Пока правят Короли. (18+) [ЗАВЕРШЁН]

Посреди ночи из ворот замка Сан выехали два всадника: один был Чон, а второй - его верный, его неразлучный Пак Хван, не то слуга, не то оруженосец, неизменный его спутник, его поверенный и надежный исполнитель всех замыслов своего господина. С того самого дня, как Чонгук отличил его от всех прочих япоецев в поместье и приблизил к своей особе, Хван, как говорится, ни на шаг не отходил от хозяина. Было даже забавно смотреть, как этот низенький, коренастый, уже полуседой человечек хлопотал вокруг молодого великана, пекся о нем, как нянька, следовал за ним по пятам, старался уберечь от опасности. Коварство его было столь же велико и столь же полезно для Чонгука, как и его поистине безграничная преданность. Это он в ту роковую ночь, когда братья Ли попались в ловушку, доставил их под видом лодочника к Охотничьей башне. Занималась заря, когда наши всадники достигли ворот Пусана. Они пустили шагом своих лошадей, от которых уже валил пар. Хван то и дело громко зевал. Хотя Хван стукнуло все пятьдесят, он не хуже любого молодого конюшего переносил самые длительные переезды, но не переносил раннего вставания - не выспавшись, он впадал в мрачность. На площади, как и обычно, уже толпился народ: каждое утро здесь собирался простой люд в надежде получить работу. В толпе сновали десятники, руководившие королевскими стройками, владельцы речных судов: они вербовали подмастерьев, грузчиков и рассыльных. Чон пересек площадь и въехал в улицу Мок, где проживала его тетушка Рюджин, графиня Пак.

- Видишь ли, Хван, - пояснил великан, - я хочу, чтобы эта разжиревшая сука от меня первого узнала о своем несчастье. Вот и наступило лучшее утро в моей жизни, большего удовольствия я еще никогда не получал. Даже самое хорошенькое личико молодой, страстно влюбленной красотки не доставит мне такого наслаждения, как та богомерзкая рожа, которую непременно скорчит моя тетушка, когда услышит рассказ о том, что произошло в Сан. Пусть едет в Пекин, пусть своими руками готовит себе гибель, пусть ревет перед королем, пусть сдохнет от досады. Хван сладко зевнул.

- Сдохнет, ваша светлость, сдохнет, - пообещал он, - будьте покойны, вы уж постараетесь, чтобы сдохла. Они подъехали к роскошному особняку, принадлежащему графам Чонам.

- И подумать только, что мой дед выстроил эти хоромы, и подумать только, что мне полагалось здесь жить! - продолжал Чон.

- Будете жить, ваша светлость, будете.

- А тебя я произведу в привратники и назначу тебе жалованье сто ливров в год.

- Спасибо, ваша светлость, спасибо, - ответил Хван таким тоном, будто уже стоял в богатой ливрее, исполняя свои обязанности, и будто сто золотых уже лежали у него в кармане.

Чонгук соскочил со своего першерона, бросил поводья Хвану и, схватив деревянный молоток, принялся стучать в дверь, которая затрещала под градом ударов. Грохот потряс весь дом сверху донизу. Створка двери приоткрылась, и на пороге показался страж достаточно крепкого телосложения и с внушительной дубинкой в руках, одного удара которой было достаточно, чтобы уложить на месте быка. Сон мигом соскочил с него.

- Кто таков? - спросил он, возмущенный нахальством гостя.

Чон, не отвечая, оттолкнул слугу и вошел в дом. В коридорах и на лестнице царило оживление: с десяток слуг и служанок убирали барские покои, мыли полы, вытирали пыль. При виде незваного гостя у многих вытянулись лица. Но Чон, не обращая ни на кого внимания, расталкивая челядь своей тетушки, поднялся во второй этаж, где были расположены покои графини Рюджин, и так зычно крикнул "эй", что целый табун лошадей взвился бы от страха на дыбы. На крик выскочил перепуганный слуга, держа в руке ведро.

- Где тетушка, слуга? Мне необходимо немедленно видеть тетушку.

Слуга, малый с приплюснутым черепом, покрытым реденькими волосами, поставил на пол ведро и ответил:

- Они завтракают, ваша светлость!

- Пусть завтракает! Мне-то что за дело! Предупреди ее о моем приезде, да поживее!

Поспешно придав своей физиономии удрученное и испуганное выражение и скорбно скривив рот, Чонгук последовал за слугой в опочивальню графини Рюджин; под его тяжестью дрожали половицы. Графиня Пак, правительница замка, носившая титул пэра Китая, была могучая дама, ширококостная, с массивной фигурой и крутыми бедрами. Ее некогда прекрасное лицо, сияло спокойной и горделивой уверенностью. Лоб у нее был высокий, выпуклый, волосы темные, почти без седины, подбородок был красив, а губы слишком яркие. Все в ней: черты лица, руки, ноги, равно как вспышки гнева страсть к стяжательству, любовь к власти - было непомерно огромно. С энергией опытного военачальника и упорством прожженного крючкотвора она переезжала из города в замок, зорко следила за управлением двух своих графств, требовала полного повиновения от своих вассалов, не мучила людей понапрасну, но, обнаружив врага, разила его беспощадно. Двенадцать лет борьбы с собственным племянником позволили ей достаточно хорошо изучить его повадки. Всякий раз, когда возникали какие-нибудь затруднения, всякий раз, когда подымали голову вассалы графства Чон, всякий раз, когда в каком-нибудь городе выражалось недовольство по поводу налогов, она знала, что тут надо искать руку Чонгука.

"Это же настоящий волк, жестокий и вероломный, - говорила она, когда речь заходила о ее племяннике. - Но слава Богу, у меня голова покрепче, и рано или поздно его погубят собственные козни".

Тетушка и племянник годами не разговаривали и встречались лишь на королевских приемах. Сейчас она сидела перед маленьким столиком, придвинутым вплотную к постели, и, аккуратно отрезая кусок за куском, лакомилась заячьим паштетом, которым обычно начинался ее утренний завтрак. Подобно тому как племянник старался придать себе расстроенный и взволнованный вид, так и тетушка при виде его сделала спокойную и равнодушную мину.

- Вы, племянничек, как видно, подымаетесь до зари! - произнесла она обычным голосом, стараясь скрыть свое удивление. - И ворвались ко мне как буря! Что заставило вас так спешить?

- Тетушка, клянусь вам, сейчас не время язвить друг другу.

Не Графиня Пак все так же спокойно и неторопливо отхлебнула из кубка глоток артуазского вина ярко-рубинового цвета, которое выделывалось в ее поместьях и которое она предпочитала к утреннему завтраку всем прочим напиткам, ибо, по ее словам, оно давало бодрость на целый день.

- Что у вас такое пропало, Чон? Проиграли еще одну тяжбу? осведомилась она.

- Тетушка, клянусь вам, сейчас не время язвить друг другу. Несчастье, обрушившееся на нашу семью, слишком велико, теперь уж не до шуток.

- Что же произошло? Какое несчастье для вас может стать несчастьем для меня и наоборот? - спросила она спокойным и циничным тоном.

- Тетушка, наша жизнь и честь в руках короля.

В глазах графини Пак промелькнуло беспокойство. Но она молчала, размышляя, какую еще ловушку расставил ей племянничек и что означает это вступление. Жестом, вошедшим у нее в привычку, она засучила рукава до локтей. Потом хлопнула ладонью по столу и позвала:

-  Янь!

- Тетушка, я не могу говорить при посторонних, мы должны побеседовать наедине, - воскликнул Чон. - То, что я вам скажу, затрагивает честь всей нашей семьи.

- Ерунда, ты прекрасно можешь говорить при моем канцлере.

Тетушка просто не доверяла племяннику и хотела на всякий случай запастись свидетелем. С минуту они молча глядели друг на друга: она с преувеличенным вниманием, а он - внутренне наслаждаясь разыгрываемой комедией.

"Зови хоть всех своих людей, - думал Чон. - Зови, пусть послушают".

Странное зрелище представляли два эти существа, которые зорко следили друг за другом, оценивали каждый возможности противника, мерились силами; природа наделила их множеством общих черт, и, словно два быка одной породы, они были удивительно похожи и яростно ненавидели один другого. Дверь распахнулась, и в опочивальню графини вплыл Янь. Бывший капитульный настоятель собора, ныне канцлер графини Пак, управитель графства Чон и, как утверждали, любовник графини, был невысок ростом, пухл, круглолиц, с острым и неестественно белым носом; он производил впечатление человека самоуверенного и властного. Во взоре его горела жестокость, а безгубый рот складывался в улыбку. Он верил только в хитрость, ум и настойчивость. Поклонившись Чонгуку, он произнес:

- Вы у нас редкий гость, ваша светлость.

- Мой племянник уверяет, что явился сообщить нам о какой-то огромной беде, - пояснила Пак.

- Увы! - вздохнул Чон, бессильно опустившись в кресло.

Он выжидал; Рюджин уже явно стала терять терпение.

- У нас с вами, тетушка, не раз выходили недоразумения, - начал наконец Чон.

- Хуже, племянник, пренеприятнейшие ссоры, и оканчивались они обычно плохо для вас.

- Верно, верно, и Бог свидетель, я желал вам всяческих бед.

Чон и сейчас прибег к излюбленному своему приему - грубоватая, но не оставляющая сомнений искренность, откровенное признание дурных своих умыслов: так ему удавалось скрывать удар, которым он готовился поразить противника.

- Но такого несчастья я вам никогда не желал, - продолжал он. - Ибо, как вам известно, я настоящий рыцарь и строг в отношении всего, что касается нашей чести.

- Да в чем же дело, в конце концов? Говори же, - не сдержавшись, крикнула Пак.

- Ваши дочери, и мои кузины, уличены в прелюбодеянии и арестованы по приказу короля, равно как и Дженни.

Рюджин не сразу осознала всю силу нанесенного ей удара. Она и впрямь не поверила Чонгуку.

- От кого ты слышал эту басню?

- Ни от кого, тетушка, я сам узнал, и весь двор тоже знает. Произошло это еще вчера вечером.

Чон испытывал истинное наслаждение, терзая свою тетку, поджаривая ее на медленном огне; взвешивая каждое слово, он рассказал ровно столько, сколько хотел рассказать о том, как весь Сан был разбужен гневным криком короля.

- А они признались? - спросил Янь.

- Не знаю, - ответил Чон.

- Но молодые Ли, конечно, признаются, ибо в настоящий момент находятся в руках вашего друга Гока.

- Терпеть не могу Гока, - отозвалась графиня Пак. - Даже будь они невинны, как ангелы, из его рук они выйдут чернее ворона.

- Тетушка, - начал Чон, - темной ночью я проскакал десять лье от Пекина до Пусана, чтобы известить вас, ибо никто не подумал этого сделать. Неужели вы до сих пор считаете, что я действовал под влиянием дурных чувств?

Графиня Пак вскинула глаза на своего гиганта племянника; душевное ее смятение и тревога были так велики, что она невольно подумала:

"Возможно, что и он способен иногда на добрые порывы". Потом хмуро спросила:

- Хочешь завтракать?

Услышав эту фразу, Чон понял, что удар нанесен, и нанесен метко.

Не заставляя себя долго просить, Чон схватил со стола холодного фазана, разорвал руками на две половинки и впился в него зубами. Вдруг он заметил, что его тетушка переменилась в лице. Сначала побагровела грудь, прикрытая горностаевой опушкой платья, затем краска залила шею, потом подбородок. Наконец кровь бросилась ей в лицо, покрыла пурпурными пятнами лоб. Графиня Пак поднесла руку к сердцу.

"Вот оно, - подумал Чон. - Сдыхает. Сейчас сдохнет".

Но он ошибся. Графиня быстро поднялась с постели, и одновременно раздался грохот. Заячьи паштеты, кубки и серебряные блюда, которые она резким движением смахнула со стола, звеня и подпрыгивая, покатились по полу.

- Потаскухи! - заревела она. - И это после всего, что я для них сделала, устроила им такие блестящие партии. Попались, как непотребные девки. Все загубили! Пусть их бросят в темницу, пусть сажают на кол, пусть вешают!

Бывший каноник даже бровью не повел. Он уже давно привык к гневным вспышкам своей покровительницы.

- Вот, вот, я тоже, тетушка, сразу об этом подумал, - пробурчал Чонгук с набитым ртом.

- Так вас отблагодарить за все ваши заботы...

- Я немедленно должна ехать в Пеник, - воскликнула Рюджин, не слушая племянника.

- Должна их повидать и научить, что надо отвечать на допросах.

- Боюсь, что вам это не удастся, тетушка. Их держат взаперти и никого не пускают.

- Тогда я поговорю с королем. Мэй! Мэй! - закричала она, хлопнув в ладоши.

Откинув занавес, в комнату неторопливым шагом вошла девушка лет двадцати; она была просто восхитительна: высокая, черноволосая, длинноногая, с упругой грудью и крутыми бедрами. При первом же взгляде на красотку Чон так весь и загорелся.

- Мэй, надеюсь, ты все слышала? - спросила Пак.

- Да, сударыня, - ответила девушка. - Я, как всегда, стояла у дверей.

Говорила Мэй неестественно медленно, неестественно медленны были ее жесты, ее походка, даже веки она подымала медленнее, чем все люди. От ее гибкого по-кошачьему тела веяло таким невозмутимым спокойствием, что, казалось, влети в окно молния, и тогда девушка не вздрогнет, не сотрет со своих губ ленивую усмешку. Однако из-под длинных черных ресниц блестели насмешливые глаза. Несчастье ближних, их тревоги, страшные драмы, калечащие их жизнь, только веселили ее.

- Это племянница Янья, - сказала Пак племяннику, указывая на Мэй, - я назначила ее своей первой придворной дамой.

Мэй поглядела на Чонгука с простодушным бесстыдством. Ей явно хотелось узнать поближе этого великана, о котором она столько слышала в доме Рюджин, где его поносили как последнего негодяя.

- Мэй, - продолжала Рюджин, - вели подать мне носилки и запрячь шесть лошадей. Едем в Пекин!

Но Мэй по-прежнему не отрывала глаз от Чона, точно не слышала слов своей благодетельницы. В этой молодой красавице было что-то остро волнующее, что-то темное. При первом же взгляде между нею и любым мужчиной устанавливалось негласное сообщничество, и каждому казалось, что при любом его решительном шаге она немедленно уступит домогательствам. И в то же время каждый втайне спрашивал себя, уж не дурочка ли она или, может быть, просто втихомолку насмехается над людьми.

"Рано или поздно, - думал Чон, глядя, как Мэй все той же неторопливой походкой удаляется из комнаты, - рано или поздно я ее заполучу, не знаю когда, но заполучу непременно".

От фазана не осталось даже косточки, ибо обглоданный костяк Чон бросил в камин. Ему захотелось пить. Но вина ему не принесли. Поэтому Чон из осторожности - еще отравят, с них станется, - взял с поставца кубок, из которого пила дражайшая тетушка, и допил оставшееся вино. Графиня взволнованно шагала по спальне, машинальным жестом засучивая рукава и кусая губы.

- Сегодня я вас ни за что не оставлю одну, тетушка, - сказал Чонгук. Буду вас сопровождать. Это мой прямой долг как вашего племянника. Рюджин вскинула на Чонгука глаза, в которых вспыхнуло прежнее недоверие. Потом вдруг решилась и дружески протянула ему руку.

- Ты причинил мне много зла, Чон, и, уверена, причинишь еще немало. Но сегодня, должна признаться, ты вел себя молодцом.