя губки дрожат, доченька? Не бойся за отца! Он с братьями сразится с Кроном… сразится…и победит… и ничего… ну-ну, доченька, беги-беги…
— Ничего… ничего…
Невидимых не берут стрелы. В невидимых не летят копья. Невидимые — они такие. И победа скоро.
И она перестанет вздрагивать от воспоминаний, от будоражащих прикосновений, тянущего не пойми куда желания… Победа все исправит!
— …а потом Зевс ударил его молнией, а Посейдон трезубцем. И началась битва — такая битва!
— А…, а третий? Ну, этот, Аид?
— А, этот? Он как всегда. Шлем свой на голову — и серп у отца утащил. Пока остальные дерутся — этот… над чем ты смеешься, доченька?!
Смеется и хлопает в ладоши. И бежит танцевать к нимфам. Победа плеснула белыми крыльями в небесах. Сорвалась молнией с пальцев Зевса. Трезубцем ударила с руки Посейдона.
Вкралась в душу мягким смехом невидимки — невредимого! не участвовавшего в бою!
Теперь только пиры, только танцы, только счастье…
— Отказать ему, дочка?!
— Откажи.
— Арес, конечно, охламон, но он сын Зевса. Великий бог. И ты была бы на Олимпе…
— Откажи ему!
— Ах, понимаю, деточка, эти его шашни с Афродитой. Я и сама не одобряю. Зачем ему жена, если есть такая любовница? Ничего. Теперь, когда победа — ты выберешь себе того, кто…
Победа. Синеет небо. Зарастают рваные раны войны. Поцелуи уже почти смылись со щек, на губах вот только остались. И все чаще — смех, радостный, беспричинный…и все чаще — цветы из-под пальцев: победа…
— Мамочка, кто такой Тифон?!
— Дочь моя, не забивай свою милую головку такими глупостями…
— Но горят небеса…
— Громовержец победит и эту напасть!
— Громовержец… один?
— Что? Ну, и остальные там… да ты не бойся, маленькая, не бойся!
Она смотрит на свое лицо в ручье — с побелевшими щеками. И ей чудится, что отражение шепчет: «Будь проклята война…»
Невидимость не спасает от пламени.
— Девочка моя, я не понимаю… чем тебе не по вкусу Аполлон?!
— По вкусу… — усталым эхом.
— Тогда почему ты отказываешь ему?! Неужели ты решила сделаться девственной богиней, как Афина или Артемида?
— Нет, мама, я… я не знаю… Ты просто откажи ему, мамочка, хорошо?
— Конечно, девочка, но я не понимаю…
— Ты просто откажи ему…
Пиры на Олимпе гремят каждый день. Танцы — обиженный Аполлон всю душу вкладывает в музыку. Радостный смех. Еще там шепотки. Приходили нимфы, рассказывали, что будет какой-то жребий…
— Так и должно быть! Так и должно, доченька! Кому как не Громовержцу править на небесах! Так я и знала, так и знала! Ну, порадуйся за отца: сама Ананка путь указала…
— Да… я, мама… я радуюсь…, а другие жребии?
— Какие? Посейдону — море, Аиду — подземный мир. Но Зевс! А как он жребий брал! А как все его славили…
— Подземный… мир?
— А Амфитрита, жена Посейдона, чуть с досады не лопнула: небось, хотела сама на Олимпе с мужем воссесть. Нетушки! Что? Да он бы нигде и не ужился, этот чумной. Вот уж — перст Ананки. Будет теперь во мраке мертвыми править…
— Подземный… мир…
— Да, я там и не бывала. Мрак, огонь, растений почти нет… ну, а ему в самый раз, он и не спорил… что с тобой, доченька? Что ты побледнела? Голова болит? Обидел кто?
— Нет. Кто меня обидит, я же великая богиня. Я просто сегодня… видела птичку, она в силки попалась… вспомнила, жалко…
— Ну, что ты сделаешь с этими охотниками! Артемида с ног сбилась…
— Артемида…да, мама. Я решила, я буду… как Артемида. Как Афина… Как… как Гестия…
— Ты решила стать девственной богиней, доченька?!
— Да! Да, мама! Да… Я решила охранять жизнь. Ты подготовишь церемонию?
— Конечно! Конечно, милая! Это прекрасно! Я скоро, родная, я скоро, не скучай…
— Нет, мама. Теперь я уже не буду скучать. Здесь мир солнца. Пусть скорби будут там — в… подземном мире.
Поцелуи с губ смываются в родниковую воду — злыми слезами.
* * *
— Ненавижу!
Это, а вовсе не «мама!» она выкрикнула, когда воин в черном доспехе поднял ее на руки и вспрыгнул на золотую колесницу.
Потом, когда ветер трепал волосы, молчала. Отбивалась, царапалась, ревела —но молчала.
И когда он нес ее по коридорам черного дворца — отбивалась и царапалась.
И когда опустил ее на кровать: так и застыла, сжав кулаки: готовая драться дальше.
Он снял шлем и повернулся к ней от двери, распрямив плечи.
В кудрях — седина. В осанке откуда-то взялось величие, и за плечами — царственный пурпур, а не обтрепанный хламис. На руках рубцов прибавилось.
Постарел.
Только взгляд тот же — чернявого лавагета из крепости.
— Ненавижу! Ты… мерзавец. Почему так долго?! Я ждала, ждала! Всю войну! Последнюю битву! Тифон…! А ты…
— Я шел быстро, как мог, царица моя. Я подгонял войну. Подгонял победу — чтобы наступила быстрее. Потому что думал о тебе.
— Д-дурак, — выдавила, шмыгая распухшим носом. — Почему не пришел?
Он сел рядом на ложе и вдруг от души запустил шлемом в угол: больше никакой невидимости…
— Потому что не мог себе позволить это. Увидеть тебя. В первый раз я потерял покой. Во второй я не смог бы тебя отпустить.
— Ну и… не отпускал бы…
— Не мог, — он уткнулся ей в волосы как тогда, а она не могла даже поднять руку, обнять его, самой себе сказать — что теперь уже все… Не верилось. Не все. — Я не смог бы воевать. Не смог бы… ты и так все время преследовала меня: в снах, в виденьях. Наваждение мое… я же не знал, что ты меня ждешь.
Хотелось свернуться комочком и нареветься от души. Но она же великая богиня, ей нельзя…
Пальцы зарылись в его кудри, битые инеем седины.
— Ну, зачем ты… зачем ты взял этот жребий? Почему не пришел раньше? Может, раньше бы мать еще согласилась бы, а теперь, когда подземный мир…
— На мое жениховство? Она в лицо мне отказ бросила. И я же говорил, что смогу обойтись без ее согласия.
То ли смех, то ли всхлип — ему в плечо. Обошелся, как же. Невесту на руки — и в подземный мир.
— Царица моя, ну что ты? Брат согласен на нашу свадьбу. Я спрашивал.
— Поцелуй меня, пожалуйста… пока у нас есть время.
— У нас теперь века времени. Ты — моя царица.
— Ты не понимаешь. Мать не отступится. Она не отпустит меня. Она заберет меня…
Улыбка — насмешливая. Эхо из прошлого. Площадь, нимфы, трава на камнях, чернявый лавагет в запыленном плаще…
— Ну, царица моя, я думаю, с этим мы тоже что-нибудь сделаем.
Возле ложа терпеливо ждет, пока на него обратят внимание, разломанный спелый гранат.
Наверное, потом обращу, — думает Кора, когда ее царь наконец целует ее. Когда время будет. Попозже – ну, ладно, очень попозже…
А мама, конечно, рассердится.
Ну и пусть.
Примечания:
* лавагет — командующий войсками, военачальник
** мормолики — подземные чудовища, пьющие кровь. Состояли в свите богини Гекаты. Здесь — ругательство.