Double Trouble

Think my brain is rotting in places
I think my heart is ready to die
I think my body is falling in pieces
I think my blood is passing me by~

Вернувшись в квартиру, Юнги невидяще уставился перед собой. В воздухе пахло убийством. Он машинально разулся, наступая на пятки кроссовок и бросая их где попало, положил ключи куда-то на первую попавшуюся поверхность. Рука коснулась мягкой ткани. Юнги на секунду замер и глянул вниз. Это была синяя толстовка, которую он дарил Чимину на Новый год. Что-то в груди лопнуло, словно перетянутая струна, оглушая воздух резкой вибрацией. Во рту появился привкус металла от ранения внутренних органов.

Юнги осторожно потянул худи на себя и судорожно вдохнул запах. Толстовка пахла Чимином, и это был самый приятный запах на планете. Не удержавшись на внезапно ослабевших ногах, Юнги сполз по стене на пол, зарылся лицом в синюю ткань и горько заплакал. Голос будто пропал, и плач получился практически беззвучным, тишину прореза́ли только дрожащие вздохи.

Какой идиот. Как он мог его избегать? Как он мог поддаться своей слабости и оставить его одного на столько лет? С чего он решил, что это было правильно? С чего он решил, что не стоило даже пробовать встречаться на расстоянии? Вдруг у них бы получилось?

Что если бы он тогда вообще никуда не поехал?

Но разве он мог?

«Юнги, иди к своей мечте и ничего не бойся. Ты справишься».

И ведь он послушал, пошёл.

Хотя сейчас эта фраза Чимина ощущалась как «Забудь о своей мечте и умри», сказанная Леви Эрвину Смиту. Тот тоже пошёл. И тоже был смертельно ранен.

Этот пресловутый выбор без сожалений делать не получается. У Юнги не получалось не жалеть и не сомневаться все эти годы. Он постоянно возвращался в тот день - это был его лимб, из которого не выбраться.

...

Они стояли друг напротив друга, уединившись в отдельном зале бизнес-класса в аэропорту. Юнги был сам не свой, в голове кружились сбивчивые мысли, мешали друг другу, наслаиваясь и споря между собой. Он терялся в своих эмоциях и никак не мог найти ту самую дорогу на свет, вокруг была лишь ревущая темнота мыслей, сомнений, страхов и непонимания как следует поступить. Неуверенность душила его, стирала весь вызывающий образ будущей рок-звезды. Ни подводка, ни серебрянные украшения, ни узкие штаны, ни полупрозрачная рваная майка, ни солнцезащитные очки, ни огромная платформа обуви с шипами, ни пирсинг, ни взбалмошная прическа не могли скрыть его волнение и тревожность.

Да? Нет?

Правильно? Неправильно?

Стоит? Или же не стоит?

I think my fate is losing its patience
I think the ground is pulling me down~

Руки подрагивали, губы то и дело рвались растянуться в нервозной улыбке. Смотреть на Чимина вообще казалось непосильным испытанием, поэтому он просто слушал его, глядя куда-то на красивый лоб.

- Юнги, я долго думал... - начал Чимин, сглотнул и на секунду нахмурился, собираясь с силами.

«Коротко и просто, не затягивая», - напомнил он сам себе.

- Я знаю, что было много сложностей и противоречий. И я знаю, что наверняка будет не просто и, возможно, ничего не сработает, - он коротко вздохнул, отводя взгляд куда-то в сторону и возвращая его к солнечным очкам Юнги, - но я и правда люблю тебя.

У Юнги началась аритмия, наверное, несовместимая с жизнью. В глазах потемнело, голова стала неприятно кружиться.

Блять, сейчас бы ещё в обморок шлёпнуться было бы охуенно.

- За эти почти два года я многое смог понять благодаря тебе. Самое главное, что я понял, это то, что я хочу быть с тобой. По-настоящему, понимаешь? - он вдруг стал выглядеть очень уязвимо и грустно, будто то, что он сказал ужаснуло его самого или сделало ему больно. Что происходило внутри него, Юнги не мог разобрать. Сердце стучало в ушах так, что он не слышал собственного голоса, а голова от противоречий кружилась с такой силой, что ему пришлось сесть, чтобы случайно не потерять равновесие.

Чимин сел рядом, ожидая ответа.

- Чимин, я... - в горле пересохло и говорить стало очень трудно. - Тоже.

Чимин шумно вдохнул воздух и задержал дыхание.

- Но мы не сможем быть вместе, - не слыша, что он говорит, слабо произнёс Юнги.

Оба замолкли. Никто не был в силах сказать хоть слово. Чимин, казалось, был оглушён этой сиплой, еле слышной фразой. Он коротко коснулся груди, там, где было сердце. На пальцах осталась кровь, значит, швы на старой ране снова разошлись. Этот порез был слишком глубоким, чтобы зажить, и Чимин знал, что кровоточить этой ране ещё долго, пока вся кровь не кончится в наивном, ничему не наученном сердце.

Как бы ни не хотелось это признавать, он был прав. Доказательством этому служило мёртвое обескровленное сердце, валяющееся сейчас в углу чужой кухни.

Чужой уже во всех смыслах.

Четыре года было вполне достаточно, чтобы умереть.

...

Что если бы он тогда ответил иначе?

Этот вопрос преследовал его все эти годы, но ответа он никак не мог найти.

I think my life is losing momentum
I think my ways are wearing me down~

Когда слёзы кончились, вместе с ними ушли последние силы. Всё сейчас казалось обесцвеченным. Юнги поднял заплаканные глаза. Хотелось пить, но пойти на кухню он не решался. Там осталась сцена нерасследованного убийства, мешать невидимым следователям он не хотел. Аккуратно повесив мокрую от слёз толстовку на стул, он лёг на незаправленную кровать. Она тоже пахла им. Он потёрся щекой о подушку, на которой ещё совсем недавно спал Чимин, вдохнул родной запах и незаметно для себя уснул.

Впервые за долгое время он не просыпался спустя два поверхностных часа сна. Поразительным образом уснул он глубоко и спал без снов. Это был тот самый лечащий и восстанавливающий сон, который делал жизнь лучше и давал организму силы двигаться дальше.

Проспал Юнги шесть часов, что уже было больше, чем его средние три. Все четыре года его мучала сильнейшая бессонница, которая залегла под глазами бездонной тенью, а сейчас он спал как младенец.

Видимо, стирать это постельное бельё он ещё долго не будет. Толстовку - тем более. Наверное теперь он вообще больше не сможет заснуть без запаха мяты, дерева и тепла, исходящего от бронзовой кожи. После сегодняшнего разговора он был обречён и приговорен к смерти за то, что убил.

When I first saw you
The end was soon~

Сев на кровати, Юнги уставился в пол. Впервые за долгое время его тело не чувствовалось чужим из-за недостатка сил и сна.

Возможно, когда надежды нет, жить становится проще. Внутри всё ныло и отчаянно просилось к Чимину. К этому чувству Юнги уже привык за эти годы, но сейчас оно словно усилилось в разы, больно натягивая кожу, словно крюками вонзаясь под неё и утягивая в сторону мастерской.

Смысл?

Чимин больше не хотел ему верить. Что бы он ни сказал теперь, что бы ни сделал, он больше ничего не мог исправить. Чимин больше не слушал, Чимина больше здесь не было.

Страшно, как одно неосторожное действие может разрушить целую вселенную, а человек, раньше казавшийся самым родным и близким, может стать вдруг самым далёким и чужим.

Юнги снова и снова возвращался в тот день в аэропорту перёд отлётом в самый первый тур, потом к сегодняшнему разговору, потом обратно.

Один-один.

Сначала бросил он, потом бросили его.

Наивный и дурной голос в голове намекнул на то, что есть магическое число три, дав несбыточную призрачную надежду, что что-то ещё можно было исправить.

Юнги вскочил с кровати, отчего-то вдруг невероятно злой. Странным образом восстановившееся тело желало выплеснуть скопившуюся энергию, а разгоревшийся внутри огонь только усиливал этот эффект.

Ain't it warming you, the world goin' up in flames?

Он открыл первый попавшийся сайт и заказал себе набор баллонов и банок с красками, кистей и тряпок. Эти блядские белые стены начинали душить с новой силой. Курьер приехал через час. За это время Юнги закрыл дверь в кухню и попытался разобрать чемодан, но только навёл беспорядок, разбрасывая вещи то тут, то там. Они все напоминали о туре, который был частью преступления. Привыкший бежать от эмоций и мыслей, Юнги продолжать закрывать глаза на скребущуюся внутри боль и поддавался энергичной агрессии, которую ощущал впервые за несколько лет. Вспыльчивость и импульсивность, разбуженные Чимином, бурлили внутри.

Как только краски оказались в его квартире, он не раздумывая, открыл красную и брызнул ею на стену, залив ее по диагонали. Бросаясь всё новыми порциями цвета, он параллельно заливал пол, потолок, собственную одежду и кожу, но его это совершенно не беспокоило. Надо было покончить с этими белыми стенами. На смену красному цвету пришёл синий, его он бросал на стену с особенной ожесточённостью, наблюдая, как кое-где краски смешивались, образовывая фиолетовый. Дальше в ход пошёл золотой и серебрянный, ложась на стену сверкающими искрами. После кое-где брызнул чёрный цвет.

Юнги остановился, стараясь отдышаться. Голос вернулся к нему, вырываясь из горла рычанием в ответ на каждый взмах руки, когда он мучал стену. Сейчас же он стоял и громко дышал, хватая губами воздух. В неоформленных бликах и пятнах он увидел намёк на что-то, что жгло пальцы повторить. Взяв кисть он макнул её в чёрную краску и стал вести, следуя какому-то непонятному наитию. Внутри потихоньку затихала буря, но ноющая тоска никуда не исчезала. Дышалось с трудом, что-то сдавливало горло, но Юнги не обращал на это внимания, выражая боль как умел - через искусство.

На смену чёрному цвету снова пришёл синий, от этого электрического цвета на глазах выступили слёзы, но Юнги даже не заметил, что щеки стали мокрыми, просто машинально заморгал чаще, не чувствуя, что происходит с телом. Всё, что сейчас занимало его, это кисть. Дальше настала очередь глубокого вишнёвого цвета, Юнги задышал чаще, выводя неизвестные самому себе линии с особым трепетом. Изумрудным цветом он добавил лишь пару штрихов и перешёл к золоту и бронзе. На этих цветах сердце билось слишком часто, руки подрагивали не в силах совладать с его ритмом. Пришёл черёд серебра, которое сверкнуло то тут, то здесь, добавляя чарующих бликов. Не глядя на стену, Юнги торопливо подошёл к пакету с баллонами и взял первый попавшийся, надев косую насадку на кончик. Цвет оказался сочным красным, почти кровавым. В пылу эмоций, накрывавших его и бросавших в разные стороны, словно атом в закипающей воде, он не замечал, как неаккуратно выводил курсивом строчки, возникающие в голове сами по себе, местами виднелись подтёки, кое-где буквы дрожали и неровно разъезжались, но он этого не видел, продолжая творить как обезумевший. Схватив баллон поменьше, с золотистой краской, он надел насадку и на него и добавил словам контур, чтобы их было лучше видно. Последняя точка - и силы вдруг покинули его, уйдя все до единой в «холст». Юнги задрожал всем телом и сел на залитый краской пол, чувствуя сильное головокружение. Холодный пот лился по бледной коже ручьём, щёки покалывало от сохнущих слёз. Юнги с удивлением дотронулся до них грязными пальцами, ещё сильнее размазывая краску по лицу.

Он плакал всё это время?

Ain't it a gentle sound, the rollin' in the graves?

Юнги растерянно поднял взгляд, заплаканные глаза расширились и снова зажмурились, плечи затряслись в новом приступе плача, но уже в голос. Он уткнулся в худые колени и истерично рыдал. Казалось, эмоциям не будет конца и в конечном итоге он потеряет разум, не в силах остановиться, но его отвлёк чей-то звонок.

Он посмотрел на экран, еле различив имя звонящего. Это была Хару. Юнги отключил звук, случайно испачкав краской ещё и телефон. Посидев немного, он почувствовал, как приступ слёз постепенно сходил на нет и его отпускало. Утерев щёки липкими от красок ладонями, он встал и ушёл в ванную отмываться сначала раствором, а потом сразу же душем. Одежду пришлось выбросить.

Оттерев краску с телефона Юнги, стоя в одних шлёпках, чтобы не испачкать ноги о грязный пол, открыл сообщение Хару с вопросом о том, придут ли они с Чимином к ним завтра. Юнги коротко ответил, что неважно себя чувствует и отключил телефон насовсем, не находя в себе ни сил, ни желания общаться с кем-либо. По-детски, да. Но сейчас быть сильным вообще не хотелось, и как бы эгоистично это ни звучало, в данный момент его не волновали вообще ничьи чувства. Внутри была лишь слабость, ноющая беспомощность, тоска и боль потери.

Не глядя на стену, он снова ушёл в спальню и лёг на место, где раньше спал Чимин. Оказалось, он занимался вандализмом стен четыре часа подряд и устал настолько, что стоило ему вдохнуть родной, ещё не выветрившийся запах подушки, он снова вырубился. На этот раз на восемь часов полноценного глубокого сна.

Получив долгожданный отдых, которого Юнги чувствовал, что не заслуживает, он встал и немного погодя, собрался с силами и вышел в коридор. Краска на полу успела засохнуть, брызги на потолке задели даже пару лампочек, но было как-то похуй. Не глядя на чужой портрет с вишнёвыми губами и электрически синими глазами, Юнги разлил на пол раствор и принялся оттирать шваброй краску. Утащив из кладовки средства для мытья, он вымыл ламинат до блеска. Только в маленьких трещинках кое-где остались следы недавнего творческого сумасшествия, которые не оттирались, но они были практически незаметны, если не вглядываться особо упорно.

Юнги оставил всё в кладовке, отмыл подошву шлёпок и ушёл в душ, где простоял по ощущениям два тысячелетия. На деле же прошло около двадцати минут.

Утёршись полотенцем и натянув боксеры, Юнги ушёл в спальню. Посидев так немного, пялясь в никуда, он вдруг поёжился. Видимо, спустя долгое время снова начал ощущать своё тело. Он огляделся по сторонам и физически почувствовал пронзившую лёгкие тоску. На стуле висела высохшая, с белёсыми от слёз разводами, синяя толстовка. Такая мягкая, она всё ещё пахла Чимином. Юнги не решился её надеть. Не хотел, чтобы вместо мяты она пропахла вишней. Он хотел сохранить воспоминание о владельце настолько долго, насколько это было возможно. За окном была сплошная серость, несмотря на то, что ярко светило солнце, пели птицы и буйствовали красками деревья и цветы в парке. Да, окна спальни выходили на парк, где раньше было их место. Поэтому смотреть в них больше не хотелось в принципе никогда.

В кои-то веки спать не хотелось, и Юнги не знал чем заняться, куда сбежать от удушающей безысходности и ноющей депрессии на фоне потерянного смысла в лице Чимина. Стоило только позволить себе приоткрыть дверь чувствам, как его заливало цунами вины, слёз, криков о помощи, тактильного голода, тоски по родному голосу и глазам, оправдавшихся страхов всё запороть и разрывало на части ураганом мыслей. От этого хотелось бежать, потому что ощущалось всё это жутким и опасным. В таком количестве чувств было страшно утонуть, в таком количестве мыслей было страшно потеряться и исчезнуть. Раньше Чимин помогал хвататься за суть и идти в одном направлении, не останавливаться, невольно бросая себя на съедение собственному разуму. Сейчас же Чимин не хотел иметь с ним ничего общего и, скорее всего, постепенно начинал ненавидеть за ту боль, что Юнги причинил ему.

Может, он чувствовал, что Юнги его предал. Ведь частично он это и сделал - предал его доверие и уехал. Но в голове Юнги это не было предательством, это было желанием освободить Чимина от его бедовой задницы. Он чувствовал, что не способен дать ему ничего хорошего и оправдать его ожиданий, чувствовал себя ничтожеством, несмотря на все достижения в карьере и то, что добился мечты. То, что эта мечта была токсичной для него, он предчувствовал ещё тогда, когда признался Чимину в своей болезни, которая сейчас всё сильнее разрасталась внутри, становясь хронической, и выражалась симптомами самыми что ни на есть жалкими. Желанием не прекращая вдыхать его запах, обнимать его подушку или толстовку, желанием вновь дотронуться до бронзовой кожи на красивых плечах, снова услышать мягкий голос, желанием снова коснуться пухлых губ в нежном поцелуе, снова обнять родное тело, окунувшись в укутывающее тепло его рук. Желанием вернуться назад и убить мечту в зародыше, ещё когда он только задумался об этом в тринадцать лет, услышав пластинку Чонгука с альбомом Queen.

Он знал, что эта мечта погубит его, но также знал, что сопротивление ей убьёт его раньше. Иногда он хотел просто перестать существовать, лишь бы не чувствовать этой тяги к музыке и сцене. Он бы хотел быть просто человеком с просто работой. Просто быть рядом с Чимином, просто быть надёжным и взрослым, потому что он до сих пор был уверен, что Чимину нужен именно такой человек. Сильный, на которого можно было положиться, спокойный и вдумчивый. Такой, как Хару или Намджун, вот это действительно те самые люди, которые были достойны находиться рядом с ним, давать ему поддержку и силы, любовь и тепло.

А Юнги считал себя слабым. Он не был спокойным, наоборот, внутри всегда была буря эмоций, особенно когда дело казалось Чимина. С Чимином не получалось не вести себя естественно, скрывать какие-либо эмоции и чувства. С Чимином Юнги был открытой книгой. Он не был надёжным, как оказалось. Как оказалось, он слишком много думал и не умел среди миллиарда мыслей находить верную и нужную. Оказалось, он не умел верно принимать решения, хотя собирался с силами и брал на себя ответственность за свои поступки и никогда не отрицал своей вины.

Имел ли он право быть таким человеком? Не все ли имеют свои слабости? Имел ли он право на прощение и понимание? Ему было всего двадцать три года, когда он неосознанно разрушил свою жизнь на корню. Знал ли он тогда, к чему приведёт его решение? Понимал ли он, что желая лучшего, причинит такую боль им обоим? Была ли вся ответственность лишь на нём?

Юнги простонал, медленно встал с кровати и натянул на себя иссиня-чёрный оверсайзный свитшот, подаренный Чимином. В нём всегда было тепло. Прошлёпал босыми ногами-палками в коридор и, нахмурившись, поднял глаза на стену, не отводя взгляда. Боролся. За что боролся сейчас, он и сам не знал. Бороться, в действительности, было уже не за что - Чимин чётко дал это понять - но природное упрямство не давало самому себе поставить точку.

Юнги знал, что теперь его будет болтать по волнам эмоций то вверх, то вниз. Знал слишком хорошо, что за этой дерзостью и временной решительностью наступит спад, в котором он будет только рад разбиться о скалы и закончить своё никчёмное существование.

Он не знал, сколько времени вглядывался в черты чужого лица, написанного на стене с таким трепетом и в то же время со страстью и неаккуратностью, присущими всему, что делал Юнги. Глаза зацепились за строчки, появившиеся в слепом бреду. Юнги даже не помнил, как писал их.

«В тебе трепет и нежность,
И осколки потерянных фраз.
В тебе вся моя вечность,
Которую я не спас».

Больно.

Причём, ебать, как сильно...

Юнги судорожно вздохнул, ощущая внутри пустоту и воющую острую необходимость в том, чтобы его обняли, но понимал, что не достоин исполнения этой потребности. Кожу снова неприятно тянуло в сторону двери, машины и мастерской, адрес которой найти не составит труда. Бора как-то скидывала ему фотки и название. Интернетом-то он пользоваться умеет, в отличие от собственной головы.

If I was born as a black thorn tree
I'd wanna be felt by you, held by you

Feel the power of your hand on me~

Но нельзя.

Он не имеет на это права, Чимин ясно дал понять, что Юнги ему больше не нужен. И всё то, что было между ними, - тоже. Что он хочет всё забыть и вообще жалеет, что они познакомились.

Ну ладно, возможно, это Юнги сам придумал, но всё же.

Он потёр шею и натянул рукава на замёрзшие костяшки. Без Чимина он всегда мёрз и согреться мог только в его руках.

Собравшись с духом, Юнги открыл дверь кухни и усилием воли заставил себя не отводить глаза.

Аппетита не было, он и не за едой сюда пришёл, хотя ничего не ел и не пил, кажется, уже около двух дней.

На барной стойке между двух забытых кружек лежало распятое сердце. Юнги почувствовал, как дыра внутри отдала холодом и незажившей раной.

Верни его.

Юнги подошёл к стойке, вынул чужой нож и осмотрел. Красивая витиеватая рукоять напоминала проклятые символы неизвестного магического языка. Лезвие было острым, сделанным из красивого металла, отливающего небесным блеском и морскими волнами. Но стоило провести по нему пальцами, как нож исчез из руки. Однако порез остался.

Сердце было ещё живое, хотя уже дёргалось в предсмертных муках. Юнги спрятал его обратно внутрь и почувствовал, как по венам разнеслась парализующая боль. От неё хотелось кричать, но не получалось, горло сжало в приступе тошноты. Казалось, от такого можно было потерять сознание, но Юнги только почувствовал, как пронизывающая миллиардом игл волна прошла сквозь тело и оставила после себя бесконечную усталость и обездвиженность. Сердце судорожно хваталось за жизнь, стараясь восстановиться, но Юнги понимал, что пронзённое насквозь, оно больше никогда не сможет работать на полную мощность, и теперь каждый стук будет отдаваться внутри прожигающей болью. Оставалось только привыкать и не жмуриться на каждый невероятно болезненный приступ.

Отдышавшись и не до конца придя в себя, согнувшись под тяжестью ощущений, Юнги поднял затуманенный взгляд. В углу валялось пренебрежительно отброшенное ногой сердце Чимина. На дрожащих ногах Юнги подошёл ближе, но не удержался и упал, пронзённый новым прошибающим насквозь приступом боли. Облизнув пересохшие губы, он закряхтел, ползя в сторону безжизненно лежащего обескровленного органа.

Он придвинулся ближе и взял его в руки. Сердце было холодным и мёртвым.

Nothing, nothing, nothing, nothing~