1
Этот край давно не видел настолько злой и суровой зимы. На улице почти никого нет, вьюга кричит и направляет всю свою ненависть и негодование на одного человека, одетого совсем не по погоде. Легкое осенние пальто, старые туфли, рюкзак и гитара за спиной. Он трясется, словно кленовый лист. Со стороны кажется, что никого рядом нет, но его глаза видят девушку, которая является его спутницей столько, сколько он себя помнит. Ей неведом тот холод и дискомфорт, она бегает и радуется зиме. Огненно-рыжие волосы развиваются на ветру, периодически закрывая ее прекрасное лицо. Им осталось идти совсем чуть-чуть, девушка поддерживает парня, дразня его и призывая не унывать. Вьюга становилась все злее. Ему казалось, что скоро у него отнимутся ноги и ему, словно Мересьеву, придется добираться ползком. Но вот, его глаза смогли разглядеть в непроглядной снежной буре нужное здание. Наконец, они зашли туда. Парень сразу почувствовал, как его лицо начинает таять. Его спутница сняла запотевшие очки. Он давно перестал удивляться внезапно возникающим и исчезающим предметам в ее руках. Ему понравился этот жест. Она никогда не говорила, все те мысли, которые ей хотелось показать, выражались через мимику, жесты, наряды. Прекрасная, вечно молодая галлюцинация. С того момента, как парень стал музыкантом, он стал олицетворять ее с вдохновением, которое обрело великолепную и возвышенную форму.
В здании было так же пусто, как и на улице. Ничего не обычного в интерьере не было — всюду смешение дерева и пластика, шведский минимализм. Хотя, паре это не нравилось. Нет никакой изюминки, глазу не за что зацепиться. «Надеюсь, будущее не будет таким стерильным. Иначе делать мне там нечего» — подумал парень и пошел к секретарю. Немолодая женщина посмотрела на него через толстые очки в роговой оправе, больше подходящие мужчине средних лет, нежели ей. Ее тонкие пальцы стучали по пишущей машинке, а во взгляде чувствовалась усталость. Видно, на этом месте она сидит большую часть своей жизни. Через силу, преодолевая усталость и полнейшую апатию, она улыбается и вежливо, учтиво, прямо как ее учили, здоровается и спрашивает цель визита.
-Жан-Люк Бенуэль. Музыкант, на запись. — представился парень.
Женщина живо встрепенулась и собралась проводить до студии, но тут, непонятно откуда, появилась молодая и привлекательная девушка. На вид ей было лет двадцать, на лице улыбка до ушей, а в глазах щенячий восторг, но ни капли ума. Присутствие хоть какого-то жизненного опыта Бенуэль тоже не заметил. Его Вдохновение мигом сменила выражение лица, во взгляде промелькнул холодный металлический блеск, в походке больше не было некой детской прыгучести и непосредственности, та сразу приняла свойственную ей кошачью грациозность. Муза Жан-Люка была самой большой собственницей на всем белом свете. Бенуэль обернулся посмотреть на старую женщину. В ее глазах была ненависть к молодой девушке, которая, однако, быстро потухла, уступив место усталости и покорности судьбе. Она знала, что ее век близится к концу, ей не дадут работать здесь вечно. Да и былой прыти уже не было. Мир снова принадлежит молодым и тут ей места не нашлось. В этом здании так точно. Женщина спокойно села и, снова смирившись со своей судьбой, принялась печатать на машинке. Бенуэлю стало грустно, но это вдохновило его. Он заметил, как его рыжая дама снова надела очки и что-то записала в блокнот.
Деревянные стулья с пластиковыми ножками оказались удобными, чего никак нельзя было ожидать. За прозрачными стеклянными дверями Жан-Люк и его спутница наблюдали за главой студии и очередной фолк — рок группой. По лицу хозяина было видно, что материал ему не нравится, скорее всего, слишком просто, но тот все равно пытался донести мысль до молодых людей, которые наверняка даже не окончили колледж. Муза глубоко вздыхала, стараясь не показывать волнение. Бенуэль же сидел и курил, погруженный в свои мысли. Он был довольно спокойным человеком и редко когда показывал свои эмоции. Муза облокотилась на Бенуэля и взяла его за руку. На небритом лице возникла улыбка. Он почувствовал ностальгию, память решила проиграть детство Жан-Люка, словно старый фильм Трюффо. Бенуэль, ожидая своего часа, с радостью пустился в далекий путь по своему прошлому, думая о том, что может найти нечто, что не видел до этого.
Белые стены, на которых висит куча плакатов, таблица умножения, различные формулы, изречения великих французских деятелей и, конечно, бурая доска — обязательный атрибут любой школы. Класс сидит спокойно и записывает под диктовку стихи. Все, кроме двух учеников. Один из них Франсуа Лео, воспевает в своих маленьких стишках красоту своей новой учительницы — Мадмуазель Жад, которая полностью погружена в прочтение своих любимых стихов, которых нет в программе. Молодой учитель, пытающийся донести правильные, светлые мысли до юных умов. «Интересно, когда она станет злой, вредной и сварливой?» — размышлял Жан-Люк Бенуэль, рисуя в тетради простенькие картинки. Рядом с ним, у парты, на полу сидела его спутница, которую он успел полюбить и перестал бояться. Мадмуазель Жад тоже была больше в своих мыслях, стихах и философии. Она страстно любила литературу, порой ей даже казалось, что профессия учителя не совсем то, что ей нужно. Возможно, ей стоило попробовать силы в столь любимой поэзии? Она уже пробовала заниматься поэзией в глубоком детстве, но иначе как баловством это нельзя назвать. Мадмуазель Жад перестала писать, села на свое место и окинула класс взглядом. Молодая девушка вернулась в реальную жизнь, где ее постигло некое разочарование. Надгробные плиты на лицах детей, кроме двух. Два сапога пара, мальчики, которые частенько ходили вместе. Она слышала, что это не самые дисциплинированные дети, но по какой-то странной причине, именно Бенуэль и Лео смотрели на нее с неподдельным интересом. Мадмуазель Жад воодушевилась и стала рассказывать о ее любимом Бальзаке, о великой русской поэзии в лице Пушкина и Лермонтова. Все свое внимание она сконцентрировала на этих двух мальчиках, которые, казалось, внимают каждому ее слову. Жан-Люку действительно нравилась её искренность и страсть, он еще больше полюбил литературу. Даже его Муза сидела и слушала чувственный рассказ о возвышенном искусстве, анализируя каждое предложение. Франсуа же был поражен ее красотой. Когда Мадмуазель Жад села на стул и посмотрела на класс, его восхищало практически все. Ее разочарованное лицо выглядело таким грустным и печальным, когда она вздохнула, ее великолепные плечи, оголенные платьем, поднялись, а лебединая шея обнажила все венки и артерии, которые стали видны от ее глубокого, полного огорчения, вздоха. Какого же было удивление Франсуа, когда она, взглянув на них с Бенуэлем, улыбнулась. В ее глазах снова появилась искорка, она перестала сжимать свои прекрасные губы и продолжила говорить с тем воодушевлением, столь присущим ее натуре. Казалось, Лео впервые влюбился. Вокруг него постоянно вертелись люди, но те быстро ему надоедали. Когда Франсуа говорил с Жан-Люком, то частенько сравнил себя с героином — люди все больше и больше подсаживались на него, когда ему становилось все больше плевать на них. С Бенуэлем они дружили довольно давно. Ему нравилась спокойствие, ум и некая отрешенность Жан-Люка. Некий антипод его самого. Бенуэль же слушал. Ему важна была искренность и значение сказанных слов. Он почувствовал прикосновение своей рыжей спутницы. Мягкая, словно творение из бархата кожа была тем самым недостижимым идеалом для Жан-Люка, мечтающем о славе Бальзака и таланте прочих гениев.
Из лабиринта памяти Бенуэля вывел звук открывающейся двери, из которой вышел глава студии — немолодой, статный мужчина в темно-синем свитере и рубашке под ним. Его лицо мигом окрасила улыбка. Наконец-то, наверняка подумал он, хороший музыкант.
-Здравствуй, Жан-Люк, — поприветствовал меня хозяин студии, — Как ты?
-Хорошо, спасибо. Как вам новички?
Тот махнул рукой.
-Слишком просто. Опять простая мелодия и глупые стихи про любовь к девушке, — хозяин студии засунул руку в карман и достал оттуда помятую пачку.
-Зря вы так. Возможно, такая музыка станет самой популярной.
-Не в мою смену.
Они зашли в студию. Бенуэль давно сотрудничает с этой студией. Эта просторная комната стала для него полем для экспериментов, а также местом, где он начинал. Жан-Люк взял два стула: один для себя, другой для своей спутницы. Глава никогда не удивлялся этому, да и не спрашивал о причинах подобного поведения. Его это не касалось, нечего влезать в чужую жизнь. Воспитание у него было очень хорошим.
-Жан-Люк, мне позвать сессионщиков?
Бенуэль тряхнул головой.
-Нет, спасибо. Все, что мне нужно у меня есть.
Жан-Люк посмотрел на свою Музу. Она запрокинула свои прекрасные белоснежные ноги друг на друга, положила руки на колени. Бенуэль посмотрел ей в глаза, которые так и говорили: «Начинай». Жан-Люк потушил сигарету и начал петь о своем детстве, сочиняя на ходу стихи. Он опирался на свою ностальгию и те моменты, которые только вспоминал. Вдохновение улыбнулось и одобрительно кивнуло. Бенуэль, воодушевлённый этим жестом, продолжил петь. Как он и пел всегда.
Сессия длилась полтора часа. Справились быстро. Хозяин студии был в восторге, что не удивительно. Он знал, что Бенуэль плохо не выступит.
-Жан-Люк, придешь сегодня в пять к нам? Поэтический вечер в кругу близких.
-Спасибо большое, но у меня сегодня выступление в баре «Цыпленок».
Глава студии удивился.
-Ты ж там начинал несколько лет назад. Зачем тебе играть в этой дыре?
-Не хочу забывать о людях, которые меня слушали. Да и место мне нравится, несмотря ни на что.
Тот одобрительно кивнул и попрощался с Бенуэлем.
До выступления оставалось еще несколько часов. Погода перестала быть такой жесткой, ветер ушел в небытие, на улице шел снегопад. Дети, которых наконец отпустили родители, радовались зиме, играли в снежки и всячески резвились. Бенуэль любил смотреть на счастье других людей, особенно на беззаботное счастье детей. Жан-Люк почувствовал попавший ему в спину снежок. Его Вдохновение стояло, отряхивая свои нежные руки. Сначала, Бенуэль задался вопросом, как это вышло сделать у бестелесной девушки, но решил не заморачиваться. Может, ребенок случайно попал, а она притворилась, будто это ее рук дело. Муза, элегантным жестом, показала в сторону здания. Вывески гласила: «Кинотеатр». Он понял намек. Бенуэль с детства любил кино. Помимо уроков мадмуазель Жад его интересовал лишь кинематограф. В свое время, он и Франсуа занимались мелкой кражей. Воровали все, что плохо лежали. Особым спросом пользовались сигареты и книги. Они продавали это добро всей школе по дешевке, имея с этого дела неплохую прибыль. На что тратил свои деньги Лео, Жан-Люка не волновало. Бенуэлю ж они были нужны на мелкие радости и походы в кино. Когда было достаточно денег, Жан-Люк брал два билета на последнем ряду — для себя и своей спутницы. Он частенько смотрел на реакцию девушки и наслаждался ее поистине прекрасной мимикой. В редкие моменты, трогательные моменты, по щеке Музы текли слезы. Ее рот открывался от удивления, а во время пугающих моментов, она частенько закрывала лицо и прижималась к Бенуэлю. Правда, когда фильм был плохой, спутница сидела сложа руки на груди, и, со злобной миной, смотрела кино. Она редко и глубоко вздыхала, стараясь не сорваться, наблюдая за вакханалией, которая творилась на экране. Иногда, место рядом с Бенуэлем занимали другие люди, тогда девушка стояла рядом, дуясь и злобно поглядывая на Жан-Люка. Обычно, тот не мог спокойно сидеть, так как боялся, что она обидеться и уйдет, потому и не досматривал фильм до конца. Вот и сейчас, Бенуэль, вспоминая эти прекрасные моменты, улыбнулся и тихонько посмеялся. Муза сидела и смеялась с комедии, которую показывали на экране. Жан-Люк взял ее руку и продолжил наслаждаться фильмом, порой пропадая в собственных мыслях.
Город, словно человек, больной пограничным расстройством личности, живет двумя жизнями. Дневной город никогда не привлекал Бенуэля, в то время как ночной напоминал ему утопический рай, который он, каким-то образом, достиг. Правда, в родной Франции все было наоборот. На улице еще было относительно светло, так что Жан-Люк решил пройтись вместе с Музой, дождаться, когда стемнеет. В этом районе вокруг одни старые дома из красного кирпича. На спутнице были солнцезащитные очки, которые защищали ее восхитительные зеленые глаза от лучей заходящего солнца. Бенуэль, лишенный подобной радости, щурился, стараясь разглядеть дорогу и не упасть в какой-нибудь овраг. Муза взяла его за руку и потащила в переулок. Эта божественная галлюцинация была единственным, чему Жан-Люк мог доверять. Они бежали по красному лабиринту сквозь сугробы. Снег попал в глаза Бенуэлю, но Вдохновению было всё равно на это, она даже не замедлила шаг. Муза хохотала и резвилась, с легкостью и грацией перепрыгивая через белоснежные барханы. Наконец, Бенуэль закончил свой путь и увидел родную Францию, свое нелегкое, но прекрасное детство со стороны. Вот он, паренек с короткой стрижкой, еле видными скулами и средним телом, впервые гуляющий с девушкой. Та была не в пример красивее его — длинные каштановые волосы, карие глаза, пухлые губы и забавный смех. Она напоминала Жан-Люку о недоступной спутнице. Возможно, именно по этой причине он пытался строить какие-то глупые, детские отношения с ней. Многим, ему в том числе, не укладывалось в голове, почему именно он? Эта тайна так и осталась покрыта мраком, на любой вопрос подобного рода, девушка лишь загадочно хихикала. Бенуэлю было хорошо, но Вдохновение всегда оставалась с ним. В том же дворе, Франсуа Лео занимался тем, что у него получается лучше всего — забалтыванием людей и выманиванием денег. Порой, он мнил себя французской версией столь любимого им Остапа Бендера. Цели у юного афериста были сходны с таковыми у великого комбинатора, только мечтал он уехать не Рио, а в Англию. Ему всегда казалось, что его место именно там. Попутно, Лео старался забыть мадмуазель Жад, которая крайне тонко намекнула ему на ряд причин, по которой он ей не подходит. В тот самый момент, когда Франсуа услышал столь мягкий, но в то же время обидный отказ, в нем что-то перемкнуло. Какие-либо хорошие качества исчезли в том кабинете. Теперь, Лео мог не использовать лишь Бенуэля по причине их схожести. Ему казалось, что если в Жан-Люке и было нечто человеческое, то оно уже давно сгинуло или ушло далеко и надолго. Мадмуазель Жад, тем временем, писала стихи. Она поняла, что любит детей, но учить кого-то ей было все тяжелее. В ней жила маленькая девочка, мечтающая творить и жить. И если маленькая Жад, до работы, была озорной и веселой, то сейчас она начала чахнуть на глазах. Только столь любимая ей литература заставляла танцевать живущего в ней ребенка вновь и вновь. Через две недели Мадмуазель Жад напишет заявление об увольнении и отправиться в свой собственный путь против воли ее властного отца. Впервые в жизни. Тогда, она скажет Бенуэлю, когда он спросит о причинах ухода его любимого учителя, простые слова: «Слишком долго тянула. Давно пора.» Но сейчас, Мадмуазель Жад пишет стихи и отказывает ее коллегам даже в обычных прогулках. Она видела не хороших и образованных мужчин, а глупых и высокомерных людей, некий символ гниющей системы образования. То, с чем Жад пришла бороться в одиночку. Юношеский максимализм всегда был её отличительной чертой, вне зависимости от возраста. Она посмотрела в окно, стараясь увидеть там вдохновение, но увидела Жан-Люка, который гулял с девушкой. Пара секунд, и перо снова царапает чернилами бумагу. Бенуэль же озирался, стараясь найти свою Музу, которая пропала. Он привык, что та всегда с ним. Но с ним была его девушка, потому Жан-Люк быстро отошел. Спустя какое-то время, до него дошло, что рыжая спутница старается его вернуть. Но, так как она физически не может ничего сделать, то единственный способ, который Муза смогла придумать — исчезнуть. Просто, как и всё гениальное. Это стало своеобразным компромиссом. Хочешь быть со мной — будь только со мной. Другая девушка — меня нет. Вернувшись в настоящее, Бенуэль увидел свое Вдохновение и бар «Цыпленок». Он не заметил, как прошло время. Давно уже стемнело, парадный вход залит светом синих неоновых ламп. Родное место, альма-матер музыканта. Жан-Люк взял в руки спадающую с плеча гитару и пошел внутрь, вспомнив, что все песни, которые он писал про девушек, были лишь об одной рыжей.
Стул, на который сел Бенуэль не менялся вот уже много лет. Сколько на нем сидело музыкантов до него было загадкой. Ему лишь хотелось, чтобы на этой табуретке восседали и после него еще много лет. Бармен замер в ожидании. Старый негр, который работает здесь с основания Бара. Все гости прекратили галдеть, некоторые потушили сигареты и наклонились вперед. Воздух был пропитан запахами спиртного, дорогих женских духов и сигар, папирос и сигарет всех известных и неизвестных мастей. У самой сцены стоял пустой стул. Пустой для всех, кроме Жан-Люка. На нем сидела его постоянная рыжая спутница, вечная Муза. Она вновь, как и на любом выступление, запрокинула свои прекрасные белоснежные ноги друг на друга, положила руки на колени. Бенуэль посмотрел ей в глаза, которые так и говорили: «Начинай». И он начал. Как и всегда, воспевая родную Францию, противоречивого, но близкого Франсуа Лео и прекрасную Мадмуазель Жад. А также рыжую Музу. Куда без нее.