Глава 22
... Проходит долгая минута, и Карловна вспоминает о своих прямых обязанностях хозяйки.
– Серж, это мой сын Виктор. А это – его девушка Таня. Таня вовсе не модель, а наша гостья. Извини, если ввели в заблуждение, некрасиво получилось.
– Не модель? – всхлипывает изумленный француз.
– Увы.
– А как же «Нежный апрель»? – удрученно разводит руками, и Карловна отвечает, опустив плечи, кинув на меня осуждающий взгляд.
– А это Виктор сам расскажет «как». Я смотрю, он сегодня на удивление словоохотливый.
Расскажу. Обязательно расскажу, соглашаюсь я. Как-нибудь потом! А сейчас звучат новые тосты, поздравления, напутствия и пожелания юбилярам, и мать с отцом ускользают от нас, чтобы станцевать под крики «Браво!» и «Горько!» свой свадебный вальс. Я наблюдаю их постановочный танец с сыновним интересом до конца и когда, наконец, бросаю взгляд на Коломбину, обнаруживаю девчонку на ногах, мягко высвобождающуюся из цепких рук француза.
– Твою мать!
Но Коломбина уже освободилась и села на стул, оставив Лепажа пьяно качать кудрявой головой и сетовать Ядвиге на недостаточную крепость виски.
– И что это было?
– Не знаю. Похоже, этот Серж все еще уверен, что мы знакомы. И вообще, странный он какой-то. Ты точно уверен, что он гей?
– А в чем дело?
– Артемьев, мне кажется: он лапал мою задницу. Я сначала подумала, может, платье помялось или еще что, а потом еле сдержалась, чтобы не врезать ему в глаз. Представляю, как бы твоя мама расстроилась.
Ну еще бы.
Значит не гей.
Плохо.
* * *
Улыбка у Бампера широкая и какая-то ненастоящая. Этому парню свойственно улыбаться, и я бы поверила в ее искренность, если бы не что-то хищное и острое, проявившееся в его лице.
– Артемьев, что с тобой?
– М-м? – он отворачивается от француза, и черты лица тут же смягчаются. Рука опускается на спинку моего стула, а лицо наклоняется. – Таня, ты что-то сказала?
За стол возвращаются родители Рыжего – смущенные и разгоряченные всеобщим вниманием, и я стараюсь заметить ему как можно тише:
– Да, сказала. Я спросила: что с тобой? Ты какой-то странный.
– Тебе показалось, – спокойно уверяет парень и как ни в чем не бывало тянется к бутылкам с напитками. – Лучше скажи, что тебе налить? Шампанское? Вино? Не хочу, чтобы ты грустила.
Выпито уже немало, и я сомневаюсь. Все же мы не на студенческой вечеринке.
– Думаю, на сегодня с меня хватит.
– Да брось, Коломбина, не упорствуй, – натянуто смеется Рыжий и невзначай заправляет мне прядь волос за ухо, – и половины вечера не прошло, а ты уже сдалась. Я сегодня почти не пью, так что хочу хоть тебя увидеть во хмелю! Как-никак свадьба у нас. Так сказать, семейное торжество.
Ну вот, сказал и снова вперился взглядом во француза, как будто тот ему должен чего.
Иностранный гость что-то спрашивает у Артемьева, и тот лениво отвечает, ощерившись на звук чужого голоса чеширским котом. «Коломбина» улавливаю я знакомое прозвище в его словах и тут же слышу веселое и непонятное от кудрявого псевдогея:
– Oui, colombe! Il est une colombe! Seulement de cette façon et non l’inverse!
Они оба смеются, и Рыжий наставляет на француза палец. Снова что-то замечает ему, кивая головой на выход, но Карловна тут же вскидывает подбородок:
– Виктор, – выдыхает со свистом, с нечаянным стуком опуская на стол хрустальный бокал. – Не смей!
– Да ладно тебе, Ма! Все нормально. Мы просто выйдем с Сержем, покурим. Поболтаем по-мужски. Правда, Серж?
– Oui, madame.
– Максим! – Карловна кажется совсем расстроенной и встревоженной. – Ну хоть ты скажи!
– Людочка, а я причем? – разводит руками Артемьев-старший. – Наш сын давно вырос. Хочет поговорить? Пусть поговорит, не маленький. Хотя я всегда считал, что курение мешает продуктивной беседе.
– Таня!
Но меня не надо просить дважды, я тоже чувствую что-то не то.
– Витя… Вить! – ловлю его запястье, когда он почти уже ускользнул от меня и возвращаю парня себе. – Пожалуйста, не надо.
– Все хорошо, Таня. Все хорошо, девочки! – На лице Рыжего застывает чистое изумление. – Вы чего всполошились? Мы выйдем на минутку и сразу же вернемся! Я только покажу Сержу вид на центральный парк.
– Как покажешь? Он же в другой стороне города!
– Неважно, – смеется Артемьев, обнимая француза за плечи. – Серж все равно об этом не знает.
Они уходят из зала в обнимку, а я вместе с Карловной огорченно поджимаю губы: и что это было?
С уходом мужчин разговор за столом как-то сник. Я вяло ковыряю вилкой в салате, поглядывая на дверь… Обстановка немного напряженная, и только бабуле Рыжего, кажется, ничто не может омрачить праздник. Она достает из сумочки длинный мундштук, сигарету и, ловко прикурив ее от зажигалки, принимается сквозь очки внимательно изучать мой профиль.
– Как ты сказала, деточка? Кто у тебя родители? Напомни старой, если я пропустила.
– Я не говорила.
– И все-таки.
Не знаю, почему я так нервничаю? Но голову поднимаю уверенно, встречая любопытный взгляд.
– Механик… Мой отец механик в автомастерской.
Это звучит слишком просто в пафосном кругу сегодняшнего праздника, рядом с красавицей Карловной и ее мегауспешным мужем, и я спешу заметить, словно в оправдание, злясь на себя за эту маленькую заминку:
– Очень хороший механик. Если честно, то самый лучший!
А кому не нравится, пусть катится к черту!
– Надо же, – удивляется старушка. Я жду, что она отвесит какое-нибудь едкое замечание по поводу моего родителя-пролетария, а может даже, наряда провинциальной девчонки, непонятно каким образом пробравшейся к ним на семейное торжество, но она лишь весело хмыкает, затягиваясь дымом. – Кто бы мог подумать.
– Точно! Так вот ты в кого такая смышленая! А ведь Виктор говорил. Ядвига Витольдовна, видели бы вы, как эта девочка в два счета спасла от пожара мой автомобиль! Думал, так и останемся мы с Людочкой на обочине торчать до лучших времен. Водитель мой – Сашка, в отношении техники пацан еще…
Я не слушаю дальше. Не слышу, что и когда успел рассказать обо мне Рыжий. Что-то в этом зале смущает меня. Что-то знакомое и еле уловимое в щебете голосов и звуках приглушенной музыки. Я снимаю салфетку с колен и встаю. Говорю запоздало, шагнув от стола:
– Извините, я на минутку…
Прорываюсь сквозь танцующие пары, мимо столиков в направлении дамской комнаты, любезно указанном официантом, не понимая, что сорвало меня с места, когда вдруг слышу знакомый смех. Ее смех – женщины, так часто исчезающей из моей жизни, что я устала ждать ее возвращения. Между показательными играми в «дочки-матери» так редко вспоминающей обо мне, что перестала надеяться и верить. Ждать звонка. Думать, что что-то значу для неё. Для этой невысокой и неяркой женщины, совсем не похожей на меня, сидящей сейчас в компании незнакомых мужчин с бокалом вина в руке. И все же, когда я слышу ее смех – кокетливый, с хрипотцой, свободный смех не обремененного тягостями жизни человека, я останавливаюсь посреди зала, не в силах продолжить путь. На какие-то долгие секунды потеряв способность двигаться.
Это глупо стоять столбом в кругу танцующих пар, не слыша музыки и чужих голосов, не помня, кто я и зачем здесь нахожусь. Опомнившись, я прохожу мимо ее стола, не отводя глаз, и она провожает меня мимолетным вежливым взглядом. В продолжение развернувшегося за столом спора поворачивается к друзьям, покровительственно опускает руку на плечо молодого брюнета, но это выше меня – потребность быть узнанной, и я возвращаюсь, чтобы показаться в поле ее зрения еще раз. И еще. Бреду мимо компании с колотящимся сердцем, чувствуя, как его сжимает паника и смятение, а ноги наливаются неподъемной тяжестью, чтобы получить от женщины короткую долю внимания. Приветственный взмах руки с поднятым бокалом.
– Девушка, присоединяйтесь к нам, не стесняйтесь! У нас весело! – предлагает незнакомый мужчина, отодвигаясь на стуле, но я уже отступила и бегу прочь, едва не задыхаясь от перехватившей горло обиды.
Этого не может быть! Не может!
Влетев в коридор, распахиваю дверь туалетной комнаты и зависаю над умывальником, впившись пальцами в белый мрамор, уставившись блестящими глазами на свое побледневшее отражение.
Не знаю, как он оказывается в женском туалете. Сколько я стою так, держа руки под струей холодной воды, но когда горячие ладони Бампера ложатся на мои плечи, притягивая к его груди, я наконец-то могу очнуться.
– Таня? Что случилось? Ну ты и напугала меня. Я уже было подумал, что ты сбежала с праздника как Золушка. Ругал себя, дурака, последними словами, что оставил тебя одну. Тань, ты побледнела… Тебе нехорошо? Тебя кто-то обидел?
Я смотрю на него, выросшего за моей спиной в зеркальном отражении, и он нетерпеливо сжимает пальцы. Напрягает линию губ, раздувая тонкие ноздри…
– Только не молчи, скажи, слышишь! Скажи кто!
А я не молчу. Я просто не могу сейчас выразить словами то, что чувствую. Что чувствую, глядя на него, такого близкого, родного человека, сказавшего взглядом гораздо больше, чем словами. Я поворачиваюсь и утыкаюсь лбом в крепкое плечо Рыжего. Хочу обнять, но это слишком, и я сжимаю задубевшие пальцы в кулаки.
– Она здесь. В этом зале.
– Кто? Светка?.. Господи, Тань, да не бери в голову! Давно надо было тебе сказать – это я дурак виноват…
– Нет, не Света. Мама.
Кажется, я смогла удивить парня, потому что он молчит долгую минуту вместе со мной.
– В смысле… Твоя мама?
– Да.
– Но… Хмм. Вот это сюрприз, – Бампер шумно выдыхает в мою макушку, видимо, поднимая брови. – Ты говорила с ней?
– Нет.
– Просто сбежала?
– Да.
– Хочешь подойти? Хочешь, чтобы я был рядом?
– Нет, – я уверенно мотаю головой, но тут же сдуваюсь, как воздушный шарик. – Не знаю. Че-ерт…
– Таня…
– Артемьев, скажи, – я отступаю от парня, чтобы поднять на него глаза. Не замечая, как он тянется ко мне. – Как можно не узнать своего ребенка?
– Что? Ты о чем? Я не совсем понимаю.
– Разве можно не узнать свою дочь? Смогли бы твои родители не узнать тебя?.. Пусть даже вместо своей привычной одежды ты бы вырядился в лохмотья?
Он не сомневается ни секунды.
– Ерунда какая. Конечно, нет!
– А ведь мы с отцом думали, что она на конференции в Гонконге. Или на своем чертовом шельфе ищет нефть. Что у нее куча важной работы и нет дела до нас. Нет лишней минуты на телефонный звонок, как всегда, потому что ее звонки стоят дорого, а время еще дороже. Но ведь сейчас она здесь. В городе. Рядом. Ладно отец, она всегда врала ему, но я… Мне, мне получается тоже?..
Не знаю, что Бампер видит в моих глазах, но он как-то натужно сглатывает, сжимая рот добела в бесцветную линию. Играет желваками на красивых скулах, а я вдруг касаюсь его щеки холодными пальцами. Потому что хочу. Потому что не могу не коснуться. Потому что мне очень нужно сейчас почувствовать хоть немного человеческого тепла.
– У тебя ссадина на губе. Ты все-таки подрался.
Он не отвечает, и я прошу:
– Прости меня, Вить, за все. Сначала Гарик, теперь вот это. Не хотела портить тебе праздник, просто видишь, как вышло.
– Не говори так.
– Но это правда! А еще я дочь механика, пусть даже в красивом платье. Не смогла соврать твоей бабушке, и кажется, ей эта новость не понравилась. Наверно, зря ты меня привел сюда, только огорчил родных. Все равно ведь не поверят.
– Не зря. Я всегда делаю то, что хочу. Плевать я хотел на чье-то мнение!
– А разве так можно? – я незаметно от себя затаиваю дыхание: как же Рыжий не похож на Вовку!
Но он не успевает ответить, мы оба оборачиваемся на звук взволнованного женского голоса, раздавшегося в дверях:
– Таня? – И уже громче, с каким-то испугом и недоверием. – Таня, дочка, неужели это и правда ты?
– Привет.
– Господи, милая, как я рада тебя видеть!
Мать подходит и обнимает меня, целует в щеку. Что-то радостно щебечет о том, какая я у нее взрослая и красивая. Касается щеки, волос, повторяет несколько раз, как удивлена нашей встрече и не верит своим глазам, а я не слушаю ее. Я прошу Рыжего, почувствовав кожей образовавшуюся после него пустоту:
– Не уходи. Пожалуйста.
– Не уйду, я буду рядом. Ну что ты испугалась, Тань? – улыбается. – Я просто подожду за дверью…
Здесь, близко, возле тебя – обещает взглядом, и я ему верю. Не бросит и не уйдет. Удивляюсь и радуюсь его близости. Тому, что он есть у меня. Тот, кто мне так нужен.
– Дочка, ну ты даешь! Это ведь сын Максима Артемьева? Он что, твой парень? Ты знаешь, что его отец известный спонсор? Мы познакомились лет пять назад в Германии, его фирме нужна была моя консультация, с тех пор и общаемся. Господи, ну и дела. Я-то думаю, что моя девочка занята учебой, или с отцом в гараже возится, как всегда, а она отхватила себе видного парня и преобразилась в настоящую красавицу! А мы еще за столом гадали, что за пассию привел на праздник сынок Артемьевых!..
Я молчу, и мать продолжает, сняв с меня свои руки.
– Ну чего ты обижаешься, Таня. Ну, опростоволосилась я. Выпила, расслабилась, с кем не бывает. Да даже Андрей бы тебя сейчас не узнал!
– Узнал бы. Из тысячи бы узнал. С первого взгляда.
Раньше матери всегда удавалось смехом сгладить неловкий момент или очень важной отговоркой, но не теперь.
– Ты давно прилетела? Я не знала, что ты в городе.
– Да… третий день, как вернулась. Хотела сразу же позвонить домой, но понимаешь, дочка, сам перелет дался сложно, я ведь уже не девочка, отчет руководству, конференция, подготовка к презентации совместного с китайцами проекта… Мы почти подписали контракт на совместную разработку месторождения, представляешь! Я не успела.
– Я давно не живу в Роднинске, если ты забыла. Мне не трудно приехать. Двадцать минут городским транспортом, это не пересечь океан. Неужели я совсем не нужна тебе?
– Господи, Танечка, ну что ты такое говоришь! – вот теперь знакомый смех. Точнее, остатки былого смеха, приправленные искренней горечью и сожалением. – Конечно, нужна, ты же моя дочь!
– Говорю то, что чувствую. В который раз говорю, только ты разве слышишь? Отец – он давно понял, а я все еще продолжаю надеяться. Точнее, продолжала надеяться, пока сегодня не увидела тебя здесь. Давно поняла, но отказывалась верить.
– Это Андрей, да? Он что-то сказал обо мне? Поверь, доченька, это не так! Я всегда…
– Не смей при мне полоскать его имя! Дружкам своим рассказывай, какой у тебя плохой муж, если они вообще знают о его существовании, не мне! Я помню, как вы жили. Как мы с ним жили. Не мучила бы, отпустила человека. Он еще может быть счастлив.
– Так я и не держу.
– Не правда!
– Правда, – в этот раз горечь в голосе матери какая-то женская, незнакомая мне. – Мы давно с Андреем все решили. А штамп в паспорте… Я ведь человек выездной, Таня, с репутацией, с именем, наш брак – чистая формальность. Мне так удобно.
Надо же, оказывается, я могу улыбаться. Лучше уж так, чем позорно разреветься при ней.
– Удобно? А я думала: дело во мне, в твоем ребенке. Даже в этом отец оказался добрее тебя. Во всяком случае, он разрешал мне верить, что у меня есть не только отец, но и мать.
Она вздыхает и покорно кивает. Опирается спиной о стену, чтобы вынуть из сумочки на плече сигареты. Закуривает одну дрожащей рукой, запрокидывает голову, выпуская из легких крепкий дым.
Господи, как же я ненавижу его – специфический, едкий, терпкий дым ее любимых «Captain Black». Когда-то я хранила пустые смятые пачки под подушкой, в детских книжках, засовывала в карманы отцовских брюк, вдыхала табачный запах, как дорогой аромат, пока не поняла, что он ассоциируется у меня с потерей. С тем, что назавтра исчезнет, рассеется, пропадет без следа, как рассеется перед глазами этот белый дым, оставив в душе непреходящую тоску. Очень рано поняла, вот только принять до последнего не могла.
И сейчас, когда я смотрю на нее, мой взгляд недружелюбен и колюч, в горле гуляет ком, но я не дам ему выдать себя, позволив голосу сорваться. Лучше потом, все потом, не теперь. По крайней мере, спасибо отцу за то, что позволил так долго жить в тени иллюзий.
И все равно следующие слова матери звучат неожиданно.
– Я знала, что когда-нибудь мне придется сказать. Объяснить тебе, Таня. Но не думала, что момент откровения произойдет вот так вот…
– Как? В туалете ресторана?
– Нет. Не знаю, – она роняет горький смешок, – спонтанно, что ли. Понимаешь, в нашей сегодняшней жизни… В том, как мы все живем, есть и вина Андрея.
Горло все-таки перехватывает, отчего ответ получается полузадушенным.
– Даже слышать не хочу. Ты не имеешь никакого права так говорить!
Она смотрит на меня, наклонив голову. Совсем не зло. Так, как смотрит на своего ребенка мать.
– Просто удивительно, дочка, как ты его любишь. Андрей всегда хотел тебя. С первой секунды, как узнал о моей беременности, был уверен, что родится девочка. А я ждала сына. Только не прими на свой счет, я рада, что ты есть у меня, но мечтала показать сыну мир… Передать свое дело.
– Мне не интересно сейчас слышать о твоих фантазиях. Не думаю, что пол ребенка что-то бы изменил в твоем отношении к материнству. И к отцу, – все же решаюсь сказать я.
– Да, – она ведет рукой, соглашаясь. Снова затягивается дымом, докрасна разжигая огонь в сигарете. – Сейчас я понимаю, что да. Я знаю, Таня. Знаю, что плохая мать. Увы, какая есть. Ты должна понять: материнство – не мое призвание. Я человек-скиталец, человек, принадлежащий всем, и в то же время никому. Так случилось, что в моей жизни интрижка с симпатичным студентом закончилась рождением ребенка. Когда-то я считала этот факт ошибкой. Когда-то, – она все же находит силы выдержать мой взгляд, бледнея в лице, – но не теперь. Андрей оказался честнее и смелее меня. Никогда бы не подумала, что он сможет справиться со всем один.
– Знаешь, – продолжает рассказ, после затянувшейся между нами паузы. – Он так смотрел на меня, когда мы встретились, как будто я составляла для него целый мир. Он любил меня, нас разделяло десять лет, и твой отец казался мне наивным мальчишкой. А потом вдруг этот мальчишка повзрослел.
И снова пауза, и я ничего не хочу говорить.
– Это было желание Андрея сохранить наш брак. Ради тебя, Таня. Ты уже взрослая и должна понимать. Возможно, сможешь понять меня, как женщину. Долгое отсутствие вдали от семьи, мужской коллектив… Да, моя вина в том, что я ошиблась, что не устояла. Но Андрей… Он так и не смог простить меня. Упрямый норовистый мальчишка. Мы перестали быть близки восемнадцать лет назад. По сути, наш брак давно распался. А ты… Я всегда была уверенна, что вам хорошо вдвоем. Спокойно без меня.
Это слишком – такое признание. Мне так плохо, что я едва могу дышать. Да, я думала, что преодолела обиду и научилась жить без нее, но… разве у меня был выбор? Все это время, пока я ждала ее домой, ждала ее звонка, весточки, хоть какого-нибудь внимания, она думала, что нам с отцом хорошо вдвоем. Обида не просто душит, она разрывает грудь, застилает слезами глаза, но я не хочу, чтобы мать видела момент моей слабости, и просто бегу. Бегу, как бежала в детстве, чувствуя ее равнодушие, к тому, с кем мне хорошо. Кто меня любил, любит и будет любить всегда.
Да, нам хорошо с отцом вдвоем! И больше никто не нужен!
Вот только у отца появилась Элечка.
И маленький Снусмумрик.
И я не помню, где оставила свой телефон…
– Стой, Коломбина! Ты куда?
Руки Рыжего ловят меня и прижимают к теплому боку парня. Он тоже курил, но запах его табака – легкий, смешанный с запахом туалетной воды, кажется мне сейчас милее чистого воздуха, и я затихаю в его руках, как пойманная в силки птица, растерявшись и не зная, что сказать.
– Пойдем выпьем, Тань. Немного. Со мной можно. Хорошо?
– Да.
– Вот и умница. Не сейчас, – а это моей матери. – Позже, если она захочет. – И снова мне, уводя в праздничную толчею зала. – Надо же! Ты у меня не просто Золушка сегодня, ты у меня ходячий сюрприз!.. Ну, успокойся, слышишь, уже все позади. А хочешь, я докажу тебе, что умею ходить на руках?
Нас встречают за столом тепло. Родители Бампера мило щебечут между собой, Баба Яга что-то нашептывает на ухо улыбающемуся французу, потерявшему где-то свою бабочку, шарф и даже парчовый саквояж… У мужчины подбит глаз, взъерошены волосы, а к носу приложен носовой платок, но в целом он выглядит неплохо, и я сажусь на свое место и жду, когда Рыжий нальет мне немного вина.
– А? – спрашиваю в ответ на его вопрос, поглядывая в сторону стола матери, не замечая, как его пальцы отбирают у меня бокал и промакивают салфеткой у тарелки небольшую светлую лужицу. – Извини, не расслышала, ты что-то сказал?
– Ты пролила на стол вино. Тебе так плохо?
– Нет, – вру, понимая, что должна взять себя в руки. Мать тоже вернулась за стол и, кажется, чувствует себя в кругу друзей вполне комфортно. Я отворачиваюсь, чтобы больше не смотреть на нее. Чтобы очень постараться не смотреть на нее. – Все хорошо, правда, – успокаиваю парня, – просто отвлеклась.
– Я хочу, чтобы ты улыбалась. Не могу видеть тебя такой.
– Прости, не получается. Но если я замечу на горизонте акулу-Светку, я постараюсь оскалить все тридцать два клыка, обещаю.
За столом мать и отец Рыжего, рядом – десятки любопытных глаз… Ему бы задуматься, но он, не смущаясь никого, придвигается ближе, переплетая наши пальцы. Играет ими на глазах у всех, не отпуская мой взгляд.
– Коломбина, но разве дело в Светке? – спрашивает, понизив голос.
– А в чем? – выдыхаю я, поймав его взгляд на своих губах.
– В нас. В тебе и во мне, неужели ты до сих пор не поняла?
Лицо Рыжего серьезно, рот плотно сжат… Я боюсь вздохнуть, так открыто он смотрит на меня.
– Никуда не уходи, слышишь! – просит вдруг, отпуская пальцы, и прежде чем я успеваю что-то ответить, стремительно встает из-за стола. – Никуда! – повторяет, коротко обернувшись, и я вижу, как широкая спина Бампера скрывается в кругу танцующих пар, чтобы показаться у самой сцены.
Конечно, Рыжему не нужны ступени. Подойдя к возвышению, он едва задевает край ладонью и легко вспрыгивает на подмосток. Уверенно расправляет плечи, подходя к музыкантам…
– Чтоб мне до ста лет дожить! Людочка, кажется, сейчас что-то будет! – удивленно, по-старчески весело восклицает бабуля, и Карловна с мужем тут же прерывают разговор. Смолкают на полуслове, оторвавшись друг от друга, как смолкает каждый человек в этом большом, красиво украшенном зале, потому что музыка вдруг затихает, а в руках у Рыжего оказывается микрофон.
Я тоже смотрю на него во все глаза, не зная, как расценить сказанное, понимая, что не смотреть на него невозможно. Обаяние у этого парня в крови, гибкая спортивная фигура в белой рубашке притягивает взгляд… Каким бы серьезным он ни ушел от меня, сейчас на его губах снова играет улыбка, делая его особенно привлекательным для женских глаз.
Да, такому, как он, не откажешь, не отвернешься и не пройдешь мимо. Такие, как он – всегда берут свое. Рыжему море по колено, что уж говорить о поцелуе обычной девчонки, когда-то так смутившей родителей Вовки.
А еще… он ни разу за этот вечер ни в чем не упрекнул меня.
«В тебе и во мне…»
Я чувствую, как сердце, ухнув в бездонную ледяную пропасть, вспыхивает огнем. Бьется в груди часто-часто, зашедшееся в неясном предчувствии, то ли тоски, а то ли несмелой радости. В изумлении, отразившемся в моих распахнутых глазах.
«…неужели ты до сих пор не поняла?»
– Уважаемые гости вечера! Друзья, родные и близкие люди! Извините, что прерываю музыку и интересную беседу за вашими праздничными столами, но мне необходима минута внимания!
Бампер шагает вперед и обводит взглядом притихший зал, завораживая присутствующих людей своей открытой улыбкой.
– Что происходит, Максим? Я о чем-то не в курсе? – слышу я негромкие слова Карловны в адрес мужа и тут же осторожное в ответ:
– Не знаю, Людочка. Сам удивлен не меньше твоего. Впрочем, – со смешком откашливается в кулак мужчина, вскидывая на меня бровь, – кажется, я догадываюсь о чем…
– Я вышел сюда не просто так. В этот праздничный вечер я еще раз хочу сказать всем вам спасибо, что пришли поздравить моих родителей с юбилеем свадьбы! Родители! – Рыжий машет в сторону столика рукой. – Вы у меня самые лучшие! Я горжусь вами и очень люблю! А еще, – опускает руку к микрофону, чтобы за короткой паузой понизить голос, – я хочу сказать спасибо одной девушке, присутствующей сейчас в этом зале. За то, что она согласилась сегодня прийти сюда, и была такой смелой. Она знает, о чем я веду речь. Я хочу извиниться перед ней, неважно за что, и сказать… – Он находит мои глаза и не отпускает. – Сказать ей, что она – самая лучшая девушка на свете! Таня, – я замираю от звука своего имени, громким шепотом прокатившегося по залу, коснувшегося сейчас ушей всех и каждого, – улыбнись! Я делаю это для тебя.
Он отворачивается и проходит к краю сцены. Поставив микрофон в специальную стойку, опускает ее на уровень груди и садится за клавишный синтезатор… Один из музыкантов отвечает, что все готово, можно начинать, и Рыжий благодарно кивает в ответ. Поднимает над клавишами одну руку, затем другую… Коснувшись инструмента, ласково пробегает по нему пальцами. Пробует в связке несколько нот…
Все происходящее настолько нереально, что я не верю своим глазам.
– Ну вот, внучка, я же говорила, что твои старания сделать из Витьки человека не пойдут прахом. А ты «не играет, не играет». Зря, что ли, мы в детстве его грамоты в рамочки вставляли и на стену вешали? Мучили мальчишку столичными фестивалями? Вот тебе и пожалуйста, и перед людьми за правнука не стыдно.
– Да, я слышала. В последнее время Виктор снова стал садиться за рояль. Но я и подумать не могла, что он захочет вот так вот при всех…
В зале почти везде гаснет свет. Освещена лишь часть сцены и наш столик. Робкие ободряющие аплодисменты раздаются со всех сторон, и с каждой нотой, пока Рыжий разыгрывается, все более самозабвенно перебирая клавиши, музыка обретает нужное звучание. Обрывается вдруг, словно сорвавшись в немую пропасть, чтобы в образовавшейся тишине зазвучать новыми аккордами известной композиции Брайана Адамса. Нежными и осторожными. И если во французском языке я ничего не понимала, то здесь… «I Do It for You» узнала сразу.
Я раскрыла пересохшие губы, когда потемневшие глаза Рыжего коснулись меня, а в тишине зала, в котором набатом билось мое сердце, раздался его красивый голос. Мягкий, завораживающий, спокойный и мелодичный голос человека решившего песней сказать:
I Do It for You
(Everything I Do)
Я делаю это для тебя
Look into my eyes – you will see
Посмотри мне в глаза – ты поймёшь,
What you mean to me
Что ты для меня значишь.
Search your heart – search your soul
Загляни в своё сердце, загляни себе в душу,
And when you find me there you’ll search no more
А когда найдёшь меня там, больше не ищи ничего.
Don’t tell me it’s not worth tryin» for
Не говори, что это не стоит усилий,
You can’t tell me it’s not worth dyin» for
Не говори, что за это не стоит умирать,
You know it’s true
Ты знаешь, что это правда –
Everything i do – i do it for you
Всё, что я делаю, я делаю для тебя.
Look into my heart – you will find
Загляни в моё сердце, и ты увидишь,
There’s nothin» there to hide
Что мне нечего прятать.
Take me as I am – take my life
Прими меня таким, какой я есть, возьми мою жизнь.
I would give it all I would sacrifice
Я бы отдал всё, я бы пожертвовал всем.
Don’t tell me it’s not worth fightin» for
Не говори мне, что за это не стоит бороться,
I can’t help it there’s nothin» I want more
Я не могу не делать этого. Я ничего не хочу так сильно.
Ya know it’s true
Ты знаешь, что это правда –
Everything I do – I do it for you
Всё, что я делаю, я делаю для тебя.
There’s no love – like your love
Ни одна любовь не похожа на твою,
And no other – could give more love
И никто не смог бы любить так, как ты.
There’s nowhere – unless you’re there
Нет ничего, если ты не со мной,
All the time – all the way
И так будет всегда.
Don’t tell me it’s not worth tryin» for
Не говори мне, что это не стоит усилий,
I can’t help it there’s nothin» I want more
Я не могу не пытаться, ведь я ничего не хочу так сильно.
I would fight for you – I’d lie for you
Я буду сражаться за тебя, я буду лгать ради тебя,
Walk the wire for you – ya I’d die for you
Я буду ходить над пропастью ради тебя, я умру ради тебя.
Ya know it’s true
Ты знаешь, что это правда –
Everything I do – I do it for you
Всё, что я делаю, я делаю для тебя.
Источник: http://www.amalgama-lab.com/songs/b/bryan_adams/everything_i_do_i_do_it_for_you.html © Лингво-лаборатория «Амальгама»: http://www.amalgama-lab.com/.
Когда все заканчивается, и гости (теперь уже щедро) благодарят неожиданного исполнителя аплодисментами, я понимаю, что стою на ногах. Возвышаюсь над столом, незаметно для себя поднявшись со стула, неотрывно глядя на приближающегося ко мне Рыжего, не чувствуя пол под собой, не чувствуя себя… Слыша только его слова, продолжающие звучать в голове.
«Таня, я делаю это для тебя…
…для тебя
…для тебя…»
Не в силах выдержать всю силу потрясения, закрываю лицо руками.
«В тебе и во мне. В нас. Неужели ты до сих пор не поняла?»
Качаю головой, запрещая себе верить.
Нет. Мне это снится. Снится! Праздник, платье, Рыжий… Еще вчера посмеявшийся над глупой девчонкой, а сегодня – исполнивший для нее красивую балладу.
– Коломбина, я хотел, чтобы ты улыбалась, а ты плачешь. Лучше бы я показал, как здорово умею ходить на руках.
– А для любимой бабушки не спел! – сентиментальным всхлипом встречает возвращение правнука Баба Яга, утирая платком уголки глаз. – Но это было замечательно, – довольно выдыхает. – Правду я говорю, а, Серж? – обращается к притихшему французу, и тот с готовностью кивает:
– Oui, madame!
Что-то еще лепечет на французском, хватаясь за бокал, но я не слышу его, иду в танцевальный круг вслед за Рыжим, чтобы приникнуть к его груди в медленном танце. Молчу, не зная, что сказать, и он не требует ответа. Мы просто крепче цепляемся друг за друга, чувствуя опаляющий нас жар и растущую в груди досаду на то, что не место, не время, что не одни…
…Когда он спрашивает, куда меня отвезти, я называю адрес общежития. Он не отрывает глаз от дороги, не спорит, не уговаривает остаться с ним. Он оставляет машину у подъезда и идет рядом со мной. Успокоив вахтершу купюрой, поднимается следом по лестнице, шумно дыша в затылок нетерпением и желанием, и я стараюсь ускорить шаг.
Мы оба знаем, что должно случиться, и почти бежим. Дверь ударяется о стену, платье слетает прочь, бросив волосы на лицо, и вот я уже оказываюсь в руках Рыжего – голодных, смелых, ненасытных, готовых в истомленном ожидании, наконец, взять свое, – встречая сумасшедший натиск его губ протяжным стоном.
– Я так хотел тебя, Коломбина! Весь день и всю прошлую ночь! Я умру, если ты мне сейчас откажешь, но и заставить не могу. Таня… Танька… – Его губы уже на шее, а ладони крепче сжимают бедра. – Танечка…
И такой мучительный вздох, как будто земля уходит из-под ног.
– Ради бога, не мучь, скажи…
– Что? Что я должна сказать?
– Скажи чертово «да»!
– Рыжий, – я впиваюсь пальцами в его волосы, задыхаясь от снедающего меня желания. Теряя голову от его близости, запаха, от тепла его сильного тела. – Ты такой дурак.
Он смеется, сминая мои ягодицы. Не замечая, тянет вверх, на себя. Ласково кусая подбородок, прижимает крепкими бедрами к стене.
– Это что, то самое приглашение?
– То самое, – улыбаюсь, дразня его поцелуем. – Разве я могу отказать парню, снявшему с меня белье так виртуозно, что я даже не заметила? Находящемуся уже практически во мне…
– Черт, Танька… – Он упирается лбом в мой висок, нетерпеливым рывком расстегивая пояс брюк. Стягивает бюстгальтер на талию, открывая доступ к груди. – Как же я хочу, – шепчет, прерываясь в дыхании, чтобы коснуться ее жадным ртом. – Как же соскучился…
И снова требовательная ладонь, скользнувшая между ног, и глаза, заглянувшие, кажется, в саму душу.
– Скажи!
Ну что он, как мальчишка! Но я говорю, потому что не сказать невозможно, пусть и без слов все ясно. Говорю, потому что глядя в серьезное лицо понимаю, как для него важно услышать ответ.
– Да! Да, слышишь, Артемьев! Да!.. Витя, пожалуйста, – урчу в ухо мартовской кошкой, прогибаясь навстречу ласкающим меня пальцам. – Ты же видишь, что я тоже хочу тебя.
– Хочу… – подаюсь навстречу его губам, открываясь для него, встречая, чувствуя наконец Рыжего в себе.
И плевать, что затылок бьется о стену, а бедро царапает пряжка ремня. Что руки сжимают тело до боли в желании проникнуть под кожу. Мы сейчас нужны друг другу как воздух, и я сама целую Бампера почти с яростью, наказывая за то, что сводит меня с ума. Что заставляет так сильно хотеть его.
– Танечка… Танька…
Раскрытые губы на запрокинутой шее и голод – горячий, жаркий, неистовый, томительно снедающий нас.
Он повторяет мое имя снова и снова, бесчисленное число раз, как будто растерял все слова, кроме одного единственного, и это странно действует на меня. Словно хмель кружит голову, заставляя чувствовать себя в эту минуту самой важной для него.
Я встречаю пик наслаждения задушенным запястьем полукриком, а Рыжий топит хриплый стон на моем плече. Обнимает крепко-крепко, и не думая отпускать, даже когда наше дыхание выравнивается, а в ноги ударяет предательская дрожь.
– Тань?
– Что?
– Посмотри на меня.
И все это только для того, чтобы снова поцеловать Коломбину. Смешную девчонку в оранжевом платье из своего прошлого. Мягко, долго, с подчиняющей нежностью, как умеет только он.
Собираясь на вечер, я оставила в комнате настоящий раскардаш, и сейчас мы осторожно пробираемся сквозь разбросанные по полу вещи, чтобы упасть на койку.
– М-м, романтика, – смеется Рыжий, пробуя крепость панцирной сетки на прочность своим сильным телом, растягиваясь на моей постели, как кот.
– Ку-уда? Не надейся сбежать! – тянет меня на себя, когда я останавливаюсь, чтобы снять с уставших ног новые туфли и избавиться от болтающегося на талии бюстгальтера.
– И не думала совсем. Размечтался!
– Давай помогу, – усадив к себе на колени, быстро справляется с застежкой и, приникнув к спине, ловит мои руки. Целует в плечо. – А чулки, моя хорошая, оставь мне.
Я тоже раздеваю его, не желая, чтобы хоть маленькая деталь одежды разъединяла нас. В комнате почти темно, но света лунной ночи из окна хватает, чтобы рассмотреть Бампера во всей красе.
Словно дурачась, он закидывает крепкие руки за голову, выгибая бровь.
– Нравится? – оскаливается кривой ухмылкой, ничуть не стесняясь собственной наготы, когда я задумчиво скольжу по нему взглядом, все еще не веря в происходящее, и мне приходится тут же фыркнуть:
– Ни капельки!
– Нравится, не отрицай!
– Нет!
– Танька, ты чудо! – Рыжий смеется – легко и тихо, но вдруг затихает, возвращая лицу серьезность. Оторвав плечи от подушки, протягивает ко мне руки. – Иди сюда! Не могу, когда ты так далеко!
Я сижу на коленях в изножье кровати – зацелованная, обнаженная, с взъерошенными волосами, но послушно склоняюсь к нему, тянусь навстречу парню, когда он обнимает меня, укладывая на себя. Сама нахожу его губы и целую, сначала осторожно, потом все более исступленно, чувствуя, как пальцы Рыжего ласково зарываются в мои волосы на затылке, гладят шею, спину. Спустившись вдоль позвоночника, осторожно царапают ягодицы.
– Искусительница и мучительница. Я снова хочу тебя…
Ему не надо просить дважды, в своем ответном желании я так же правдива, как он, и поднимаюсь над Рыжим, вскидывая голову и закрывая глаза. Прогибаюсь в спине, подставляя грудь жадным губам.
– Да, – отвечаю, растворяясь в удовольствии, чувствуя, как наполняюсь им.
Да! Да! Тысячу раз «да».
– Тань?
– М-м?
– Не спишь?
– Нет.
– Тогда ты. Чего затихла? Твоя очередь.
Он только что признался мне, что почти не помнит, как потерял девственность, потому как был пьян. Что однажды в детстве соврал друзьям о том, что Баба Яга в их семье живет самая настоящая, по ночам ест мухоморы и летает в ступе, и они боялись приходить к нему в гости. Что в семь лет очень хотел стать Суперменом и мама сшила ему на Рождество настоящий супергеройский костюм, а он потом, как последний придурок целый год в нем спал, прямо в плаще, с игрушечным криптонитом под подушкой, будучи твердо уверен, что во сне всех спасает. Что однажды убежал из дому, прикинувшись немым попрошайкой, но продавщица ларька его узнала и за ухо привела к родителям. Что он мечтал быть путешественником во времени и крутым дайвинистом, найти город подводных жителей, как в кинофильме «Бездна», и подружиться с супер-рептилиями, а приходилось разучивать уроки сольфеджио и учить дифтонги. Что он очень любит шоколадное мороженое и клубнику, но никому и ни за что в том не признается.
– Моя?
– Твоя. Теперь ты должна сознаться в чем-то очень личном. Клянусь, что никому не расскажу!
– Еще чего. Обойдешься! – бурчу я, но бурчу не зло, расплющив щеку о грудь Рыжего, и ему сразу становится ясно, что я почти сдалась.
– Ну, Тааань, – он капризно поджимает губы, касаясь указательным пальцем моего подбородка. Заставляя посмотреть на него. – У тебя одной, что ли, должен быть компромат на меня? Я тоже хочу! Давай что-нибудь из детства.
Не знаю. Я никогда и ни с кем особо не делилась подобными воспоминаниями, но это же Бампер.
– Ладно, – соглашаюсь, складывая ладони на груди так, чтобы опустить на них голову и видеть его лицо. Мне нравится смотреть на него, он так внимательно замер в ожидании, что я не могу сдержать улыбки.
– Знаешь, а ведь рыжий – мой любимый цвет волос.
– Сочиняешь? – удивляется Бампер. Похоже, мое признание смутило его.
– Ни чуточки! Не поверишь, но в детстве я мечтала хоть немного быть похожей на знаменитую Пеппилоту.
– Ту, что Длинныйчулок?
– Угу.
– Ты похожа.
– Думаешь?
– Уверен. Есть в тебе что-то такое, хм-м…
– Какое? Смелое? Безрассудное? Отвязно-веселое? – Я снова кладу щеку ему на грудь, встречая ровное биение сердца. Он тут же гладит рукой мои волосы, забирается в них пальцами, перебирая пряди на затылке. – Или ты все еще помнишь носки в стрекозах и нелепое платье в ромбах?
– Тань…
– Не надо, Вить. Ничего ведь не изменишь, называй ты меня хоть Коломбиной, хоть Пеппилотой, я действительно несуразная девчонка. Точнее, девушка, но суть от этого не меняется.
– И все-таки, почему Пеппи? – не спорит со мной Рыжий. – Потому что у нее была лошадь? Или чемодан с золотом? – Кажется, он улыбается. Ну, еще бы! После костюма Супермена он должен понимать меня как никто!
– Много ты понимаешь, – фыркаю я, расплываясь в улыбке. – У нее был ПАПА! Самый лучший капитан! Почти, как у меня. И очень ее любил.
Мы оба молчим, и вдруг Бампер говорит:
– Так значит, Эсмеральда Кузнецова – твоя мать?
– Значит, – неохотно признаю. – Что, не похожа я на нее?
– Как-то не очень.
– Вот и хорошо. Потому что мать из нее никудышная, но все равно говорить об этом чужим людям не стоит. Пусть живет, как хочет.
– Не буду.
– Эй! – я игриво щипаю его в бок, услышав в ответе Бампера странное довольство. – Ты что это там о себе возомнил?
Он возвращает мне щипок, и я не могу удержаться от смеха.
– Только то, что ты сказала. Вернее, на что намекнула.
– И на что же? – удивляюсь я.
– На то, что я тебе не чужой. Ведь не чужой, Таня?
У него снова получается лишить меня слов. Как-то это стремительно все, ново и непонятно. Нет, не чужой. Конечно, не чужой, после всего, что между нами было. После того, что я с ним чувствовала. Никогда не будет чужим, даже если после этой ночи мы навсегда расстанемся. Но я не знаю, что сказать, и вместо ответа упрямо поджимаю губы.
– Я просто подумал, что твоя жизнь могла быть другой, – тихо продолжает Рыжий. – Имея такую известную мать, ты могла жить здесь, в городе. Учиться в престижной школе, даже самой дорогой. А, возможно, жить в одном со мной доме. Отец упоминал, что она влиятельная тетка…
– Нет, не могла, – я решительно обрываю его. Что за глупости! – Отец ничего не брал у нее, я – тоже. Он никогда бы не согласился быть содержанцем, сегодня я окончательно поняла почему. И потом, я и без ее помощи поступила в ВУЗ, подумаешь, связи. А училась я всегда хорошо. Мне не это было нужно от нее, не деньги, понимаешь? Совсем другое. Вить?
– М-м? – мычит он у моего лба, крепче притягивая к себе.
– Я больше не хочу о ней говорить. Никогда. Не хочу вспоминать запах «Captain Black». Я его ненавижу. Мне кажется: он с детства преследует меня.
– Че-е-ерт! – тянет Рыжий со стоном, и я тут же вскидываю голову, испугавшись, что взобравшись на парня, ненароком что-нибудь ему отдавила.
– Что? Что случилось?
– Ничего, – выдыхает он, виновато отворачиваясь. – Курить хочу.
– Тьху, напугал! Ну так кури!
– Легко сказать. Для этого мне надо, как минимум, выйти в коридор, а как максимум – на лестничную площадку. И почему в общагах нет балконов?
– Почему же? Есть, – сообщаю, как настоящая хозяйка. – На кухне. Но если тебя там кто-то увидит из вечно голодных студентов, у вахтерши могут быть неприятности.
– А у тебя? – смотрит он вопросительно.
Я пожимаю плечом, не отводя взгляд.
– И у меня. Но можно ведь в форточку, если хочешь.
– Хочу. Очень, – вздыхает он. – Но тебя я хочу больше. Эй, – пробегает пальцами вдоль позвоночника. Оторвав затылок от подушки, игриво кусает за подбородок. – Может, отвлечешь, Коломбина? Кажется, я курил чертову уйму времени назад.
На самом деле мне не хочется отпускать его от себя. Даже на шаг. В объятьях Рыжего тепло и уютно. Спокойно. Он куда больше и крепче хлипкого Вовки, шире в плечах, и мне приятно чувствовать его силу под своими ладонями. Чувствовать насколько я слабее и меньше. Женственнее. А может, всему виной чулки и сегодняшнее преображение, не знаю. Я знаю лишь то, что с Рыжим могу дышать во всю силу легких. Могу быть сама собой, не стесняясь своих порывов и желаний. Не стесняясь собственного тела, такого жадного и любопытного. Отзывчивого, когда дело касается парня, сейчас лежащего подо мной. Ласкающего меня голодным взглядом.
Он с самого начала был слишком смелым и требовательным, внимательным в ласках. Брал, что хотел, заставляя звенеть от удовольствия натянутой струной. Шокировал прикосновениями и не давал отступить. Забыть его, списав все на случай. И я не забыла, какими бы словами ни укоряла себя после. Насколько бы ни жалела о нашей встрече. Не смогу забыть, в каких бы красках ни предстало нам завтра. Сегодня мне плевать на все.
– Может, и отвлеку, – шепчу, касаясь легким поцелуем мягких губ. – Например, проверю на прочность твои кубики. Очень твой пресс меня смущает.
Он отвечает на поцелуй улыбкой.
– И чем же, моя любопытная, он тебя смущает? Что, недостаточно хорош?
Хорош, даже слишком, и мне не трудно это признать.
– Ну почему же. Достаточно. Просто подумалось тут: а вдруг все это бутафория, удачный костюм, и под ним ты худенький, слабый, – я тянусь к его уху, – жалкий рыжий таракашка.
Мне нравится, как Рыжий смеется – легко и счастливо, словно наслаждаясь моментом. Снова обнимает меня, притягивая к себе, зарываясь подбородком в мои волосы.
Я тоже наслаждаюсь моментом: его смехом и своей властью над ним. Опускаю глаза и смотрю на крепкую грудь. Медленно провожу по ней ладонью, заставив Бампера замолчать. Наклонив голову, обвожу языком тугой бугорок соска… Еще раз… и еще… Спустившись ниже, согреваю дыханием ребра. Пробую на вкус его кожу просто потому, что мне хочется. Хочется чувствовать и по-другому никак, едва ли не урча от удовольствия.
Он такой мой сейчас – здесь, в этой комнате, в моей постели – обнаженный, затаивший дыхание, напряженный, что я, кажется, готова удивить его. А может, и саму себя.
– О Боже, Танька, ты что надумала?
Рыжий шумно выдыхает, боясь пошевелиться, и вот теперь моя очередь отпустить смешок.
– Вообще-то, проверяю крепость твоих мускулов. А ты что подумал? – удивленно замечаю. – Раз кубик, – касаюсь плоского живота языком, – два кубик, три…
– Ничего. Подумал, что главный мускул очень хочет, чтобы ты его проверила, хм-м, на крепость.
Я ничего не отвечаю, продолжая губами изучать Рыжего, улыбаясь его ожиданию, и вдруг понимаю, что он держит меня в руках, впившись в предплечья.
– Подожди! – Поднимает к себе навстречу, садясь в постели, со странной серьезностью заглядывая в глаза. – Снова скажешь, что все это похоть? – требовательно спрашивает. – Между нами? Ответь, Тань! Потом, утром, скажешь?
Я молчу. Я устала раскаиваться и не хочу думать. Не хочу ничего предполагать. Я просто хочу сейчас быть с ним, разве ему этого мало? Да, хочу верить, но боюсь. Я все еще помню его вчерашнего и потому отвожу взгляд, откидывая плечи на стену.
– Таня?