Доктор
Был у нас тут один — Доктор, как его звали по профессии. Пришёл тихо, без лишних слов, словно тянул за собой тень чужого мира. Сначала не верил ни в наши сказки, ни в шёпот моря за окнами. Но однажды ночь изменила всё и песня, что донеслась с волны, вплелась в его судьбу навсегда.
Была ночь густая, как смола, ветер рвал занавески на окнах. В дверь моей таверны постучали. Мужчина. Скептик и странник. Взгляд у него был усталый, одежда помятая. Я приподнял бровь и, не спеша, подал свет лампы:
— Ночь поздняя. Куда путь держишь, чужак?
Он бросил взгляд на стол, заставленный кружками и пепельницами, и ответил:
— Нужно остановиться. Всю дорогу мчался, устал. Ваши постояльцы хорошие?
Я усмехнулся, в голосе была тень чего-то, что трудно объяснить:
— Бывали разные. Много слухов ходит о нашем море и девах, что поют по ночам.
Он усмехнулся в ответ:
— Легенды. Я предпочитаю факты.
Я кивнул, словно соглашаясь, и проводил его к столу:
— Факты любят ускользать там, где море встречается с тьмой.
Доктор сел за стол, усталость на лице не скрыть.
— Налей мне хрючева, Хозяин, — попросил он и, доставая из кармана монету, кинул её на стол с щедрой тяжестью.
Я не мог пройти мимо такой щедрости. Подал ему тарелку с простым мясом, хлебом и чашу крепкого вина, такое хрючево греет душу и тело. Пока он ел, я заговорил:
— Слухи о девах морей у нас не пустые сказки. Рабочие пропадают, пение слышат — да не каждый возвращается.
Доктор смотрел на меня внимательно, но не спешил верить.
— Забыл ты, путник, — сказал я с оттенком усталости, — В этих краях многое опасно, и таверну я даже думал закрыть, пока снова кто-то не исчез.
Он молчал, и я видел, как тени от лампы ложились на его задумчивое лицо. Доктор допивал хрючево, но скепсис его не скрыть.
— Русалки да девы? — сказал он. — Такие сказки для детей и пьяниц. Я видел многое и знаю, что причины всего намного проще.
Я лишь покачал головой и достал несколько потрёпанных плакатов из-за прилавка.
— Вот посмотри сам, — сказал я, раскидывая их на столе. — Это мои молодые ребята рабочие, что пропали за последние годы. Никто из них не вернулся.
Он нахмурился, взгляд его задержался на изношенных бумагах.
— Ты хочешь сказать, что все они — жертвы твоей девы? — усмехнулся он с сомнением.
— Не хочу утверждать, — ответил я тихо. — Но предупреждаю: тут опасно. Море не прощает глупцов.
Он молчал, будто решая, во что верить. Ветер за окном свистел, и тьма сгущалась вокруг нас. Его скепсис медленно уступал место чему-то более тёмному — любопытству, которое, как я знал, не учит ничему хорошему.
— Ты говоришь, что слышал пение? — наконец спросил он, не отрывая глаз от бумаги.
Я кивнул, вспоминая те ночи, когда сама тишина казалась обманчивой.
— Не просто слышал, — ответил я. — Оно зовёт, манит. Но тот, кто ответит на этот зов, уже не вернётся.
Он отложил плакаты и взглянул на меня иначе, как на человека, что знает гораздо больше, чем готов признать. Ветер завыл за окном, и я понял, что эта ночь станет для него началом пути, с которого нет возврата. Доктор усмехнулся, почти сквозь зубы, будто перед ним звучала чья-то старая шутка.
— Пение дев и пропавшие рабочие, — произнёс он с лёгкой насмешкой. — Красивая история. Но я не из тех, кто верит в сказки и легенды.
Он встал со стула и, опираясь на массивный дубовый стол с потёртыми углами, взглянул на меня, словно проверяя, сколько я вру. В таверне пахло дымом от камина, пряностями и терпким ароматом хрючева, а слабый свет свечей плясал на потёртых деревянных балках и грубо обтесанных стенах.
— Спасибо за ужин и компанию, — добавил он, — Но мне пора отдохнуть.
Не дожидаясь ответа, Доктор медленно поднялся по узкой лестнице, скрипнувшей под тяжестью сапог, и исчез в тёмном коридоре, где тени от лампы играли на старых, облупленных дверях комнат. Я остался стоять у прилавка, слушая, как затихают его шаги, и чувствовал, как вокруг начинает сгущаться туман ночных тайн, обещая, что эта ночь станет для него началом чего-то гораздо более глубокого и опасного.
Я сдал ему одну из верхних комнат, что над кухней, с окном на море. Маленькая, но тёплая. Стены, хоть и местами потемнели от копоти, но были крепкие. Кровать там стояла старая, но с чистым бельём, одеяло плотное, из овечьей шерсти. Стул, умывальник, свеча в кованом подсвечнике. Даже трещина на потолке, что тянулась от балки к стене, казалась частью здешнего уюта, а не изъяном. Я думал, он уснёт быстро, ведь дорога длинная, а вино крепкое. Но прошло всего несколько часов, когда я услышал, как он тихо поднялся. Шаги были осторожные, будто боялся спугнуть что-то. Потом услышал, как он выбежал вниз мгновенно. Как скрипнула оконная рама. Он рассказывал потом, что проснулся от пения. Сказал будто кто-то поёт за окном. Не словами, а чем-то другим. Звук будто проходил сквозь плоть и кости, тёплый, глубокий, неестественно чистый. Ни одна птица, говорил он, ни одна живая душа на земле не могла бы издать подобного. Он говорил, будто всё вокруг в тот миг остановилось. Ветер стих. Волны затаились. А на прибрежном камне, что торчит из воды напротив скал, сидела она. Я, конечно, не поверил бы, не будь его слова такими странно точными. Он описывал её, как будто запоминал каждую деталь с одержимостью: волосы тёмные, как водоросли после шторма, длинные, блестящие, казалось, влажные даже при лунном свете. Тонкие плечи, силуэт, будто вытесанный из дыхания. И главное — лицо, которого он не видел. Она сидела в полоборота, отвернувшись.
А пение, чёрт возьми, оно и до меня дошло. Я сразу узнал. Как узнал бы смерть по лицу, по дыханию за спиной. Красиво — да. Но не для человеческого слуха. Не для тех, кто хочет остаться собой. Я шагнул к нему, крикнул, тронул за плечо, он не обернулся. Глаза в точку. Ни моргнёт, ни вздрогнет. Я рванул створку, попытался захлопнуть, ветер ударил в лицо, солёный, ледяной, как кнут.
— Не смотри! — закричал я. — Они ж тебя утащат, балдуй! — с этими словами вцепился в него, потянул, будто мальчишку, что хочет броситься в омут за блестяшкой.
Он вздрогнул, отшатнулся, а потом вдруг усмехнулся. Говорит:
— Это просто дева, старый суеверный дурак.
Я смотрел на него и понимал, что уже ничего не изменить. Я мог бить его, запереть, связать, но в его голове уже зашевелилось семя. Он захлопнул окно, молча, и ушёл в свою комнату, а я остался стоять в темноте. Песня стихла, но я всё ещё чувствовал, как она пульсирует где-то рядом. Словно кто-то медленно выдёргивал нити из реальности.