Глава 11
Очень много времени мы с Машкой проводили в библиотеке.
Не потому что мы были прямо заядлыми чтецами. Честно говоря, сидению с томом в руках мы предпочитали носиться, шариться по деревне, бегать к старому сельсовету с заколоченными окнами и качаться на калитке. А еще играть в больничку, в магазин, в цирюльню и ветеринара...
Просто мамка Маши работала в библиотеке и часто заставляла ее замещать себя, а та в свою очередь - тащила меня за собой.
Помню, сидим мы в избе. Вечер уже, мамка корову доить пошла, а мы в кухне сидим и ждем, когда картошка поспеет. Никитка конфеты грызет, граммофон песни по комнатам разносит, братка чего-то во дворе колотит... Ждем, когда мамка воротится, она сквозь марлю молоко пропустит и... О, оно всегда такое сладкое, жирное и теплое! Потому что клевера на наших лугах видимо-невидимо, коровы его срывают и такое дают молоко, даже меда добавлять не надо - и так сладкое.
Дверь вдруг со скрипом отворяется, и в избу просовывается голова Машки.
- Вер, - зовет. - Ты дома?
- В городе. Видишь же - нет меня.
- Вот ты ерундой маешься, а у меня дело срочное! У тебя пожевать чего-нибудь есть?
Вылезаю из-за стола. Кошусь в бурлящую на печке кастрюлю.
- С минуты на минуту картошечка готова будет. Мамка сейчас молока надоить должна.
- А, это дело! Но мамку твою ждать мне некогда, картошку горячую в газеты заверни да дежурить пойдем!
Хмыкаю.
- Дежурить? Куда опять? В библиотеку поди?
- Ну а куда еще? Мамка в клуб уйдет сейчас с папкой, а рабочий день еще не кончился. Как люди без книг сидеть будут? Только избу она заперла, еды не взять, а нам с тобой в библиотеке долго стоять придется... Так что заворачивай свой картофан. Ну, и... помидорок каких заверни туда же. А то одной мне скучно, а так мы будем страшилки друг другу рассказывать!
- Ага, свет опять погасишь и хватишь меня сзади ледяной рукой. Знаем, плавали.
- Не бубни, как ворчунья старая! Все бу-бу-бу да бу-бу-бу, бу-бу-бу да бу-бу-бу... Это когда было-то, лет пять назад? А ты все дуешься!
Едва картошка поспевает, как я сворачиваю ее в газету, туда же по приказу Машки послушно кладу пару помидорок. Никитке передаю, чтоб мамке про мой уход сказал. И бегу за Машей в библиотеку.
А вечером на улице так уютно... Комаров, правда, тьма-тьмущая. Особенно там, где коров гонят - черной тучей они животных облепляют и на людей перекидываются. Зато сколько ребятни, все шайками: кто на жердях от изгороди сидит, кто в больших колесах устроился, кто на бревнах...
Машка библиотеку отпирает. Важно так, по-взрослому. И заходит важно, внимательным взглядом обстановку оценивая...
Мигом к полкам бежит, вынимает книжечку на свое имя и радостно подрисовывает в список звездочки...
Это у нас здесь что-то вроде правила. Теть Дуся, как и многие вместе с ней, страстно верит в спасительную силу революции и преклоняется перед Владимиром Ильичом. Поэтому и в библиотеке установила: за одну прочтенную книгу про Ленина в твой личный список ставится звездочка. С условием, что ты подробно перескажешь ей содержание, конечно. А за пять звездочек дарится любая книга из библиотеки на выбор.
Вот Машка их себе и рисует.
- И что, верит? - восхищенно шепчу я.
Она сбрасывает со лба челку и пожимает плечами:
- Да она содержание спрашивает, а я и не знаю.
- Так зачем тогда рисовать?
- Ну... Вдруг поверит когда-нибудь? Хочешь, тебе тоже поставлю?
Смеюсь.
- А мне, думаешь, поверит?
- Конечно! Ты ведь не ее дочь! Или про Ленина читать хочешь?
Мигом мотаю головой:
- Да ни за что! Скука смертная! Я одну книгу еле как осилила, хоть звезду заработала... Но больше - никогда!
- В общем... Ты прочла еще четыре книги! А если спросит, мол, не помню, что я тебе их ставила - скажи, что это все у Филипповны было! А, нет... Я тебе три поставлю, хорошо? Ты еще книжку про Ленина прочитаешь, мамке сдашь, а она тебе как раз книгу любую подарит.
- Да не буду я про этого Ленина читать! Он скучный!
- Погоди, я читала одну. Хочешь, перескажу? Я даже знаю, какие мамка будет вопросы задавать!
И она пересказывает. И ее слушать намного, намного интереснее, чем читать самой. Потому что Машка постоянно сопровождает рассказ репликами вроде «Ну не дурак ли?», «Совсем мозгов у тетки нет, раз на такое решилась», «Сдох - ну и ладно».
Посетителей мало заходит. Да и знаю я, что для Машки дежурство в библиотеке равняется увлекательному приключению, в котором мы сидим в полутьме. Вместо страшилок, правда, обсуждаем Ленина...
- Русь! Кто вообще так красийт, как ты?!
Закатываю глаза. Устало закрываю их, откидываю назад взмокшие волосы и выдыхаю:
- Ну что опять я сделала не так?
- Ты сидейт, а краска капайт с кисть прямо на пол!
- И что с этого? Я ведь пол и крашу.
- Красийт надо при помощи кисть, а не капанье!
Медленно вздыхаю. Поднимаю на коменданта измученный взгляд.
Он сидит в своем любимом кресле и курит свои любимые папиросы. Пахнет от него любимыми духами, а из карманы выглядывают любимые часы. По комнате разносится его любимый марш из граммофона, а сам он застыл в любимой позе - закинув ногу на ногу и в упор уставясь на меня.
И приспичило же ему красить этот пол! Я бы уже час назад освободилась, так нет же! Я крашу, а он сидит себе да покуривает!
- Товарищ комендант... разрешите задать вопрос?
Он изгибает бровь.
Продолжаю:
- А за шкафом тоже нужно красить? Или нет?
- Если сказано красийт все - значийт, ты должен красийт все!
- Я понимаю, но там такой узкий проем, что моя рука туда просто не пролезет.
- А отодвинуть? Надорвешься?
- Отодвинуть?! Целый шкаф?!
- Не вижу ничего сложного.
Снова закрываю глаза и сжимаю губы. Сжимаю с такой силой, чтобы не дай бог меня не прорвало, что окупилось бы мне не слишком лестными поступками со стороны коменданта.
- Товарищ комендант. Ну вы же понимаете, что я не смогу. Он тяжелый.
- Да ничего вы не можете! Слишком нежный, я смотрейт! Шкаф ей передвинуть трудно!
- Он тяжелый!
- А ну не ори на меня!
Сжимаю уже не губы, а кулаки. Прямо чувствую, как срываюсь. Уже дышать от ярости тяжело...
Комендант лениво поднимается с кресла и приближается к шкафу. Хватается за край и с большим трудом передвигает в сторону. Вижу, как на его ладонях вздулись и без того толстые вены. Ничего сложного... Ну-ну.
Хватаю банку и захожу между шкафом и стеной. Макаю кисть в густую и вязкую краску, снимаю остатки о краешек банки и провожу по полу...
- Стой! Стой, русь! Да что же ты опять делайт?!
Запрокидываю голову. Закусываю губы. Оборачиваюсь и выдавливаю сладкую улыбку.
- Что же я снова сделала не так, товарищ комендант? - журчу я, представляя на его месте Вернера.
- Ты правда не понимайт?
- Простите, нет.
- Ты хоть раз красийт у себя в дом?!
- Да в чем дело?
Он опять в кресле, и опять не спускает с меня настороженного взгляда.
Сквозь зубы выносит:
- Начинайт надо с конец, а не с начало. Ты потом идти назад и попадайт в краска. А потом пачкайт мой дом!
Пожимаю плечами, в который раз хватаю банку и иду в конец. Сгибаюсь над полом.
- Так что, русь? Ты не отвечайт мне. Я тебя спрашивал: красийт ли ты когда-нибудь свой дом?
Тяжело вздыхаю и тру мокрый лоб.
- Не доводилось, - выдавливаю.
- Очень заметно. Ты вообще хоть что-нибудь умейт делайт в свой дом?
- Умею. Много чего умею. Весь огород на мне. Пол мою, посуду. Пыль протираю, окна, скот кормлю. За лошадьми ухаживаю: чешу им гриву, еды даю. Куры тоже на мне. Корову иногда дою.
- А что в это время делайт другой член твой семья?
- У них другое, они деньги зарабатывают. Мамка в телятницах, папка в колхозе, а братка у него подрабатывает. Мы с Никиткой, ну, младшим братом моим, дом содержим.
Комендант гасит папиросу, не спуская с меня взгляда. Медленно разворачивает леденец. Морщится.
- А... ты? Где работайт ты?
Соскребаю с щеки прожигающую каплю краски.
- А я пока нигде не работаю. Учусь только.
- Что? - комендант чуть ли не давится конфетой. Вздергивает брови. - Учусь? В школа? Так тебе сколько лет вообще?
Недолгое время молчу, раздумывая, стоит ли ему говорить правду. Кашлянув, честно отвечаю:
- Шестнадцать.
Комендант замолкает. Чуть хмурится. Медленно барабанит кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Несколько раз порывается открыть рот, но быстро останавливает себя.
- Всего? - наконец тихо произносит комендант.
Горько усмехаюсь.
- Ну, извините. Я в этом не виновата.
- Ну, и... - он вновь обрывает себя. Опять морщится, глотает воду из стакана, откидывается на спинку кресла и сплетает пальцы в замок. - Ну и как ты учиться в школа? Хорошо?
- Вы прямо как папка... Он то же самое всегда спрашивает. Да, неплохо. Иногда даже хвалят.
Усмехается. Медленно кивает.
А я с улыбкой вспоминаю, как пыталась научить Никитку математике и немецкому...
- А какие предметы у тебя лучше всего получайться?
- Предметы? Ну, математика и... - я вовремя себя обрываю. Сглотнув, завершаю: - И литературное чтение.
- Чтение? Любишь читать?
- Можно и так сказать...
- Пробовайт читать «Фауст»? Гете?
Удивленно смотрю на коменданта. Качаю головой.
Он чуть приподнимает голову. Прищуривается. Касается подушечками пальцев своей щеки.
Неспешно выносит:
- Я шел всю жизнь беспечно напролом
И удовлетворял свои желанья,
Что злило, оставлял я без вниманья,
Что умиляло, не тужил о том.
Я следовал желаньям, молодой,
Я исполнял их сгоряча, в порыве.
Тогда я жил с размахом, с широтой,
Ну а теперь - скромней и бережливей.
Я этот свет достаточно постиг.
Глупец, кто сочинит потусторонний,
Уверует, что там его двойник,
И пустится за призраком в погоню.
Стой на своих ногах, будь даровит,
Брось вечность утверждать за облаками!
Нам здешний мир так много говорит!
Что надо знать, то можно взять руками.
Так и живи, так к цели и шагай...
Резко останавливается.
Снова стучит пальцами по подлокотнику.
Вздохнув, поясняет:
- Иоганн Вольфганг Гете - мой фаворит. Я любийт все его произведения. Но больше всего - «Фауст». Я знайт его практически наизусть!
Замолкает. Подпирает ладонью щеку и задумывается.
Опять глубоко вздыхает, устало запрокинув на спинку кресла голову. Монотонно продолжает:
- Навязчивые страхи! Ваша власть -
Проклятье человеческого рода.
Вы превратили в пытку и напасть
Привычный круг людского обихода.
Дай силу демонам, и их не сбыть.
Не выношу их нравственного гнета.
Но больше всех бессмыслиц, может быть,
Я презираю власть твою, Забота!
Опираюсь о стену.
Долго смотрю на него, чуть склонив голову набок. Не найдя слов, вполголоса произношу:
- Красиво...
- Ты что, знайт немецкий? - мгновенно оживляется комендант.
- Немецкий? Нет, я не знаю... Я и не поняла смысла, просто звучит красиво.
Он горько усмехается.
- Ну, да. Ты не один такой. Много из моих знакомых не понимайт смысл. Зато звучит красиво...
Скребу бровь. Пожимаю плечами и продолжаю красить.
- Хорошо, русь. А какие книги читайт ты?
- Э... Разные. Александра Пушкина очень люблю. В детстве мне папка его сказки читал. Лермонтова стихи обожаю. А еще Гоголя. «Тарас Бульба» - одна из любимых книг. Так жалко мне было Андрия, который предал свою страну из-за любимой девушки из вражеского народа, но был убит за это своим же отцом...
- У вас в Россия вообще есть достойный писатель?
- Есть, я же говорю! Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Жуковский... Ломоносов. Толстой. Крылов...
- Пастернак?
- Да, и он тоже.
- Я знайт Пастернак. Он переводийт «Фауст».
Неожиданно я оживляюсь. Активно работаю кистью и не без гордости заявляю:
- Да у нас вообще великих писателей очень много! Просто, наверное, я не всех знаю. Я вообще... ну, читать люблю, только если мне книга нравится. А то, например, в библиотеке - а там мамка моей подруги работает - заставляют читать про Ленина. А я ненавижу про Ленина! Он скучный! И про революцию так же, и про большевиков... Но, правда, один момент мне запомнился: как Владимир Ильич находился в ссылке и писал письма молоком по бумаге. После этого мы с Машкой тоже так сделать попробовали. Играли: я Ленин была, а она - император.
Комендант не сдерживает улыбки.
Долго смотрит на меня в полном молчании.
Я за это время успеваю уже покрасить половину положенной территории. Уж и забываю о коменданте, погрузившись в раздумья, но он вдруг спрашивает:
- Неужели у вас в Россия такой большой патриотический направленность?
- Очень! Вы даже представить себе не можете, насколько! Например, родители Маши день рождения Ленина отмечают размашистей, чем свой собственный. А еще у нас очень много школьных кружков, направленных на развитие патриотизма.
- Например?
- Ой, я даже и не вспомню, я шибко туда и не ходила. Вот «умелые руки» посещала, в театральный пыталась, но мамка тогда ворчать начала: чего, мол, ерундой занимаешься, еще артисткой не дай бог станешь, да разве ж это работа...
- То есть, для Россия почетный работа - это телятница и колхоз?
- Так мамка думает. Считает, что лучше честным трудом копейку заработать, чем по сцене прыгать и народ развлекать.
- И это ваш отношение к искусство театра?
- Да я же говорю - так мамка только думает! У нас очень много артистов! И художники есть, и писатели, и музыканты. Да и вообще интеллигенции очень много, а до революции еще больше было! Я действительно считаю, что наша страна ничем не хуже других. Правда, я в деревне живу, где это не слишком заметно, но хотя бы Псков взять! Там же все! Столько заведений, столько прогресса! А это, между прочим, еще не столица даже!
- Серьезно, что ли? А я другое про ваш страна слышайт. Что русь мыться раз в год и жийт в домах с медведями.
- Нет, ну это точно бред какой-то! Чем Советский Союз хуже просвещенной Европы?
- А ты бывайт в Европа, чтобы имейт право сравнивайт?
Осекаюсь.
Хмурюсь и смотрю на коменданта.
А он по-прежнему не сводит с меня взгляда, подперев щеку рукой. Но глаза почему-то кажутся мне светлее. Не такими ярко-синими, а с аквамариновым оттенком. И даже родинка в глазу больше похожа теперь не на уродливую ржавчину, а на каплю золотистого меда. Наверное, это все игра света, который врывается в незашторенное окно.
- Нет, - вздыхаю. - Я не была в Европе. Я... Я нигде не была, кроме Атаманки и Пскова.
- А я был. И я знайт, о чем вести речь.
- Неужели все и вправду так плохо? Неужели мы настолько грязная и отсталая в развитии страна?
Он не отвечает. Чуть прикрывает сонные глаза, но взгляда с меня так и не сводит. Молчит.
- А как в Германии? - тихо продолжаю. - Лучше?
И вновь он оставляет меня без ответа. Кажется, глубоко задумался, и теперь смотрит даже и не на меня, а будто бы сквозь, отчужденно.
Вздыхаю.
Разгибаю спину, бросаю кисть в банку и оповещаю:
- Я закончила.
Комендант вздрагивает. Скользит взглядом по комнате. Пожимает плечами:
- Раз закончила - иди.
- Хорошо. Я тогда завтра вторую половину комнаты докрашу, как эта подсохнет. И под шкафом еще...
- Угу. Краску только забирай.
Киваю. Беру банку, отправляюсь к выходу и неожиданно даже для себя бросаю через плечо:
- До свидания, товарищ комендант.
- Ага... до свидания... - задумчиво протягивает.
Опускаю глаза. Прижав банку к груди, чтобы не уронить случайно, аккуратно иду к двери.
- Эй, Вера, постой!
Замираю.
Комендант торопливо поднимается с кресла. Подходит к письменному столу, садится перед ним на колени и роется в ящике.
Встает. Приближается ко мне и протягивает потрепанную книжку.
- «Фауст», - улыбается. - Перевод Пастернака.
Пару секунд медлю, затем осторожно, ловя его взгляд, принимаю книгу.
- Я купил ее, чтобы получше учийт русский язык. С любимой книгой ведь легче... И, кстати, говорийт, читайт и понимайт по-русски я научился, в основном, благодаря «Фаусту».
- И... это... Это мне?
- Почитай. Потом мне расскажешь. Обсудим. Буду тебе вместо учитель литература... Тебе же один год в школе оставайться?
- Два. Я должна была идти в девятый.
Он кивает.
- Ну и молодец. А то я давайт книга свой жена, а она... Прочитайт пара глав и бросайт. Ссылайться на много работа.
Хоть единственная отрада будет у меня в этом тухлом бараке... Не Ленин хотя бы, и то хорошо.
Рассматриваю выцветшие надписи на зеленой обложке. Она так насыщенно пахнет смесью папиросного дыма и горького древесного парфюма...
Комендант достает из нагрудного кармана портсигар.
Открывает его, оттуда вынимает пару конфет в обертке и кладет их сверху на книгу.
Последние секунды задерживается взглядом на моем лице. Хмыкает, разворачивается и уходит к креслу...
***
Уже в бараке я раскрываю хрустящие страницы «Фауста». Почему-то подношу книгу к лицу и втягиваю запах горького древесного парфюма. Пробую его будто бы на вкус, наощупь, на цвет - как, наверное, молодежь впервые в своей жизни пробуют алкоголь: осторожно, неуверенно, но со взрослым желанием заглотить как можно больше и поскорее опьянеть, чтоб почувствовать себя старше.
Страницы такие шершавые, такие зачитанные, что почти на каждой имеются небрежные пометки карандашом. Где-то подчеркнуто слово, где-то - целая строфа. В каких-то местах над текстом подписан немецкий перевод. А иногда встречаются даже рисунки: кресты, как на его мундире; человеческие профили лица; подробно, до мельчайших деталей прорисованные часовые механизмы и даже закрашенные через один квадраты по типу шахматной доски.
Но ни на одной странице я не замечаю ни единой капли, скажем, пролитого чая или супа. Вот у меня, например, книга пушкинских сказок вся испещрена пятнами меда, киселя и компота, а здесь даже намека на такое нет...
Провожу кончиками пальцев по корешку.
Из книги выпадает вдруг сложенный вчетверо листок.
Разворачиваю. Кажется, он вырван из какой-то книги или газеты. Крупная надпись наверху гласит: «Хитрости успешной игры в шахматы».
"Чтобы добиться успеха в любой партии, главное, помните: шахматы тождественны войне, и ценность любой фигуры равна человеческой жизни. Лишь зная это правило, вы не рискуете слабыми для защиты сильных - это негуманно в бою и это не принесет вам успеха в игре. Определяйте ценность каждой фигуры и не подставляйте их под удар, если на то нет необходимости. Важно помнить, что белым свойственно яростное нападение, черным же - глухая защита и просчитанные ходы...».
- Вот, гляньте! А вы мне еще и не верили! Верка, ты книгу откуда взяла? Тоже сперла, как часы?
- Вась. Заткнись, пожалуйста.
- Да я-то заткнусь. Я-то заткнусь, Вера, да только очистится ли после этого твоя совесть? И как же ты себя ощущаешь, когда вынуждена за жалкую книжонку с немцами кувыркаться? И еще рявкает, надо же, совести хватает рявкать!
«Никогда не ходите дважды одной фигурой, если на это нет серьезных оснований. Старайтесь задействовать и передвинуть как можно больше ваших «солдат», но не стоит переставлять абсолютно все, так как пешки в большинстве своем рискуют быть поверженными при таком исходе. Не подпускайте противника к краю поля...».
- Чего молчишь? Расскажи хоть, как это было? Нам же интересно послушать... Эй, девки! Вам интересно?
Все женщины молчат, лишь Симка оживляется и часто-часто кивает головой:
- Ой, а мне интересно! Я такова никогда не слушала!
Кошусь на Симку. Потом на Тамару. Та уже который день лежит, развернувшись к стенке, и молчит. Я пробовала с ней разговаривать, но она, видимо, еще не пришла в себя после случившегося.
- И мне интересно, - хмыкает Васька. - Да только ты Вере спасибо скажи. Ишь, что ты, от своих же у нее секреты! Вроде и ты русская, и я русская. Вроде на одной стороне находимся, помогать друг другу должны. А она что вытворяет! Ну, как говорится, свинья вез...
- Вась, - вздыхаю. - Да сколько же у тебя комплексов, мне прямо страшно. За книжку глотку готова перегрызть.
- Причем здесь книжка?! Ты совсем меня не понимаешь, да?!
- Не лезь, пожалуйста. Я читаю. И тебе не мешало бы, чтоб дурь из башки выгнать.
- Так почитала б, кабы было что. Да только с немцами я дружбу не вожу, и книжки мне затакма не дарят!
Закатываю глаза. Откидываюсь на твердую подушку и снова разворачиваю листок.
«Обязательно держите контроль над центром доски, ведь именно от центра удобнее всего атаковать. Пока у вас есть возможность - займите позиции в середине: лучше всего поставить туда коней и слонов...».
Вздыхаю и откладываю листок в сторону. Все эти хитрости в шахматах мне вряд ли пригодятся, а вот по «Фаусту» комендант обещал меня спрашивать.
И пока у меня есть шанс наладить с ним отношения, я ни в коем случае не должна его упустить.
***
Все время, пока докрашиваю вторую половину пола, я смотрю на коменданта. Пытаюсь поймать его взгляд, хотя бы на секунду, чтобы проверить: в хорошем он сегодня настроении или плохом.
Но он не смотрит на меня, как вчера, а лишь хмурится и перебирает бумаги из какого-то архива. Успеваю лишь заметить, что его глаза снова темные... наверное, из-за сдвинутых в напряжении бровей.
На этот раз крашу в полной тишине. Пару раз порываюсь завести разговор - скажем, о том же Ленине, патриотизме или уровне советского образования. Но сразу же одергиваю себя: ему некогда, он занят, и сейчас ему нет никакого дела до пустой болтовни.
Поэтому только и слушаю шелест бумаг, вдыхаю ядреный запах краски и пытаюсь впасть в размышления.
С одной стороны ведь и хорошо, что комендант занят. Никто не орет над ухом, никто не командует, не психует и не вопит «Как ты плохо все делаешь!».
С другой...
Вздыхаю.
Вчера я справилась с половиной на раз-два, а сегодня угрюмо смотрю на метры непокрашенного пола, раздвигаю хрустящие лопатки и очень медленно и уныло продолжаю возить маленькой кисточкой по полу.
Сквозь упавшую на глаза челку незаметно пытаюсь рассмотреть погруженного в работу коменданта. Почему-то сейчас мне кажется, что он немного другой...
И действительно другой. Щеки больше не заросшие щетиной, а гладкие, выбритые. И мундир, кажется, новый... хотя много ли я понимаю в этих их мундирах? Да, Марлин говорила, что сегодня у него встреча с неким группен-фруппен-кем-то-там. Даже восхищает его столь ответственное отношение к службе.
И все-таки внешность у него немного странная. Такая грубая, будто из куска скалы неумелый мастер попытался изваять человеческое лицо. Резкие черты, темные глаза...
А ладони совсем другие. Совсем противоположные лицу. Изящные, с тонкими пальцами... Если б не грубо проступающие вены, можно было бы подумать, что это вообще руки женщины. Как красиво он держит между двух пальцев огрызок карандаша...
И как уперся взглядом в свои документы, так в них и сидит! И делай, Вера, что хочешь. Хочешь - ляпай мне везде краску, хочешь - рви в клочья мою любимую рубашку, хочешь - разбивай мои часы... Я же все равно ничего не замечу, я же работой занят, мне же наплевать на свой дом...
- Товарищ комендант! Я закончила.
Он медленно кивает, так и не поднимая взгляда.
- Так что? Мне можно идти?
Комендант морщится.
Не глядя, взмахивает карандашом в сторону кресла и бросает:
- Присядь пока.
Первым делом думаю: нужно ли брать газету? Решаю не брать. Пускай хоть это заметит и скажет: «Ага, мое чистое кресло замарать вздумала»!
Но он ничего не говорит. Только хмурится, перебирает бумаги, что-то пишет и подчеркивает. Да что у него там такое? Просчитывает, как на нас получше напасть?
Проходит, наверное, минут тридцать, прежде чем комендант отодвигает документы в сторону, кладет карандаш, смотрит наконец на меня и произносит:
- Иди ко мне.
В изумлении вздергиваю брови.
Осторожно поднимаюсь. Медленно подхожу к нему. Опускаюсь на стул напротив его стола.
Комендант сцепляет руки в замок и подпирает им голову. Долго, прищурясь, глядит на меня. Неспешно протягивает:
- Знаешь... Я хотейт играть с тобой в шахматы.
Закашливаюсь.
Ожидала ли я этого? Нет, не ожидала, хотя должна была. Ведь просто так листка с правилами в его любимой книге не лежало бы. Стало быть, он тот еще игрок. А я, дура, только «Фаусту» вчера все внимание отдала...
- Ну, я... В шахматы... Я ведь...
- Ты умейт или нет?
- Правила я знаю. Просто играть почти не доводилось. Лишь однажды с пьяным соседом, но мы только начали, как мамка меня от него отогнала.
- Самое главное, что ты знайт правила. Остальное - математика. Ты ведь хорошо в свой школа знайт математика?
- Почему вам вдруг захотелось сыграть со мной?
- Я хочу выявить, на каком уровне по интеллекту и образованию находится сейчас ваш государство.
- Странно судить целое государство по одному человеку...
- Не просто человеку, а человеку из глубокий деревня. Мне часто отец говорийт: суди страну по состояние деревень. Города обустраивайт и ухаживайт, но истинный уровень экономика и образование показывайт никому не нужный далекий деревня.
- У вас очень мудрый отец.
- Так что? Ты играйт со мной?
Секунды две уходит на раздумье, а после я уверенно киваю.
Несколько хитрых ходов я все-таки запомнила... Выиграть не смогу точно, мне б хоть вспомнить, как и кем правильно ходить. Шахматы это тебе не шашки, здесь запоминать надо, где какая роль.
Но, кажется, я не опозорилась в знаниях правил. Правда, пару раз коня обозвала лошадью, на что комендант отреагировал яростной поправкой.
Все вычитанные правила старалась применять. Не понимала, правда, их значения, но бездумно следовала указаниям. Наверное, поэтому и проиграла. А чего я ждала? Он-то наверняка заядлый шахматист. Где мне, деревенщине, с ним тягаться?
После партии комендант вдруг надолго замолкает, пялясь в шахматную доску. Медленно протягивает:
- Скажи, откуда ты знайт все эти каверзные ходы?
- Что? Какие ходы?
- Не притворяйся.
- Да ничего я не знала. С ходу просто быстренько решила, как лучше будет...
- Ну-ну, - он с недоверием взирает на меня, постукивая пальцами по столу.
- Так что? На каком уровне наше образование?
- На том же, на каком я и предполагайт. Ничего нового.
- А... А как же ходы?
- Так ты все-таки признавайт, что ходы быйт?
- Да не было их! То есть... Я вообще запуталась! Я не понимаю, чего вы от меня хотите!
Комендант устало закрывает глаза. Откидывается на спинку стула.
- Вот так у вас все и происходийт, русь. Так вы и жийт в свой вонючий страна. Все только на поверхностном уровне, а глубины никакой нет.
- Да было б у нас время эту глубину изучать! Так нам же некогда! После школы сразу в огород, в конюшню... Нет, у городских, конечно, времени свободного полно, они и умные все, работой тяжелой не перегруженные. А мы! Даже определить легко, кто в деревне живет, а кто в городе. Даже по рукам. У горожан они нежные, мягкие, а у деревенских грубые все, потрескавшиеся.
Комендант вздергивает брови. Усмехается.
Расстегивает верхнюю пуговицу мундира и вдруг протягивает мне свою ладонь.
Тихо произносит:
- Дотронься моей рука - своей.
Долгое время медлю. Не понимаю, чего он хочет.
А, поняв, вздрагиваю.
Осторожно подношу чуть дрожащую ладонь к его руке. На секунду замираю.
Рвано вздыхаю. Унимая бешеный ритм сердца, провожу по его ледяной коже кончиками пальцев. Задерживаюсь мгновение на твердых венах, пытаясь навсегда запомнить аристократичную нежность кожи.
Снова судорожно вздыхаю и с трудом отстраняю пальцы от ладони.
Комендант молчит. Внимательно на меня смотрит.
Медленно трет краешек губ и пожимает плечами:
- Обычные руки. Ты уж всего наговаривайт.
- И в Германии такие же?
- Я не трогайт всех женщин за руки! И не могу сравнивайт то, чего не знайт, как, например, это делайт ты.
Он резко поднимается.
Отходит окну. Утирает лоб, расстегивает мундир до конца, снимает и аккуратно вешает на плечики.
Оборачивается и поясняет:
- В доме слишком жарко, а я терпейт не могу жару.
Киваю.
А ведь он даже не интересовался «Фаустом»...
Хочу уже повторить свой вопрос о том, можно ли мне идти, но дверь квартиры неожиданно открывается.
- Оберштурмбаннфюрер! Добрый день!
Комендант пристально смотрит на Вернера. Неспешно выносит:
- Давай опустим обмен любезностями, и ты мне сразу скажешь, в чем дело.
Вернер мешкает. Нервно поправляет воротник. Продолжает:
- Группенфюрер спрашивал о готовности документов.
- Готовы, пусть не волнуется.
- И еще он хочет видеть тебя у себя.
- Про это я помню. Вот, побрился даже... ради начальства чего только не сделаешь...
Вернер с любопытством смотрит на коменданта.
- А что за встреча? - интересуется старший надзиратель.
- Какая встреча?
- Группенфюрер говорил о какой-то встрече... С кем ты должен встретиться?
- А... Пока не знаю. Как поручит. Еще неизвестно, будет ли он доволен документами, с которыми я целый день провозился... Благодарю, Вернер. Спасибо, что оповестил.
Вернер кивает. Отряхивает мундир и уходит.
А комендант раздраженно бросает мне:
- И чего ты тут до сих пор сидейт? Иди уже!
Хмыкаю.
Покорно поднимаюсь и иду к выходу.
- Вера!
Замираю.
Комендант, поджав губы, выбрасывает:
- Краску не забудь.
Ну, да.
Точно.
И забыла я совсем, что находилась-то здесь только потому, что красила пол...
Возвращаюсь в комнату, беру банку и хмуро выхожу из квартиры.