Тысячи лет Проклятий

Январь. Сияющее солнце на пустом белом небе слепило глаза через сугробы залежавшегося снега, над головой сновали птицы, трапезничая и разминая оледенелые крылья. Перехватив перо, почти упавшее на ящик, фигура, укутанная в драную ветровку, поставила свою ношу в снег, присела рядом, поглаживая крышку красными пальцами, и подула на него. Воронье перо повернулось пару раз вокруг себя в причудливом танце и застыло в воздухе.

- У Чернобога есть к тебе дело, человек. – сказал голос мягко у самого уха, юноша присел почти прямо за ней и продолжил более тихо. – Возьмись за перо, если согласна.

Фигура повернула голову, покрытую капюшоном с тонкой полоской облезлого меха, и посмотрела на его ноги, поднять голову не хватило сил, и все, что она ухватила взглядом сощуренных слезящихся глаз, были кусочек льняной ткани, покрывающей все, вплоть до сухожилия, да серовато-желтого цвета ступня.

- Ты скоро умрешь, человек. – констатировал слуга Чернобога, и фигура, поверив на слово, вяло протянула руку к перу.

Юноша перехватил ее и помог дотянуться своей. Едва пальцы коснулись кончика пера, вмиг спокойная безветренная погода переменилась на снежную бурю, а потемневшее небо не сулило ничего хорошего. Слуга помог женщине подняться, ведя ее по тропе, в мыслях удивляясь, как сильно и крепко ухватились руки за ящик, словно, за последнее светлое воспоминание в непроглядной тьме после смерти.

- Теперь это ваш дом. Только поздоровайся. – едва слышно проговорил юноша, выведя гостью на землях Чернобога к старому двухэтажному дому.

Схватившись за ручку старой деревянной двери, она потянула ее на себя и резко, как могла дернула, открывая вид на большой овальный зал, потрескивающий камин по левую руку и два кресла, все в пыли. Рассматривать остальное убранство не было сил, и фигура выдавила из себя:

- Можно войти? – и упала лицом вниз, больно ударившись носом и лбом.

Нечто встало с кресла, подняв пыль и паутину, и перетащило в дом тело, а следом и ящик. Холодные тонкие руки водрузили гостью на старую кровать с теплым пуховым одеялом и подушкой, набитой гречневой шелухой, отчего при пробуждении, женщина принялась неистово чесать голову и щеки. Остановила ее только тряпка, упавшая со лба, да и то, ненадолго.

- Можно. – чуть погодя сказал женский голос, обладателя которого нигде не было видно. – И ей тоже. – видимо, имея ввиду ящик, добавила она, делая неуловимое движение рукой во тьме ночи.

- Спасибо. – пробормотала гостья. – Ты накормишь меня, хозяйка?

- Накормлю. – перед ней предстала женщина, высокая и стройная она казалась вышедшей с картины мастера графиней, облаченная в винное платье с тугим корсетом.

Ее волосы серебристыми прядями обрамляли молодые щеки, остальные спрятались под сеткой для пучка. На лице застыла вечная молодость и красота.

«Для седых волос рановато» - думалось гостье.

Ей ужасно хотелось большую кружку горячего чая и отъесть бока на кухне, но стоило выяснить все детали проживания здесь:

- Я могу тут жить и готовить себе еду, хозяйка? – опуская согревшиеся ноги на скрипучий старый пол, поинтересовалась женщина. – А ты останешься жить со мной?

- Я не могу покинуть это место. Тут умер мой возлюбленный. А вы оставайтесь, я принесу тебе чай и свяжу теплую одежду, соберу только пряжи с пауков-серебрянок и вернусь. А вы пока обживайтесь. – она вновь махнула рукой в сторону ящика и неспешно удалилась, прихватив с собой таз с водой, за ее плавной точеной фигурой зажигались свечи.

Гостья осмотрела убранство комнаты: оба небольших окна оказались завешаны кружевной тканью черного цвета, траур в доме ощущался и в мебели, так же, покрытой кружевом, два кресла, свечи под высокими просторными плафонами из каленого стекла в виде чуть неровных тюльпанов, да высокий узкий шкаф с сошедшей с петель дверцей, сияющей облезлым лаком в лучах, пробивающей мрак комнаты, луны.

Буря утихла.

Неожиданно в окно постучали, и женщина встрепенулась. Осторожно пройдя по скрипучим половицам, она увидела в окне мертвого юношу, он стоял в одной льняной рубахе с красными и коричневыми вышитыми по обе стороны груди силуэтами птичек и улыбался ей. Чуть погодя, обернувшись на приоткрытую дверь и углядев в проеме лестницу на первый этаж, гостья повернулась к юноше в удивлении и интересе и застала изящный взмах его руки, прикрывающей правое плечо, птица ожила и выбралась из плена нитей, чтобы положить на заснеженный подоконник письмо, перевязанное косой из синей и черной лент.

Вторая рука юноши прикрыла левое плечо, призывая плетеного воробья, он постучался клювом в окошко, призывая открыть его.

Женщина не хотела впускать холод, но воробушек оброс перьями и теперь жался к окну в поисках тепла, и сердце ее дрогнуло. Гостья быстро распахнула одну створку, щелкнув щеколдой, застыла на мгновение в желании прикоснуться к щеке своего спасителя, но вместо этого, схватила птичку, теплую, словно, живую, и письмо, тут же возвратив щеколду на место.

В комнате стало гораздо холоднее, а юноша исчез, поэтому женщина вернулась под теплое одеяло и освободила клочок мятого сложенного пополам листа от пут лент.

«Приживайся, ешь и расти. Весняк теперь твой оберег, с ним тебя никто не тронет» - и все.

- Твой чай. – скрипнув дверью, гиана, как предположила гостья, невесомо подплыла к кровати и села на стул с разодранной спинкой, поставив его прямо рядом с изголовьем. – Подарок? – указав тонким холодным пальцем на воробья, жавшегося к груди, поинтересовалась хозяйка дома и всунула в руки горячую дымящуюся кружку со сколами и поблекшей эмалью.

- Кажется, прихоть Чернобога. – тихо ответила гостья, передавая воробья в протянутую руку. – Весняком звать. Парнишка передал, он же привел меня сюда.

Хозяйка помяла немного воробья, ощущая приятное тепло, и посадила обратно на кровать.

- То был анчутка. – коротко пояснила она, дунув несколько раз в интуитивно протянутую кружку.

- Но они же, вроде, злые, разве нет? – отпивая чай, по вкусу напоминающий заваренную жухлую траву, воскликнула женщина.

- Злые лишь к недругам. Ты, значится, своя.

Когда она вновь согрелась изнутри и снаружи, хозяйка укутала ее в задрипанный махровый халат и провела вниз по лестнице в зал. По левую руку горели свечи в керамических подсвечниках напротив окон и двери, ведущей на улицу, а почти прямо прорезался проем на кухню. Маленький круговой стол на три персоны задвинулся в уголок, холодильника на кухне не оказалось, зато стояла старенькая ржавая плита на противоположной стороне от стола и стульев, и рядом пыльная раковина.

«Диссонанс» - подумала гостья, ведомая под руку хозяйкой, деревянный дом стоял тут не меньше полувека, но вот вещи в нем словно набрали на стыке эпох.

С несколько месяцев вестей от Чернобога и анчутки не приходило, указаний тоже. Гостья все ждала, когда поступит информация об обещанном «деле», потихоньку обживаясь и получая каждый день дары владельца этих земель в корзине с прохудившимся дном: тушки обескровленных белок и зайцев, горсточка перемороженных ягод, подгнившие морковь, репа и капуста.

Она разобрала свою комнату на втором этаже, и в одно из таких утр, когда раздались тяжелые шаги по крыльцу и последний снег уже почти полностью растаял, по чистой случайности все завертелось. Гостья каждый день гуляла по лесу, прилегающему к узкой дорожке в город, и ее интересовала старая заброшенная хижинка, и в это утро она получила ответы на некоторые свои вопросы.

Осторожно открыв дверь, женщина проскользнула на улицу, укутанная в тяжелое одеяло, и схватила потрепанную корзинку, вывалила содержимое на коврик при выходе из дома и поспешила вернуть корзинку за порог.

Спустя несколько минут, перебирая ягоды и выбирая, какие пустить в чай, женщина заметила, как неслышно к ней подошла гиана. Она схватилась за грязную тряпку, выпавшую из корзинки и понюхала ее. Прислушиваясь к своим ощущениям, хозяйка осторожно положила ее перед гостьей и приманила ее взгляд к пальцу, указывающему на находку.

- Этот платок, откуда он? – ровным тоном уточнила хозяйка дома и осторожно подняла лицо невольной сожительницы за подбородок. – Этого тут быть не должно.

- Я отдам, когда за корзинкой придут. Приготовишь мне щи сегодня?

Хозяйка еле уловимо кивнула и уплыла в сторону кухни, перед этим набрав в подол овощи и мяса, на этот раз зайца. Лишь единожды, когда гиана так увлеклась готовкой, что не заметила ее, женщина узрела крошку магии. Гиана тогда потерла ладонями перед конфоркой, чтобы помочь огню распуститься и стать подсолнухом.

Гостья решила не мешать хозяйке дома и отправиться к стеллажам в зале разбирать книги на пригодные для чтения и непригодные: уже отсыревшие, с вырванными страницами или склеенными. В этот раз она поступила так же, но решила сама разжечь огонь в камине. Но гиана, словно почувствовав нависающие кремень и кресало над поленьями, зажгла огонь, пока занималась разделкой туши.

Женщина вздрогнула и вернулась к уборке и разбору вещей в зале. Ей определенно ограничивали работу с огнем, ножами и прочим, что могло бы навредить, но она и не собиралась перенапрягаться или делать что-то опасное. Правда, и разговаривать об этом с гианой не хотелось.

Вечером вернулся некто, приносящий по утрам корзинку, и гостья решилась распахнуть дверь и посмотреть на своего спасителя от голодной смерти. Нагнувшийся жемчужно-белый труп с синюшно-багровыми пятнами на шее и ногах, со слезающими кусками кожи с рук поднял частично облысевшую от каштановых волос голову и посмотрел на нее единственным живым глазом, блестящим карим.

К горлу подступила тошнота, но рвоты не последовало, только сбившееся дыхание.

- Я хотела вернуть. Нечаянно взяла, — пояснила женщина и протянула дрожащую от слабости руку с зажатой в побелевших пальцах грязной тряпкой.

Человек принял ее и положил в корзинку, а потом поднялся и поманил пальцем.

- Хозяйка, я пойду погуляю, вернусь, когда темно станет.

- Возьми с собой Весняка. – глухо раздалось со стороны камина.

Пташка, вспорхнув с подлокотника кресла, пересекая расстояние несколькими мощными взмахами крыльев, присела на голову гостьи. Та нащупала ее пузико и пару раз ткнула в него, находя мягкий теплый животик. Женщину это успокоило.

Она рада была познакомиться с тем, кто помогал ей все это время, и с охотой пошла за ним в лес, к одинокой хижине. Та стояла под наклоном, иногда к пустому домику приходила семья очаровательных оленей, животные паслись в округе, единственные звери на поле, от чего становилось даже жутковато.

Она и раньше отправлялась на прогулки, не часто, и почти всегда после обеда, так же посещала берег озера внутри леса, ходила вдоль дороги, но никак не могла найти никого больше из людей.

Человек подвел ее к почерневшему от копоти проему двери и небрежно махнул рукой, приглашая ее зайти внутрь. Женщина помедлила, сбегала к дереву рябины, покрутила небольшую веточку, чтобы легче оторвать ее и преподнести владельцу. Поцеловав листочки, положила веточку себе под ноги и тихо спросила:

- Я могу войти?

Ответом ей была рука на уровне лица. Плавно поманив внутрь, кисть исчезла во тьме, и женщина переступила порог. Ее встретило абсолютно темное помещение, снаружи у постройки были явные щели, пропускавшие свет, что, видимо, не распространялось на внутреннее пространство.

Некто резко дернул ее за ногу, и женщина осела на холодный земляной пол, со странным чавком открылась большая пасть, издавая булькающие звуки, но тут же захлопнулась, клацнув зубами, словно передумав откусывать кусок от своей новоприбывшей жертвы.

- Пахнешь смертью. – заинтересованно и в то же время немного разочарованно отметила старушка.

- Я тебя не вижу, так и должно быть? – переминаясь на дрожащих коленках, просипели ей в ответ.

Старушка провела рукой по ближайшей стенке, символы на всех четырех проявились, высеченные камушком, они светили тусклым белым светом, очерчивая совсем небольшой домик, убранство которого когда-то полностью сгинуло в пожаре. Остались лишь пепел, горечь и сажа.

Проявились и очертания старой женщины: волнистые седые волосы, разметавшиеся по спине и плечам, серая кожа, белая сорочка в коричневых пятнах, прикрывающая мех оленьих копыт вместо ног.

- Ты из баобхан сит? Это твой дом или ты съела хозяев? – полюбопытствовала гостья, и воробей клюнул ее в мочку уха, предостерегая от более откровенных вопросов, на что женщина лишь отмахнулась.

- Хозяин дома ходит сейчас по округе и собирает тебе еду на завтра, а мне на сегодня. – раздраженно пробурчала старушка.

- Я вам очень благодарна за пропитание. Ты выпиваешь кровь животных перед тем, как отдать мясо мне, верно? – глубоко поклонившись к самому полу, с восторгом в голосе проговорила чужеземка.

- Верно. – усмехнулась ей баобхан сит, сменив гнев на милость. – И на основе своего благодушия, я дам тебе шанс выкупить свой долг передо мной. – в нотках ее дребезжащего голоса проступил азарт и игривое настроение, и гостья поддержала его довольным кивком-согласием.

- Хорошо. Обменяемся именами. Мое... - она замешкалась, в родном доме ее не звали по имени, никогда, хотя, может, однажды, но так давно, так тихо, что она попросту забыла, о чем женщина честно призналась новой знакомой. – Я не помню.

- Я Оисин. С моим именем не заключить сделки. – хохотнув, пояснила баобхан сит и поджала под себя оленьи ноги. – А тебе нужно имя? Чего нет – того не отнять, знаешь ли. – снисходительно заметила старушка и подбадривающе потрясла гостью за плечо, возвращая из плена воспоминаний.

- Я не знаю. – честно призналась чужеземка. – А что тогда положим в сделку?

- Я дам свою историю, на ней основав условия, а ты дай несколько лет жизни. Хотя... - внезапно остановила она себя, поцыкала в досаде и промолвила совсем тихо. – Ведьма может углядеть следы вытекшей крови на твоей рубахе, помоешься – заметит кровоподтеки. Нет, это сейчас тоже не пойдет.

- А на условии можно основать обмен?

- Нет. Природа другая. – отрезала Оисин и крепко задумалась. – Твоя история тоже не подходит. Нужно что-то твое, я хочу годы твоей жизни, хочу вновь окрепнуть. Видно, не судьба. – просто завершила она свои мыслительные потуги и пожала плечами. – Не судьба. – легко повторила старушка, игриво наматывая прядь из челки собеседницы на свой холодный серый палец.

- Я дам тебе кровь. Пей, сколько влезет, а если гиана заметит, скажу, поцарапалась о ветки, упав с откоса в лесу. – оголяя правое бедро, предложила женщина без имени, с охотой подставляясь под инстинктивно разинутый рот, полнившийся слюной. – Давай. Ешь.

С нечистью, как назвали бы ее жители самых отдаленных от городов деревень в любом уголке белого света, следовало рассчитаться как можно быстрее. Человек человека может убить из-за долговой расписки, может сбежать, скрыться, начать новую жизнь, но с нечистью такого не сделаешь. Мама рассказывала, что, если кто проявит благосклонность, отвечать следует тем же и незамедлительно.

Дети Чернобога хоть и бывают коварны, но тем их помощь ценнее. Они ведь чаще прочих не избалованы милостью, как многие из живущих, принесших на земли Чернобога идею контрактов и сделок, обогативших и тех, и других.

Оисин знала цену спокойной жизни, когда-то она даже не подчинилась инстинкту, развитому у нечисти больше прочих: выпить досуха всю жизнь у охотников, перемолоть в пасти косточки младенцев, сжечь посевы крестьян, в общем и целом, вернуть природе то, что принадлежит ей по праву и утолить собственный голод, как желудка, так и сердца.

Эта баобхан сит вместе с сестрами как-то раз набрела на путь охотников, по определению добывавших дичь на мясо и шкуры, их привлек сильный запах оленины, от чего больно кольнуло в груди, и сестры решили проследить, куда на торг везут повозку с молодыми не освежёванными еще тушами.

Их ждала деревня, близ озера, окруженного лесом. Дом старосты возвышался над всеми прочими, привлекая внимание и к вытоптанной лошадьми и колесами дорожке прямиком на торжище, где на деревянных скамейках ютились скромные запасы деревни на обмен и покупку среди одиноких путников и офеней или коробейников, смотря, откуда гость оказывался родом.

Баобхан сит не умели становиться невидимыми для глаз, только в естественных условиях ночной темноты и, конечно, без участия полной луны, от чего выследить, пряча худые тела средь толстых стволов деревьев, они смогли, но вот остаться незамеченными в самой деревне среди люда возможности не представилось.

Издалека видны были и повозка с оленями, и четыре охотника, два их которых получили свою долю и вернулись в дома родной деревни. Оставшиеся озаботились сытостью лошадей и возвращением уже в свое селение.

Две сестры решили направить за ними, перебегая от деревца к деревцу, а Оисин осталась следить за жителями здесь. Их родство обуславливалось лишь происхождением, и отделиться от стаи ничего не значило для баобхан сит, потому сестры обнялись, поцеловались в жаркие уста и распрощались.

А потом пришла ночь.

Под вой волков пробралась она к ближайшему дому одного из охотников, забралась через каменный дымоход и осталась ночевать на печке, укрыв оленьи копыта человечьим тряпьем. Была она совсем маленькая тогда, ребенка в ворохе рубах и штанов, шкур и прочих тканей приметить сложно – на то Оисин с наивности и понадеялась.

Увы, проснулась она, хоть и сладко потянувшись, не в гордости за собственную хитрость, а в смятении хозяина дома. Тот сверлил ее недовольным взглядом и месил тесто крепко сбитыми руками, полными глубоких шрамов от клыков зверей, серповых ударов в пылу татьбы и лазаний по деревьям, в попытках, доселе удачных, спастись от шатунов или нечисти.

- Хотела стащить чавось да на печке прикорюнилась? – недовольно спросил он. – Токма я тебе без дела разлеживать боки не дам. А, нукося, принеси водицы с криницы да поживее. – кивая в сторону бурдюка, висевшего на подобии гвоздя, вбитого во входную дверь. - Тесто затянул. – пояснил охотник.

Оисин в немом ужасе сама не заметила, как цокнула копытами по бревенчатому полу, спрыгивая с пригретого места, что не укрылось и от охотника. Он бросил хмурый взгляд в сторону звука и, приметив его источник даже потер глаза ладонями в муке и кусочках налипшего теста. Вытерев их вновь подолом чистой рубахи, охотник всмотрелся в лицо гостьи, осторожно выходя из-за стола.

- Чеботов нетути на экие лытки, сяди да прикрой... копытцы. Сам сбегаю. – отчеканил озадаченный положением дел мужчина и осторожно двинулся в сторону колодца, прихватив с собой деревянное ведро, промазанное смолой.

Баобхан сит метнулась к окну, смотря, каким путем сможет сбежать, поняла, что все женщины и мужчины с детьми давно уже ушли в поле или в лес по своим крестьянским делам и юркнуть в высокую траву, чтобы спрятаться от глаз охотника труда не составит, но облегчение и, от того, минутное промедление обернулось скрипом деревянной двери с металлическими скобами: охотник вернулся, забыв упаки.

Увидев испуганное выражение лица Оисин, охотник замешкался, подошёл к печке, вынул оттуда кирпичного цвета горшочек и протянул ей содержимое: неровный кусочек запеченного теста со следами пальцев.

- Накось пряничек. С мёдом. - вкладывая в протянутую ладонь, пояснил охотник и почесал за ухом. - Эка нечисть пуганна. - усмехнулся он.

Баобхан сит подумалось тогда, что она и в следующую ночь сможет голод утолить, а пока люди не пришли, можно украдкой понаблюдать. Оисин знала, люди возвращаются затемно, а до того часа далеко ещё.

Охотник вернулся в тот момент, когда нечисть доедала последний медовый пряник из горшочка, оставленного на столе. Людская кровь вкусная, а жизнь слаще любого мëда, но после той ночи она больше не смогла себе позволить ни того, ни другого.

Охотник вернулся с водой и, посмеиваясь и причитая, принялся доготавливать тесто и начинку. Обложив чугунную сковороду сальцом и положив сверху кусок оленины, он довольно хлебнул из чарки воды и пронаблюдал, как болтает ногами на печке его гостья.

- Как величать тебя, детеха нечистивая?

- А ничего я не детеха. Оисин звать. - насупившись, ответила баобхан сит.

- А чавось маковка така низкая? - почесав улыбку за усами и бородой, не унимался он. - Из каких родов будете, барышня? - добавил хозяин дома, видя, что тон его ей не понравился, но улыбку не сдерживал.

- Ты, человек, обо мне не слыхивал. Я баобхан сит, дева до крови жадная, ночью вот царапну тебя ногтями и выпью всего досуха. - и зашипела для устрашения.

- Токма прянички по нраву пришлись. - подмигнув, напомнил охотник, про себя думая, когда это она на него успела чары одурманивающие наложить, ему бы убить её и дело с концом, но вот что-то не хотелось.

Видимо, память о погибшей дочке была ещё свежа, и тот дал слабину, пригрел змею на груди, до той поры, пока кусаться не полезла.

До такой степени пригрел, что купил ей платье в пол изумрудное, заморское, чтобы удобно по деревне было ходить. Назвал её женой своей, в деревне сказал, что обряд провёл на чужой земле, привёз сюда, такую пугливую и застенчивую, ибо жалко стало: бесплодная она, вот её родные и выгнали, на мороз в лес, оттого она ходит в сапогах круглый год, каблучком цокая, ног своих отмороженных стесняясь.

Бред, конечно, но в покое её оставили, только бабки первые годы за ней гуськом ходили, всякие мази на травах предлагали, ноги полечить, а заодно и прочие проблемы. Неудобно как-то да странно для нечисти была такая забота, а вот в заговорах и приворотах она учувствовала с нескрываемым удовольствием, внутри радуясь, что обзавелась подругами.

По ночам Оисин раздевалась и ускакивала на охоту в лес, пила кровь животных, забирала их жизнь и приносила охотнику добычу.

Охотник же перестал выслеживать оленей, порой предлагал свою кровь, ибо был стар и боялся больше за дочку, коей считал сожительницу с первых её дней в его скромной хижинке, но она оказалась непреклонна в своём решении больше не пить кровь людей. Хотя бы пока он не умрет или пока ее не выгонят деревенские.

По вечерам они сидели на печке и делились историями, успев побывать в чужих землях за свои человеческую короткую и несравненно долгую, будучи из рода баобхан сит, жизни.

- Я живу долго, а ты скоро увянешь, обещаю, что выпью тебя, когда время придёт, и мы всегда будем вместе, Мисак. - повторяла она, внимательно всматриваясь в его каштановую бороду, кудрявые волосы, вески коих уже тронула седина и карие глаза.

Она всё старалась запомнить его лицо во всех деталях, чтобы носить в памяти как можно дольше.

Но и это обещание она так и не смогла себе позволить: в их краях появилась Ведьма, не злая, не добрая.

Понравился ей охотник с деревни, друг Мисака, Ярополк, они поладили, построили вместе дом с двумя этажами, говорят, ей нечисть помогала за её услуги им давние, а вскоре, прошла по деревеньке молва, что, носит Ведьма в себе ребёнка от охотника. Хорошая молва, добрая.

Но и до хором царских ходили слухи, что пришла она в эти края с бедой страшною, а старшей видение было, что деревня вся сгинет от её коварных рук.

Это случилось раньше, чем кто-либо мог представить.

Ярополк во всем потакал любимой, а Ведьма отвечала ему тем же. Однажды она даже сделала ему подарок: наложила чары на его лук и топор. И как бывает в людских поверьях, Ведьмины подарки послужили их семье недобрую службу. И запустилась цепочка непоправимых действий в неожиданно холодное начало зимы, когда несколько недель кряду никто из охотников на мясо и шкуры не смог прийти с добычей, кроме Ярополка.

Слухами полнились охотные уши, рты открывались многие месяцы, и в один момент все рухнуло. Деревенские думали, она заговорила их, прокляла всех, кроме муженька своего, горячо любимого, и вымести досаду со злостью они решили на Ведьме ранним утром.

Ярополк выскочил с крыльца к нескольким мужичкам с деревни, потер глаза, спешно стирая с них сонную негу, и закричал:

- Мужики, случилось чаво? Седлать соловых?

- Ярополк, вештица твоя проклятье наслала, ходим оголожавые уже три седмицы! – прикрикнул один из собравшихся, на что его слова подхватил одобрительный гомон голодных ртов.

- Токма молвить ересь и рузумеете, окаянные! – оборонялся охотник, сжимая кулаки, что костяшки побелели.

- Токма Ярополка совесть не зазрит! – крикнул очередной безликий рот.

- Дюжо боки от еств побольшевали! Ежели ненать яств, чавось накрахмаленный? Ажно балакать умишь, так отвечай, приворожила тебя девка?

- Аспиды! Будет вам! Ежели мяса и сальца в деревне не хватаемо, чавось с ножами ко мне в дом стучитесь?! – парировал Ярополк, заслоняя собой крыльцо и входную дверь. – Не пущу!

- Хватай, мужики! Ярополк с чаровницей ведается!

Возможно, они и правда хотели выманить Ведьму, потому забрали охотника к себе в деревню, привязали к столбу, но потом произошло нечто из ряда вон: озверевший от голода и изнурительной работы мужичок в оборванной рубахе схватил серп и прорезал Ярополку брюхо, так резво, что кишки на траву упали.

Даже Оисин не выдержала, отвыкшая от крови, она присела на колени перед Ярополком, не замечая сладкий запах и собственную природную жажду, она в немом ужасе переводила взгляд обезумевших глаз то на жителей, то на Мисака, в панике выбежавшего вслед за ней.

Они безмолвно переглянулись, думая каждый о своем: Мисак хотел поскорее увести дочь в безопасное место, Оисин о том, что же сделает Ведьма.

«Если Ведьма не шибко привязалась к своему человечку, то, может, даже рвом с кольями обойдется, а сюда не пойдёт.» - уверенно полагала Оисин.

Она не считала её за человека, и, хоть нечисти не претили привязанность и верность, но обременяли они себя этим в редчайших случаях, большинство из которых существовало или из любопытства, или ради забавы.

Но увы, Ведьма была человеком, и всё её человеческое мстительное начало положила весть от ручного ворона и последующая за этим кровь, пропитывающая подол платья и стекающая по ногам вместе с амниотической жидкостью, пока Ведьма добиралась на дрожащих от скрючивающей боли ногах, поддерживаемая под руки двумя сынами Чернобога: Верни-горой и Верни-водой.

Усадили они её на лавку, накрытую белой тканью, Горюшка неспешно нагнулся к ступням своим, оторвал все десять пальцев играючи, закинул их в печку и ладони друг об друга потер, да так, что искры во все стороны полетели, сразу огонь запылал с усердием, Водюшка принес полотенец чистых и мотнул головой, так что с бороды из пены морской и потока водного слетело и всё на камни раскаленные.

Пронзительно зашипело, комнату и три фигуры обдало паром, одна из них истошно кричала и дышала сбивчиво.

- Чернобогом велено за детенком следить, да его дочу беречь, пошто мучаешься? По миру вон сколько мужичья ходит, неужто нового не сыскать? - причитал Верни-вода, протягивая ладони, куда по капле с бороды стекала живительная влага. - Пей, не упрямься.

Верни-гора взглянул своими черными глазами в самое её сердце и обратил то в камень, сжав свой кулак в воздухе, расколол его прямо внутри Ведьмы, чтобы нечему было рваться, когда мертвого увидит, и не важно, детенка или мужа.

Ведьма замерла, не в силах вздохнуть, открыла рот, вбирая в легкие как можно больше воздуха и закричала так, что глотку расцарапала до кровавых подтеков и трещин, проходящих от языка и до глубины гортани.

Похоронили они сверток вместе, поближе к лесу. Ведьма не плакала, пока руками вырывала землю под небольшой костёр, на котором сожгла плод трудов своего тела, не плакала и над мужем, смотря в его посеревшие высохшие глаза, пока сжигала деревню до основания. Оисин тогда выскочила перед пламенной струей из рукавов Ведьмы и закричала:
- Остановись! Полно! То людь простой! Сыщешь еще, Ведьма, пошто от животинки горюнишься?!

Ведьма ей ничего не ответила, лишь взмахнула рукой, приглашая брата к пиршеству горечи, пепла и всхлипов, Верни-воду, тот посмотрел на маленькую баобхан сит с сочувствием и шепнул нечто в ее сторону. Ветер донес в уши тихое:

- Беги. И его бери.

- Их обуял голод и безумности! А ты! Ты! Ты их умнее, ты их сытее, остановись! Полно бесноваться! – не унималась Оисин, переходя на только им понятный язык, нечеловечий.

На мгновение во взгляде женщины появился блеск, и некое подобие сострадания к тем, кому она навредила отразилось в чертах лица, но прошло несколько мгновений, она огляделась по сторонам, ухватила взглядом мертвого Ярополка, посмотрела вниз, на подол, полный крови, слизи и пыли, и ее глаза вновь потухли, а губы собрались в тонкую бледную полоску кожи.

- Мы ничего тебе не сделали, умоляю уйди. – продолжила она на заимствованном из разных культур неповторимом наречии. – Ты слышишь? Отпусти нас или уходи сама, тебе больше нечего здесь делать, некого больше убивать. – жар опалил щеки и руки Оисин, она не понимала, почему Ведьма злится, для нее не было повода так распаляться и иссушать ценные кровь и жизнь.

Пустая трата ресурсов, как думала Оисин, но женщина ее больше не слушала.

- Я прокляла их. Останешься здесь хотя бы на ночь – быстро увянешь. – безэмоционально подметила Ведьма.

Она спалила внутренности заговоренной некогда хижины охотника и самого хозяина дома, тот в ужасе выбежал в поисках воды, покатился по траве, а встав, домчался до колодца, не удержался над ведром и упал вниз, расшибив себе голову.

Ведьма лишь проводила пустым взглядом горящую фигуру и ушла в молчании, посчитав, что работа ее здесь окончена. Вернувшись в хоромы, женщина прошла в подобие современной столовой бросила быстрый взгляд на скамейку с остатками темных пятен, перешедших к ней с ткани, в которой и сожгли то, что вышло из нее, ослабив и больно ударив по ногам и рукам. Ее одолевала глубокая печаль, она растопила себе баньку, отмылась от мирской грязи и перед сном просила о беспамятстве, дабы утолить порывы гнева и скорби.

Оисин же ощутила тогда нечто новое, тянущее в груди: то ли сладко-горькую грусть, то ли жалость вперемешку с досадой. А может и все вместе.

Вечерело. На запах крови собрались вороны, поклевать остатки уцелевшей плоти и, если повезет, полакомиться аппетитными глазными яблоками. Поле заполнилось беспокойным карканьем и каплями усиливающегося дождя, старательно успокаивающими остатки пожарища и еще живых, не успевших задохнуться в плену жилищ деревенских жителей.

Она смерила долгим взглядом колодец, подошла к ближайшему ребенку и вцепилась в его оголенное плечо, оставшаяся часть тела была придавлена бревнами опавшего под силами жара сруба.

- Не бери на свой счет. – не прекращая использовать наречие, прошептала ему в губы Оисин и докоснулась до них своими, а потом мазнула языком по царапинам, глотнув человеческой крови.

Баобхан сит тогда подумала, что у нее хватит сил на то, чтобы похоронить всех здесь, но с первыми падающими птицами упала и она, прямо в землю. Обездвиженная бурлящим в желудке проклятьем, нечисть медленно засыпала под успокаивающие звуки хруста костей внутри десятка тел. Сквозь сон почувствовала, как ее тащат в почерневший дом, как моют лицо от грязи и сажи и поют с рук живительной водой.

- Тятя наказал своих деть беречь на его земле, бабан-сит. – произнес знакомый голос. – Лучше тебе оставаться здесь под покровительством Чернобога, сестра совсем обезумела в доме, хотя, за столько зим, оно и понятно. – приговаривал на языке нечисти Верни-вода.

- Зим...? – мозг отказывался фокусироваться хоть на чем-то, кроме снега и замершей воды в колодце.

«Колодец!» - вспыхнуло в голове.

- Мне надо... - вставая с тяжелой головой, выдавила она. – Мне надо... тела... - все тише становилась Оисин, опираясь на ватные ноги и снова соскальзывая на пол, от бессилия она щурилась, желая выпустить обиду через слезы, но баобхан сит не плакали, они пили кровь, веселились, соблазняли людей.

«Людей... Люди. Их надо упокоить.» - мысли стали четче.

Верни-вода помог ей подняться.

- Обопрись. - коротко попросил он, чуть ли не взваливая на себя ослабевшую нечисть. – Тебе нельзя больше наружу, земля отравлена проклятьем, но Чернобог смилостивился и дал тебе кормильца, он теперь будет охотиться, как делал это при жизни. А с трупов кровь не пей.

- А как же тела? Их надо упокоить! Сжечь полностью и закопать прах! Я не хочу, чтобы тут бродили полчища... этих... – возмутилась Оисин и попыталась вырваться из скользкой, но, на удивление, цепкой хватки. – Их маленькие божки этого не любят. – продолжила упираться баобхан сит, пытаясь всем своим весом выскользнуть вниз, на пол, чтобы выбежать на холодное морозное солнце и окунуть пятки в снег.

- Бабан-сит, успокойся. – ласково потрепал ее по голове сын Чернобога. – Мы с братом позаботились об этом, косточек на поле нету, все под валунами спрятаны и камушками.

Внезапно, словно ничего и не было, из проема показалось тело охотника. То, каким живым остался в ее глазах Мисак, повергло Оисин в, сводящее желудок и руки, чувство. Она смотрела, как он входит, кладет белок, лисиц, зайцев, нетронутых проклятьем и вновь возвращается в ослепительно белые дали. На охоту.