I.Самый главный страх наяву.
Сырость на улице сопровождалась шелестом уже сухих, пожелтевших природой листьев на деревьях, которые уже почти все опали на землю, смешиваясь с грязью, пылью и лужами. Уже холодало, зима подступала ближе и ближе. Карканье ворон доносилось эхом из густого хвойного леса неподалеку, пока надгробия отдавали такой же мрачной аурой.
На уже давно заброшенных и заросших мхом камнях красовались аккуратно выбитые надписи с именами всех погибших на фронте, датами рождения и смерти. Где-то были захоронены старики, где-то молодые, где-то подростки, но детские могилы вселяли больше страха и ужаса. Кто-то прожил до старости, кто-то до среднего возраста, кто-то толком не пожил, а кто-то еще даже не познал жизнь. Восемьдесят шесть, пятьдесят три, тридцать пять, двадцать семь, шестнадцать, пять лет, месяцев, дней... и почти все здесь погибли в промежуток одного месяца, по одной и той же причине: война разгоралась ежедневно уже на протяжении месяца, беспощадно забирая жизни людей. Немцы атаковали неожиданно, посреди ночи третьего сентября, никто не был к этому готов. Вспышки, огонь, душераздирающие крики народа — последнее, что застали все те, кто сейчас лежит здесь, под землей.
Черная ткань платья развивалась прохладным ветром, коричневое пальто на плечах не могло согреть ту боль, которая была, когда смотришь на надгробие собственного отца, который дарил тебе все в этой жизни: заботу, ласку, утешение, покупал сладости на последние деньги, лишь бы его принцесса была счастлива. Столкнуться со смертью столь близкого человека всего в семнадцать лет — глубокая рана на сердце, которая останется большим шрамом до конца жизни. Даже горячие слезы на щеках не ощущались. Опустошение и тоска — все, что ощущалось в этом месте, полном боли и страданий.
Глаза, полные слез, раз за разом перечитывали одну и ту же надпись:
William Teylor
16.04.1896 — 05.10.1939
with love, your family
Пока светлые воспоминания всплывали в голове. Его смех, улыбка, крепкие отцовские объятия, трепетное отношение к дочери, как к сокровищу всей его жизни. Жителям Лондона пришлось несладко: немцы вторгались, бомбили, стреляли во всех без-разбора, брали в плен и увозили из Великобритании. Страх моментально засеял всю страну, ужасные ожидания, страх за свою жизнь, нескончаемые смерти, пропажи людей. Все мужчины шли на фронт, кто-то по своей воле, кто-то без своей воли, ибо было надо защищать свои семьи и родственников.
Наконец слезы сорвались и упали прямо на могилу, увлажняя и без того сырую землю. Темные, почти черные, волосы до поясницы, развивались и путались. Сегодня она не собрала их в косу, ибо сил не было от слова «совсем». Боль утраты ударила сильно, прямо в нервы, приведя к депрессии и бесконечным слезам по отцу. Девушка осталась одна.
С матерью отношения всегда были напряженными, они даже не жили вместе, ибо та ушла из семьи к другому мужчине, оставив девочку отцу и родной матери, тобишь ее бабушке. Бабушка уже была в преклонном возрасте и больна. Не могла что-либо делать без посторонней помощи. Точнее могла, но было крайне тяжело. Раньше еще отец помогал с уходом за бабушкой, но теперь надежда была только на юную Элизабет, которая еще не попала под удар и осталась в-живых.
***
— Внучка, принеси мне пожалуйста водички, — хриплый от бессилия и опустевший от горя голос бабушки Анны донесся из небольшой комнаты, обустроенной специально для нее в этом небольшом деревянном домике.
Просьба осталась в молчании. Элизабет не хотела разговаривать, по-крайней мере не могла от пустоты внутри. Вода зажурчала, наполняя железный стакан до краев. Затем тяжелые шаги, которые давались с трудом, скрип двери в комнату бабушки. Каждый день одно и тоже. Девушка молча поставила стакан с водой на небольшой деревянный столик возле койки бабушки, а сама зависла в пространстве. Взгляд устремился в одну точку. Безжизненные глаза пялились в пустоту на деревянном полу, когда-то сияющие и полные жизни, еще выразительно-янтарные, а не тусклые и потухшие.
Пружины койки с протестом застонали, когда бабушка стала на ней садиться, чтобы попить. И этот режущий уши скрип словно вытащил Элизабет из «транса», заставляя дрогнуть и несколько раз подряд моргнуть. Теперь взгляд был направлен на бабушку, уже сидящую и делающую небольшие глотки воды, в потрепанной годами сорочке.
Бабушка была сильно обеспокоена состоянием внучки. Та уже не ест и не пьет который день, не спит по ночам. Даже если и спит — обязательно вскакивает от кошмаров, и спит от силы 4 часа, редко когда она спит больше.
— Внучка, ну посмотри ты на себя! Совсем тощая стала за эти дни, глазки не сияют, вон синячища какие под глазами! Ты если о себе не думаешь — обо мне подумай хотя бы, я же переживаю, — эти слова были пропитаны искренней заботой, переживанием и все той же бабушкиной строгости. Голубые глаза старушки, уже почти увядшие с возрастом, предательски заблестели, грозясь пустить слезы на свободу.
— Я в порядке, бабушка, — единственная фраза на такие случаи, которая была у Элизабет. Хотя она и сама понимала, что все далеко не в порядке. Речь была сухой и без эмоций, лишь пустота.
— Покушай пожалуйста, пока совсем с голодухи не подохла, — неопределенный жест рукой в воздухе, выражавший недовольство состоянием внучки. — Я тоже очень скучаю по Вильяму, очень, но так судьба распорядилась. Господь Бог так распорядился, уже ничего не поделаешь, — голос начинал дрожать от кома в горле.
— Ужасно Господь распорядился, раз отправил на землю войну и отнял у нас отца, — огрызнулась Элизабет, пряча слезы за агрессией: обыденность для нее.
Она не могла больше находиться рядом с бабушкой, она не хотела показывать ей свои слезы. Быстрыми шагами Элизабет покинула комнатушку, оставив бабушку одну. Из комнаты доносились рыдания, молитвы в порыве слез, мольбы, чтобы внучка одумалась и не убивала себя, медленно и мучительно. Девушка вышла на кухню и оперлась руками об маленький, старый, деревянный стол и опустила голову, держа слезы в себе. Позволяла она себе плакать только по ночам и на кладбище, когда приходила проведать могилу отца. Слыша эти молитвы Господу, рыдания бабушки, было больно, невыносимо. Она прекрасно знала, что такое, когда близкий и родной человек умирает у тебя прямо на глазах. Бабушка сама медленно умирала, день за днем. Элизабет с болью закусила нижнюю губу и одной рукой утерла слезы, выступившие на глазах и уже смочившие ресницы. Она шумно выдохнула через рот, успокаивая ком в горле, который резал изнутри.
Взгляд забегал по кухне, словно изучая. Взгляд остановился на куске черного хлеба, который был уже почти черствым, и на маленьком красном яблоке. Все это лежало в одной небольшой железной тарелке. По-сути, это должен был быть обед Элизабет, но уже который день еда просто гнила и отправлялась на помойку из-за ее голодовки.
«Бабушка права, надо поесть» — пронеслось в голове, пока она смотрела на эту еду.
Медленными шагами она подошла к этой тарелочке. Тяжелая пауза повисла в воздухе, прерываемая лишь нескончаемым рыданием бабушки из комнаты. Элизабет еще несколько секунд просто смотрела на еду, и, наконец, взяла яблоко в руки. Один кусок был откушен и отправлен прямо в желудок, который был нереально истощен за это время. Сладкий, слегка кислый вкус разлился по рту, напоминая о том, какое может быть удовольствие от еды. Затем еще укус, еще, еще и еще... пока не остался лишь огрызок. Желудок не был полон. Получив сигнал о том, что еда все-таки поступает — тот громко заурчал, напоминая о том, что еда в него не поступала последнюю неделю точно. Элизабет уже сбилась со счета, сколько она не ела. Следом в рот отправился кусок хлеба, который с трудом можно было пережевать, но он приносил не меньше наслаждения. Затем в ход пошла овсянка, которая стояла на плите, приготовленная только этим утром для бабушки. Та жадность, тот голод, с которым она ела пищу, со стороны выглядел смешно, но никто не знал, как внутри все постепенно оживало. Ложка за ложкой, пока желудок не стал полон. Наконец наевшись за эту неделю, Элизабет налила себе воды и махом опустошила стакан, что аж дыхание сбилось. Она вновь оперлась руками об стол и пялилась в деревянную поверхность, ощущая долгожданное насыщение. Слезы сами по себе полились из глаз, сопровождаясь тихими всхлипами, падали на холодную поверхность дерева стола.
***
Очередной день сурка: поход к ручью за водой, уход за бабушкой, но теперь в этот день входят еще и приемы пищи, отчего состояние Элизабет постепенно приходит в норму.
Грязь и листья хлюпают под подошвой высоких, коричневых, кожаных сапог на коротком, толстом каблуке. Под пальто прячется белая сорочка, только подол и видно. Волосы собраны в косу, которую прикрывает лишь белый платок. Щеки и нос слегка покраснели от холода, который становится все более ощутимым с каждым днем. Железное ведро ударяется об голень, пока пальцы плотно сжимают его ручку, даже сквозь замерзшие и почти онемевшие пальцы, ногти впиваются в ладонь, оставляя следы в виде полумесяцев.
Путь был не особо длинным, поэтому уже спустя минут пятнадцать Элизабет была возле ручейка, вода в котором уже была холодной. Она присела на корточки на бережке, рядом с водой, чтобы набрать воды в ведро. Пара мгновений — ведро уже было погружено в воду, которая моментально обжигала кожу пальцев. Девушка терпела ожоги, да даже почти не чувствовала их, из-за итак уже онемевших пальцев. Ведро, полное воды и теперь тяжелое, поднялось над водой вместе с Элизабет, которая встала на ноги. Капли с тихим звуком закапали в воду, от которых стали расходиться небольшие круги, как эхо — одно за другим.
Только девушка собралась отправиться обратно домой — в сером небе что-то стремительно летело прямо в землю, примерно в нескольких километрах от нее. Брови свелись к переносице, пытаясь понять, что это. Только неизвестный огонь ударился об землю — та содрогнулась под ногами Элизабет, отчего та еле удержала равновесие. Сухие листья деревьев в соседнем лесу моментально вспыхнули, давая понять, что же это все-таки было. Совсем рядом с этим лесом была еще одна деревня, в которой жили люди, и теперь было ясно одно — никто из них не выживет. Немцы пустили огонь по деревням. Ужас и осознание настигли моментально, заставляя глаза расшириться, а сердце бешено заколотиться о ребра. Она с ужасом ахнула и аж выронила ведро с водой из руки. Вода расплескалась по земле и часть попала обратно в воду, а ведро начало еле-еле кататься по земле, пачкаясь в грязи. Ком встал в горле, слезы моментально хлынули из глаз. Элизабет стала короткими шагами отступать назад, переваривая все происходящее. Шаги стремительно ускорялись и становились больше. Еще пара таких шагов назад — она развернулась и побежала в сторону своей деревни, попутно вытирая слезы, которые безутешно текли по щекам. Рыдания вырвались из груди. Самый главный страх сбылся — немцы добрались до деревень и она с бабушкой попадут под удар. Бабушка еле ходит, Элизабет не может ее бросить одну, остается только одно — принять, что смерть буквально в паре километров от них и стремительно приближается.
Только девушка прибежала домой — рухнула на пол и прижалась спиной к стене, даже не раздевшись. Она закрывала рот рукой, чтобы приглушить свои рыдания, но тщетно. Она не хотела умирать.
— Внучка, это ты? Что такое? Почему ты плачешь? — донеслось из комнаты бабушки.
Элизабет не могла ответить. Истерика поглотила полностью. Самый главный страх сбылся — война и смерть дошли до них. Из груди вырвались только громкие рыдания, всхлипы, молитвы и проклятия этих несчастных немцев, которые затеяли весь этот кошмар.
———————————————————————
Всем привет-привет! Извиняюсь за прошлый незаконченный фанфик, но страсть моя к нему остыла. Попытаюсь начать все снова, но уже в другом жанре и с другим временем событий. Надеюсь вам понравится и я не заброшу этот фф также, как прошлый... ;)