Во Вселенной виноватых нет

В машине пахнет газетами.

Их слишком много, и я открываю окно на полную, чтобы проветрить салон.
Буквально через две минуты шея немеет от холодного ветра, и я закрываю окно обратно. Этот алгоритм повторяется уже сорок минут - абсолютно точно, потому что я смотрю на часы приборной панели, засекая, сколько длятся композиции на выбранной мной радиостанции.

Дождь закончился восемь минут назад. Не то, чтобы я был против, пока он шел. Каким-то мистическим образом его барабанные дроби годились для каждой из песен, которые он сопровождал.

Теперь асфальт кажется почти черным, и мне приходит в голову странный вопрос о том, могла бы моя машина слиться с ним и пропасть из поля зрения спутников.

Я качаю головой, поражаясь самому себе, и снова открываю окно.

Я почти не бываю за городом и не езжу по таким одиноким трассам, что тянутся вдоль густых лесов, рассыпанных гигантскими деревьями по обе стороны.
За двадцать семь лет мне выпало это только один раз - сегодня. Может быть, поэтому в какой-то момент я и торможу на обочине, открывая все окна разом.
Ветер без движения не такой беспощадный, но я всё равно слышу, как на заднем сидении он слегка шелестит газетными листами.

Дышу.

Я понимаю теперь, почему в книгах запаху мокрого леса любой автор всегда уделяет столько внимания. Черт, я такого в жизни не чувствовал. Аромат этот - всё равно, что кислородная маска. Словно до этой минуты я был мертв: не дышал толком, а потом кто-то навис надо мной и сделал искусственное дыхание.

Кажется, что я чувствую, как легкие чем-то наполняются. И это не просто воздух, это чертово волшебство. Его нужно рекламировать с броской надписью "ЭКСКЛЮЗИВ" на пол экрана.

Ладно, не надо ничего рекламировать. Всё тогда станет только хуже.

Отгоняю образы, и в качестве спасения мне приходит в голову мысль из разряда тех, что в обычное время в мой истерзанный ум практически не заглядывают.

Я выдумываю личное объяснение тому, почему запах мокрого леса обладает мистической способностью проходить сквозь легкие, цепляться за межреберные нервы и по ним взбираться на все системы организма, абсорбируя токсичную грязь. Потому что это тандем противоположностей: растения и почва, обитающие на поверхности, соединяются с жидким гостем поднебесья.
Мне кажется, я разгадал, как рождаются панацеи.
Кажется всего на секунду, пока поэтическое настроение не улетучивается.

Меня отвлекает звук мотора, и я смотрю в боковое зеркало.

Через пару секунд мимо меня проезжает автомобиль, и я не успеваю даже обратить внимание на номер. Водитель едет не очень быстро, и я бы рассмотрел, если б меня предательски не сбили с толку цвет и марка.

Темно-зеленое BMW.

Чертово темно-зеленое BMW.

Как жаль, что я не разглядел водителя. Хочу знать, у кого такой же отвратительный вкус, как был у него.

Терпеть не могу темно-зеленый цвет. По крайней мере, такой вот. Словно катафалк для водяного, транспортное средство жаб, выдр и тритонов. Или всё-таки лягушек, потому что жабы по цвету не совсем подходят. А вот лягушки. Да, такси для лягушек. Определенно.

Его машину я так и называл - лягушатником.

Он не злился: ему досталась завидная самоирония, так что, по большей части, он только улыбался. Если я выдумывал очередную шутку, он смеялся и гладил свой болотный агрегат по рулю и говорил "не обижайся, он ничего не смыслит". У него была привычка давать всему имена. Свой лягушатник он называл Жаном.

Жан.

То есть он говорил: "не обижайся, Жан, он ничего не смыслит".

Это было нечто. В машинах он особо не разбирался, просто тот его лягушатник казался ему членом семьи. Мы могли ехать, обсуждая что-нибудь, и он внезапно обращался к машине, словно она была третьим собеседником. Типа ни с того ни с сего "ты слышал, что он сказал?" или "Он опять голодный, у него на уме одна жрачка, Жан, просто невероятно". И так постоянно.

Выглядело еще безумнее, когда в голове у него возникали мысленные ответы так называемого Жана, и он продолжал беседу, чередуя свои реплики с паузами, в течение которых машина как бы успевала ему отвечать.

Сумасшествие.

Но это было здорово.
В те времена цинизма во мне было не так много, как сейчас, поэтому я подыгрывал. Вступал в спор с ним и машиной, и в какой-то момент мы так увлекались, что он пропускал повороты.

А если я раздевал его на заднем сидении, прижимая к кожаным креслам, всегда игриво прерывался и спрашивал: "как к подобным вещам относится Жан?", он отвечал "с пониманием" и всегда улыбался.

Его соблазнительная улыбка возбуждала меня до пределов. Если б Жан и был против, я бы всё равно не остановился.

Я уже не помню, сколько раз мы занимались любовью в его лягушатнике и что это такое - не иметь достаточно терпения, чтобы добраться до более подходящего места.

С тех пор секс в машине мне противен.

С тех пор мне многое омерзительно. Особенно темно-зеленые машины.

А сейчас мимо меня пронесся полный набор. BMW. К тому же темно-зеленое. Такой же лягушатник, как был у....

Чёрт.

Опять.

Терпеть не могу вспоминать о нем.

Я кладу руки на руль и сжимаю его, пытаясь переключить мысли. Через пару минут мне удается. Разум возвращает воспоминания того, что я видел сегодня.
Люди в черном. Красные глаза и цветы. Все цвета радуги, зарывающиеся в раскопанную яму, поглощаясь не чернотой одежд, а каштановым цветом земляного горла.

Завожу машину, закрываю окна и возвращаюсь на дорогу.

Возобновляет работу радио, и я ловлю первые строки припева группы Imagine Dragons. "I bet my life". Я терплю пару секунд и раздраженно вырубаю.

Я знаю.
Ребята крутые, но я не могу их слушать уже три года. Они были его любимой группой. Понятия не имею, что он слушает сейчас. Возможно, то же самое. Он постоянный. Преданный, редко меняе...

Я бью ладонью по рулю.

- Сука!

Рука гудит, и я злюсь на то, что снова о нем думаю. Мои мысли характеризуют его верным. Верным, мать вашу.

Видимо, с мокрым хвойным запахом я переборщил. Не знал, что можно схлопотать передоз. Повесил бы кто-нибудь гребаную вывеску. Предупреждение для идиотов вроде меня.

Я бросаю взгляд на часы и соображаю, сколько простоял на обочине, думая о персоне нон грата, у которого был или всё еще есть лягушатник по имени Жан.

Больше десяти минут.

Значит, в дороге я почти час.

Чтобы снова не попасть на драконов, опаляющих своими нотами все мои внутренности, выжидаю достаточно и включаю радио снова только через семь минут.

"This love" Тэйлор Свифт.

Я оставляю, потому что Тэйлор ни в чем не провинилась. Так мне кажется поначалу. У меня не было языковой практики сравнительно давно, так что я упускаю значение пары слов, но это не мешает понять всё остальное.

Девушка поет о любви, которая возвращается к ней по истечению лет, и меня всё это задевает. Черт его знает, почему. Возможно, я завидую.

Песня заканчивается, но я продолжаю размышлять о ней, когда вижу впереди темно-зеленое BMW. Оно припарковано на обочине. Мне еще издалека видно, что капот открыт, и машина стоит на аварийке.

Я думаю о том, что за час пути это единственная машина, которая мне встретилась, так что выходит, если владельцу нужна помощь, я его единственный шанс.

Паркуюсь прямо за ним, глушу двигатель и выхожу.

Водителя мне пока не видно, так что я иду по мокрому асфальту и попутно опускаю глаза на номер его машины. Без особой цели, скорее, из дежурного любопытства.

Не сразу, но я притормаживаю.

На знаке еще не высохла влага, и он блестит, делая цифры ярче и чётче, чем мне это нужно.

И я их узнаю еще до того, как понимаю это сознательно.

Я вытаскиваю руки из черной распахнутой куртки, и они падают по швам. Ноги окончательно останавливаются, и я чувствую, как их тянет обратно. Мне надо сесть в свою безымянную машину и уехать отсюда как можно быстрее.

Всё моё тело это знает. Мне кажется, оно начинает вибрировать, как будто кровь закипает под кожей, и, не смотря на конец осени, мне душно: у меня в жилах кипяток. Чертов кипяток.

Мне нужен дождь. Прямо сейчас. Нужно, чтобы он снова полил, как из ведра, и охладил меня целиком, чтобы я промок насквозь и, возможно, тоже слился с асфальтом.

И тогда он меня не увидит.

Невидимой точкой я замру на месте, пока кто-то другой не тормознет на этом пустынном шоссе и не поможет ему.

А я посмотрю со стороны пару секунд. Только пару секунд.
Я обещаю себе, что это не займет больше. Мне нужно только посмотреть на него.

Как такое возможно.

Я не встречался с ним три с половиной года. Какого черта он попадается мне в обособленной глуши, где возможность в принципе встретить любую другую машину изначально равнялась всего одному проценту.

Какого черта.

Стоп. Он мог продать свой лягушатник.

Нет, не мог. Он бы не продал, он ведь слишком преданн...

Да о чем ты вообще? Никогда он не был верным и преданным. Сначала ты узнал об этом, а потом и эта его долбанная немецкая машина с французским именем.

Иди, блин, поприветствуй друга по несчастью. Не подводи хоть ты его.

Я немного успокаиваюсь и возобновляю ход.

Равняюсь с машиной и, наконец, подхожу к открытому капоту.

Перед ним стоит водитель. На нем зеленая парка, застегнутая по самую шею. Он натягивает рукава на тонкие пальцы, и мне видно, как румянятся его щеки. Он замерз.

Копается в смартфоне, и за счет наклона головы ему на глаза падают выкрашенные в русый волосы. Они немного завиваются от воды и сырости.

Я знаю, потому что, когда он покидал ванну или просто выходил на воздух, пропитанный недавним дождем, его волосы всегда становились кудрявыми.

Я, черт возьми, знаю, что зима и осень - его самые нелюбимые сезоны, потому что он плохо переносит холод.

Теперь я еще знаю, что он не продал свой лягушатник.

Всё.

Мне уже ни черта не легче. Я снова разгораюсь до пыхтения и замираю, не в силах двинуться с места.

Мне кажется, я слышу раскаты грома. Отдаленно. А, может, это в моей голове лопаются фонари, чтобы, раз я не могу слиться с асфальтом, стало темно, как ночью, и он просто меня не заметил.

Но он замечает.

Видимо, его слегка пугает неожиданное движение, потому что он поднимает голову слишком резко и как-то рефлекторно делает шаг назад.

У него покраснели не только щеки, нос того же оттенка. Когда он успел так замерзнуть?

Мы встречаемся глазами.
И я вспоминаю всё. Я вижу гребаное слайд-шоу из тех лет, что я смотрел в эти глаза ежедневно. На это уходит всего пара секунд, и весь парад завершается последним кадром, который отравляет моё естество и возвращает весь яд, который к этому моменту успел вывести запах мокрого леса.

Я прихожу в себя, и в этот момент он узнает меня.

- Чонгук...?

Моё имя срывается с его губ и летит прямо мне в грудь, но я успеваю поймать его в полете и задушить в своем кулаке.

- Тэхён.