Три товарища

Неделю спустя в нашу мастерскую неожиданно приехал на своем форде булочник.
- Ну-ка, выйди к нему, Робби, - сказал Ленц, злобно посмотрев в окно. - Этот марципановый Казанова наверняка хочет предъявить рекламацию.
У булочника был довольно расстроенный вид.
- Что-нибудь с машиной? - спросил я. Он покачал головой:
- Напротив. Работает отлично. Она теперь все равно что новая.
- Конечно, - подтвердил я и посмотрел на него с несколько большим интересом.
- Дело в том... - сказал он, - дело в том, что... в общем, я хочу другую машину, побольше... - Он оглянулся. - У вас тогда, кажется, был кадилляк?
Я сразу понял все. Смуглая особа, с которой он жил, доняла его.
- Да, кадилляк, - сказал я мечтательно. - Вот тогда-то вам и надо было хватать его. Роскошная была машина! Мы отдали ее за семь тысяч марок. Наполовину подарили!
- Ну уж и подарили...
- Подарили! - решительно повторил я и стал прикидывать, как действовать. - Я мог бы навести справки, - сказал я, - может быть, человек, купивший ее тогда, нуждается теперь в деньгах. Нынче такие вещи бывают на каждом шагу. Одну минутку.
Я пошел в мастерскую и быстро рассказал о случившемся. Готтфрид подскочил:
- Ребята, где бы нам экстренно раздобыть старый кадилляк? - Об этом позабочусь я, а ты последи, чтобы булочник не сбежал, - сказал я.
- Идет! - Готтфрид исчез.
Я позвонил Блюменталю. Особых надежд на успех я не питал, но попробовать не мешало. Он был в конторе.
- Хотите продать свой кадилляк? - сразу спросил я. Блюменталь рассмеялся.
- У меня есть покупатель, - продолжал я. - Заплатит наличными.
- Заплатит наличными... - повторил Блюменталъ после недолгого раздумья. - В наше время эти слова звучат, как чистейшая поэзия.
- И я так думаю, - сказал я и вдруг почувствовал прилив бодрости. - Так как же, поговорим?
- Поговорить всегда можно, - ответил Блюмепталь.
- Хорошо. Когда я могу вас повидать?
- У меня найдется время сегодня днем. Скажем, в два часа, в моей конторе.
- Хорошо.
Я повесил трубку.
- Отто, - обратился я в довольно сильном возбуждении к Кестеру, - я этого никак не ожидал, но мне кажется, что наш кадилляк вернется!
Кестер отложил бумаги:
- Правда? Он хочет продать машину?
Я кивнул и посмотрел в окно. Ленц оживленно беседовал с булочником.
- Он ведет себя неправильно, - забеспокоился я. - Говорит слишком много. Булочник - это целая гора недоверия; его надо убеждать молчанием. Пойду и сменю Готтфрида.
Кестер рассмеялся:
- Ни пуху ни пера, Робби.
Я подмигнул ему и вышел. Но я не поверил своим ушам, - Готтфрид и не думал петь преждевременные дифирамбы кадилляку, он с энтузиазмом рассказывал булочнику, как южноамериканские индейцы выпекают хлеб из кукурузной муки. Я бросил ему взгляд, полный признательности, и обратился к булочнику:
- К сожалению, этот человек не хочет продавать...
- Так я и знал, - мгновенно выпалил Ленц, словно мы сговорились.
Я пожал плечами: - Жаль... Но я могу его понять...
Булочник стоял в нерешительности. Я посмотрел на Ленца.
- А ты не мог бы попытаться еще раз? - тут же спросил он.
- Да, конечно, - ответил я. - Мне все-таки удалось договориться с ним о встрече сегодня после обеда. Как мне найти вас потом? - спросил я булочника.
- В четыре часа я опять буду в вашем районе. Вот и наведаюсь...
- Хорошо, тогда я уже буду знать все. Надеюсь, дело все-таки выгорит.
Булочник кивнул. Затем он сел в свой форд и отчалил.
- Ты что, совсем обалдел? - вскипел Ленц, когда машина завернула за угол: - Я должен был задерживать этого типа чуть ли не насильно, а ты отпускаешь его ни с того ни с сего!
- Логика и психология, мой добрый Готтфрид! - возразил я и похлопал его по плечу, - Этого ты еще не понимаешь как следует...
Он стряхнул мою руку.
- Психология... - заявил он пренебрежительно. - Удачный случай - вот лучшая психология! И такой случай ты упустил! Булочник никогда больше не вернется...
- В четыре часа он будет здесь.
Готтфрид с сожалением посмотрел на меня.
- Пари? - спросил он.
- Давай, - сказал я, - но ты влипнешь. Я его знаю лучше, чем ты! Он любит залетать на огонек несколько раз: Кроме того, не могу же я ему продать вещь, которую мы сами еще не имеем.
- Господи боже мой! И это все, что ты можешь сказать, детка! - воскликнул Готтфрид, качая головой. - Ничего из тебя в этой жизни не выйдет. Ведь у нас только начинаются настоящие дела! Пойдем, я бесплатно прочту тебе лекцию о современной экономической жизни...

* * *

Днем я пошел к Блюменталю. По пути я сравнивал себя с молодым козленком, которому надо навестить старого волка. Солнце жгло асфальт, и с каждым шагом мне все меньше хотелось, чтобы Блюменталь зажарил меня на вертеле. Так или иначе, лучше всего было действовать быстро.
- Господин Блюменталь, - торопливо проговорил я, едва переступив порог кабинета и не дав ему опомниться, - я пришел к вам с приличным предложением. Вы заплатили за кадилляк пять тысяч пятьсот марок. Предлагаю вам шесть, но при условии, что действительно продам его. Это должно решиться сегодня вечером.
Блюменталь восседал за письменным столом и ел яблоко. Теперь он перестал жевать и внимательно посмотрел на меня.
- Ладно, - просопел он через несколько секунд, снова принимаясь за яблоко.
Я подождал, пока он бросил огрызок в бумажную корзину.
Когда он это сделал, я спросил:
- Так, значит, вы согласны?
- Минуточку! - Он достал из ящика письменного стола другое яблоко и с треском надкусил его. - Дать вам тоже?
- Благодарю, сейчас не надо.
- Ешьте побольше яблок, господин Локамп! Яблоки продлевают жизнь! Несколько яблок в день - и вам никогда не нужен врач!
- Даже если я сломаю руку?
Он ухмыльнулся, выбросил второй огрызок и встал:
- А вы не ломайте руки!
- Практический совет, - сказал я и подумал, что же будет дальше. Этот яблочный разговор показался мне слишком подозрительным.
Блюменталь достал ящик с сигаретами и предложил мне закурить. Это были уже знакомые мне «Коронас».
- Они тоже продлевают жизнь? - спросил я.
- Нет, они укорачивают ее. Потом это уравновешивается яблоками. - Он выпустил клуб дыма и посмотрел па меня снизу, откинув голову, словно задумчивая птица. - Надо все уравновешивать, - вот в чем весь секрет жизни...
- Это надо уметь.
Он подмигнул мне;
- Именно уметь, в этом весь секрет. Мы слишком много знаем и слишком мало умеем... потому что знаем слишком много.
Он рассмеялся.
- Простите меня. После обеда я всегда слегка настроен на философский лад.
- Самое время для философии, - сказал я. - Значит, с кадилляком мы тоже добьемся равновесия, не так ли?
Он поднял руку:
- Секунду...
Я покорно склонил голову. Блюменталь заметил мой жест и рассмеялся.
- Нет, вы меня не поняли. Я вам только хотел сделать комплимент. Вы ошеломили меня, явившись с открытыми картами в руках! Вы точно рассчитали, как это подействует на старого Блюменталя. А знаете, чего я ждал?
- Что я предложу вам для начала четыре тысячи пятьсот.
- Верно! Но тут бы вам несдобровать. Ведь вы хотите продать за семь, не так ли?
Из предосторожности я пожал плечами:
- Почему именно за семь?
- Потому что в свое время это было вашей первой ценой.
- У вас блестящая память, - сказал я.
- На цифры. Только на цифры. К сожалению. Итак, чтобы покончить: берите машину за шесть тысяч. Мы ударили по рукам.
- Слава богу, - сказал я, переводя дух. - Первая сделка после долгого перерыва. Кадилляк, видимо, приносит нам счастье.
- Мне тоже, - сказал Блюменталь. - Ведь и я заработал на нем пятьсот марок.
- Правильно. Но почему, собственно, вы его так скоро продаете? Он не нравится вам?
- Просто суеверие, - объяснил Блюменталь. - Я совершаю любую сделку, при которой что-то зарабатываю.
- Чудесное суеверие... - ответил я.
Он покачал своим блестящим лысым черепом:
- Вот вы не верите, но это так. Чтобы не было неудачи в других делах. Упустить в наши дни выгодную сделку - значит бросить вызов судьбе. А этого никто себе больше позволить не может.

* * *

В половине пятого Ленц, весьма выразительно посмотрев на меня, поставил на стол передо мной пустую бутылку из-под джина:
- Я желаю, чтобы ты мне ее наполнил, детка! Ты помнишь о нашем пари?
- Помню, - сказал я, - но ты пришел слишком рано. Готтфрид безмолвно поднес часы к моему носу.
- Половина пятого, - сказал я, - думаю, что это астрономически точное время. Опоздать может всякий. Впрочем, я меняю условия пари - ставлю два против одного.
- Принято, - торжественно заявил Готтфрид. - Значит, я получу бесплатно четыре бутылки джина. Ты проявляешь героизм на потерянной позиции. Весьма почетно, деточка, но глупо.
- Подождем...
Я притворялся уверенным, но меня одолевали сомнения. Я считал, что булочник скорее всего уж не придет. Надо было задержать его в первый раз. Он был слишком ненадежным человеком.
В пять часов на соседней фабрике перин завыла сирена. Готтфрид молча поставил передо мной еще три пустые бутылки. Затем он прислонился к окну и уставился на меня.
- Меня одолевает жажда, - многозначительно произнес он.
В этот момент с улицы донесся характерный шум фордовского мотора, и тут же машина булочника въехала в ворота.
- Если тебя одолевает жажда, дорогой Готтфрид, - ответил я с большим достоинством, - сбегай поскорее в магазин и купи две бутылки рома, которые я выиграл. Я позволю тебе отпить глоток бесплатно. Видишь булочника во дворе? Психология, мой мальчик! А теперь убери отсюда пустые бутылки! Потом можешь взять такси и поехать на промысел. А для более тонких дел ты еще молод. Привет, мой сын!
Я вышел к булочнику и сказал ему, что машину, вероятно, можно будет купить. Правда, наш бывший клиент требует семь тысяч пятьсот марок, но если он увидит наличные деньги, то уж как-нибудь уступит за семь. Булочник слушал меня так рассеянно, что я немного растерялся.
- В шесть часов я позвоню этому человеку еще раз, - сказал я наконец.
- В шесть? - очнулся булочник. - В шесть мне нужно... - Вдруг он повернулся ко мне: - Поедете со мной?
- Куда? - удивился я.
- К вашему другу, художнику. Портрет готов.
- Ах так, к Фердинанду Грау...
Он кивнул.
- Поедемте со мной. О машине мы сможем поговорить и потом.
По-видимому, он почему-то не хотел идти к Фердинанду без меня... Со своей стороны, я также был весьма заинтересован в том, чтобы не оставлять его одного. Поэтому я сказал:
- Хорошо, но это довольно далеко. Давайте поедем сразу.

* * *

Фердинанд выглядел очень плохо. Его лицо имело серовато-зеленый оттенок и было помятым и обрюзгшим. Он встретил нас у входа в мастерскую. Булочник едва взглянул на него. Он был явно возбужден.
- Где портрет? - сразу спросил он.
Фердинанд показал рукой в сторону окна. Там стоял мольберт с портретом. Булочник быстро вошел в мастерскую и застыл перед ним. Немного погодя он снял шляпу. Он так торопился, что сначала и не подумал об этом.
Фердинанд остался со мной в дверях.
- Как поживаешь, Фердинанд? - спросил я.
Он сделал неопределенный жест рукой.
- Что-нибудь случилось?
- Что могло случиться?
- Ты плохо выглядишь.
- И только.
- Да, - сказал я, - больше ничего...
Он положил мне на плечо свою большую ладонь и улыбнулся, напоминая чем-то старого сенбернара.
Подождав еще немного, мы подошли к булочнику. Портрет его жены удивил меня: голова получилась отлично. По свадебной фотографии и другому снимку, на котором покойница выглядела весьма удрученной, Фердинанд написал портрет еще довольно молодой женщины. Она смотрела на нас серьезными, несколько беспомощными глазами.
- Да, - сказал булочник, не оборачиваясь, - это она. - Он сказал это скорее для себя, и я подумал, что он даже не слышал своих слов.
- Вам достаточно светло? - спросил Фердинанд.
Булочник не ответил.
Фердинанд подошел к мольберту и слегка повернул его. Потом он отошел назад и кивком головы пригласил меня в маленькую комнату рядом с мастерской.
- Вот уж чего никак не ожидал, - сказал он удивленно. - Скидка подействовала на него. Он рыдает...
- Всякого может задеть за живое, - ответил я. - Но с ним это случилось слишком поздно...
- Слишком поздно, - сказал Фердинанд, - всегда все слишком поздно. Так уж повелось в жизни, Робби.
Он медленно расхаживал по комнате:
- Пусть булочник побудет немного один, а мы с тобой можем пока сыграть в шахматы.
- У тебя золотой характер, - сказал я. Он остановился:
- При чем тут характер? Ведь ему все равно ничем не помочь. А если вечно думать только о грустных вещах, то никто на свете не будет иметь права смеяться...
- Ты опять прав, - сказал я. - Ну, давай - сыграем быстро партию.
Мы расставили фигуры и начали. Фердинанд довольно легко выиграл. Не трогая королевы, действуя ладьей и слоном, он скоро объявил мне мат.
- Здорово! - сказал я. - Вид у тебя такой, будто ты не спал три дня, а играешь, как морской разбойник.
- Я всегда играю хорошо, когда меланхоличен, - ответил Фердинанд.
- А почему ты меланхоличен?
- Просто так. Потому что темнеет. Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Просто так... вообще...
- Но только если он один, - сказал я.
- Конечно. Час теней. Час одиночества. Час, когда коньяк кажется особенно вкусным. Он достал бутылку и рюмки.
- Не пойти ли нам к булочнику? - спросил я.
- Сейчас. - Он налил коньяк. - За твое здоровье, Робби, за то, что мы все когда-нибудь подохнем!
- Твое здоровье, Фердинанд! За то, что мы пока еще землю топчем!
- Сколько раз наша жизнь висела на волоске, а мы все-таки уцелели. Надо выпить и за это!
- Ладно.
Мы пошли обратно в мастерскую. Стало темнеть. Вобрав голову в плечи, булочник все еще стоял перед портретом. Он выглядел горестным и потерянным, в этом большом голом помещении, и мне показалось, будто он стал меньше.
- Упаковать вам портрет? - спросил Фердинанд. Булочник вздрогнул:
- Нет...
- Тогда я пришлю вам его завтра.
- Он не мог бы еще побыть здесь? - неуверенно спросил булочник.
- Зачем же? - удивился Фердинанд и подошел ближе. - Он вам не нравится?
- Нравится... но я хотел бы оставить его еще здесь...
- Этого я не понимаю.
Булочник умоляюще посмотрел на меня. Я понял - он боялся повесить портрет дома, где жила эта черноволосая дрянь.
Быть может, то был страх перед покойницей.
- Послушай, Фердинанд, - сказал я, - если портрет будет оплачен, то его можно спокойно оставить здесь.
- Да, разумеется...
Булочник с облегчением извлек из кармана чековую книжку. Оба подошли к столу.
- Я вам должен еще четыреста марок? - спросил булочник.
- Четыреста двадцать, - сказал Фердинанд, - с учетом скидки. Хотите расписку?
- Да, - сказал булочник, - для порядка. Фердинанд молча написал расписку и тут же получил чек. Я стоял у окна и разглядывал комнату. В сумеречном полусвете мерцали лица на невостребованных и неоплаченных портретах в золоченых рамах. Какое-то сборище потусторонних призраков, и казалось, что все эти неподвижные глаза устремлены на портрет у окна, который сейчас присоединится к ним. Вечер тускло озарял ею последним отблеском жизни. Все было необычным - две человеческие фигуры, согнувшиеся над столом, тени и множество безмолвных портретов.
Булочник вернулся к окну. Его глаза в красных прожилках казались стеклянными шарами, рот был полуоткрыт, и нижняя губа обвисла, обнажая желтые зубы. Было смешно и грустно смотреть на него. Этажом выше кто-то сел за пианино и принялся играть упражнения. Звуки повторялись непрерывно, высокие, назойливые. Фердинанд остался у стола. Он закурил сигару. Пламя спички осветило его лицо. Мастерская, тонувшая в синем полумраке, показалась вдруг огромной от красноватого огонька.
- Можно еще изменить кое-что в портрете? - спросил булочник.
- Что именно?
Фердинанд подошел поближе. Булочник указал на драгоценности:
- Можно это снова убрать?
Он говорил о крупной золотой броши, которую просил подрисовать, сдавая заказ.
- Конечно, - сказал Фердинанд, - она мешает восприятию лица. Портрет только выиграет, если ее убрать.
- И я так думаю. - Булочник замялся на минуту. - Сколько это будет стоить?
Мы с Фердинандом переглянулись.
- Это ничего не стоит, - добродушно сказал Фердинанд. - Напротив, мне следовало бы вернуть вам часть денег: ведь на портрете будет меньше нарисовано.
Булочник удивленно поднял голову. На мгновение мне показалось, что он готов согласиться с этим. Но затем он решительно заявил:
- Нет, оставьте... ведь вы должны были ее нарисовать.
- И это опять-таки правда...
Мы пошли. На лестнице я смотрел на сгорбленную спину булочника, и мне стало его жалко; я был слегка растроган тем, что в нем заговорила совесть, когда Фердинанд разыграл его с брошью на портрете. Я понимал его настроение, и мне не очень хотелось наседать на него с кадилляком. Но потом я решил: его искренняя скорбь по умершей супруге объясняется только тем, что дома у него живет черноволосая дрянь. Эта мысль придала мне бодрости.

* * *

- Мы можем переговорить о нашем деле у меня, - сказал булочник, когда мы вышли на улицу.
Я кивнул. Меня это вполне устраивало. Булочнику, правда, казалось, что в своих четырех стенах он намного сильнее, я же рассчитывал на поддержку его любовницы.
Она поджидала нас у двери.
- Примите сердечные поздравления, - сказал я, не дав булочнику раскрыть рта.
- С чем? - спросила она быстро, окинув меня озорным взглядом.
- С вашим кадилляком, - невозмутимо ответил я.
- Сокровище ты мое! - Она подпрыгнула и повисла на шее у булочника.
- Но ведь мы еще... - Он пытался высвободиться из ее объятий и объяснить ей положение дел. Но она не отпускала его. Дрыгая ногами, она кружилась с ним, не давая ему говорить. Передо мной мелькала то ее хитрая, подмигивающая рожица, то его голова мучного червя. Он тщетно пытался протестовать.
Наконец ему удалось высвободиться.
- Ведь мы еще не договорились, - сказал он, отдуваясь.
- Договорились, - сказал я с большой сердечностью. - Договорились! Беру на себя выторговать у него последние пятьсот марок. Вы заплатите за кадилляк семь тысяч марок и ни пфеннига больше! Согласны?
- Конечно! - поспешно сказала брюнетка. - Ведь это действительно дешево, пупсик...
- Помолчи! - Булочник поднял руку.
- Ну, что еще случилось? - набросилась она на него. - Сначала ты говорил, что возьмешь машину, а теперь вдруг не хочешь!
- Он хочет, - вмешался я, - мы обо всем переговорили...
- Вот видишь, пупсик? Зачем отрицать?.. - Она обняла его. Он опять попытался высвободиться, но она решительно прижалась пышной грудью к его плечу. Он сделал недовольное лицо, но его сопротивление явно слабело. - Форд... - начал он.
- Будет, разумеется, принят в счет оплаты...
- Четыре тысячи марок...
- Стоил он когда-то, не так ли? - спросил я дружелюбно.
- Он должен быть принят в оплату с оценкой в четыре тысячи марок, - твердо заявил булочник. Овладев собой, он теперь нашел позицию для контратаки. - Ведь машина почти новая...
- Новая... - сказал я. - После такого колоссального ремонта?
- Сегодня утром вы это сами признали.
- Сегодня утром я имел в виду нечто иное. Новое новому рознь, и слово «новая» звучит по-разному, в зависимости от того, покупаете ли вы или продаете. При цене в четыре тысячи марок ваш форд должен был бы иметь бамперы из чистого золота.
- Четыре тысячи марок - или ничего не выйдет, - упрямо сказал он. Теперь это был прежний непоколебимый булочник; казалось, он хотел взять реванш за порыв сентиментальности, охвативший его у Фердинанда.
- Тогда до свидания! - ответил я и обратился к его подруге: - Весьма сожалею, сударыня, но совершать убыточные сделки я не могу. Мы ничего не зарабатываем на кадилляке и не можем поэтому принять в счет оплаты старый форд с такой высокой ценой. Прощайте...
Она удержала меня. Ее глаза сверкали, и теперь она так яростно обрушилась на булочника, что у него потемнело в глазах.
- Сам ведь говорил сотни раз, что форд больше ничего не стоит, - прошипела она в заключение со слезами на глазах.
- Две тысячи марок, - сказал я. - Две тысячи марок, хотя и это для нас самоубийство. Булочник молчал.
- Да скажи что-нибудь наконец! Что же ты молчишь, словно воды в рот набрал? - кипятилась брюнетка.
- Господа, - сказал я, - пойду и пригоню вам кадилляк. А вы между тем обсудите этот вопрос между собой.
Я почувствовал, что мне лучше всего исчезнуть. Брюнетке предстояло продолжить мое дело.

* * *

Через час я вернулся на кадилляке. Я сразу заметил, что спор разрешился простейшим образом. У булочника был весьма растерзанный вид, к его костюму пристал пух от перины. Брюнетка, напротив, сияла, ее грудь колыхалась, а на лице играла сытая предательская улыбка. Она переоделась в тонкое шелковое платье, плотно облегавшее ее фигуру. Улучив момент, она выразительно подмигнула мне и кивнула головой. Я понял, что все улажено. Мы совершили пробную поездку. Удобно развалясь на широком заднем сиденье, брюнетка непрерывно болтала. Я бы с удовольствием вышвырнул ее в окно, но она мне еще была нужна. Булочник с меланхоличным видом сидел рядом со мной. Он заранее скорбел о своих деньгах, - а эта скорбь самая подлинная из всех.
Мы приехали обратно и снова поднялись в квартиру. Булочник вышел из комнаты, чтобы принести деньги. Теперь он казался старым, и я заметил, что у него крашеные волосы. Брюнетка кокетливо оправила платье:
- Это мы здорово обделали, правда?
- Да, - нехотя ответил я.
- Сто марок в мою пользу...
- Ах, вот как... - сказал я.
- Старый скряга, - доверительно прошептала она и подошла ближе. - Денег у него уйма! Но попробуйте заставить его раскошелиться! Даже завещания написать не хочет! Потом все получат, конечно, дети, а я останусь на бобах! Думаете, много мне радости с этим старым брюзгой?..
Она подошла ближе. Ее грудь колыхалась.
- Так, значит, завтра я зайду насчет ста марок. Когда вас можно застать? Или, может быть, вы бы сами заглянули сюда? - Она захихикала. - Завтра после обеда я буду здесь одна...
- Я вам пришлю их сюда, - сказал я.
Она продолжала хихикать.
- Лучше занесите сами. Или вы боитесь?
Видимо, я казался ей робким, и она сделала поощряющий жест.
- Не боюсь, - сказал я. - Просто времени нет. Как раз завтра надо идти к врачу. Застарелый сифилис, знаете ли! Это страшно отравляет жизнь!..
Она так поспешно отступила назад, что чуть не упала в плюшевое кресло, в эту минуту вошел булочник. Он недоверчиво покосился на свою подругу. Затем отсчитал деньги и положил их на стол. Считал он медленно и неуверенно. Его тень маячила на розовых обоях и как бы считала вместе с ним. Вручая ему расписку, я подумал:
«Сегодня это уже вторая, первую ему вручил Фердинанд Грау». И хотя в этом совпадении ничего особенного не было, оно почему-то показалось мне странным.
Оказавшись на улице, я вздохнул свободно. Воздух был по-летнему мягок. У тротуара поблескивал кадилляк.
- Ну, старик, спасибо, - сказал я и похлопал его по капоту. - Вернись поскорее - для новых подвигов!