Глава 14
От автора
Не могу не поделиться. Писала всю главу под песню «Мальчик мой» Светланы Владимирской (кроме отрывка со смешным диалогом). Вдруг кто захочет включить, вдруг кто-то больше проникнется! (Хотя куда больше...)
___________________
Бесконечность.
Отныне я точно знаю, что такое бесконечность, потому что грязной посуды не становится меньше. Мою тарелку за тарелкой, вилку за ложкой, но гора не убывает. К тому же Рейдж изредка ставит мне под руку новые чашки, ножи, доски. Это невыносимо в той же степени, что и молчание.
Не вру, он молчит. Единственное, что произнес — это ответ на мой скромный вопрос.
— А Вы умеете готовить?
— Да.
Замечательный диалог. Многогранный. Развернутый. Увлекательный! Впрочем, у нас все разговоры такие.
Вы знаете, это идентично тому, что ты болтаешь с голубем, который курлычет, чем вводит тебя в большее заблуждение.
И я даже не удивилась, когда этот псих принялся нарезать мясо, помогая себе прозрачным одноразовым пакетом: положил его на продукт, чтобы не прикасаться перчаткой. Он определенно не в норме, а выглядит так, будто все зашибись. Стоит, красивый, ровно. Ловко обращается с утварью, без Гугла варит кашу и компот, колбасу разделяет на идеально тонкие слайсы. Все без труда, будто поварские курсы проходил.
У меня от его присутствия и страх, и трепет. Но больше чувств вызывает резко осознание, которое я неосторожно роняю вслух, спустя полтора часа тишины.
— После завтрака опять намывать столько же...
Я и представить не могла, что от тарелок так больно быть может. Все зудит, обида кроет. Это незаслуженно, и я тут вообще не для подобного. А от принятия того, что я и за Синчем прибираюсь, мерзко. Он жрет, облизывает вилку, а я ее оттираю. Отвратительно. Возможно, мне стоит обтереть один из столовых ножей крысиным ядом, а потом с улыбкой устроить сервировку стола лысого капитана. Этакий личный сервис для вышестоящих лиц.
Рейдж думает: по глазам вижу. Скидывает с пластмассовой доски сырую говядину, на дно огромной специальной сковороды. Берется за лук и вдруг спокойно произносит:
— Я съезжу в магазин, когда все поедят. Заберу пакеты с грязной посудой, выкину на свалку, куплю два комплекта новой: кроме кастрюль и приборов. Увидят, что свежие, поймут. Тарелки белые, так что незаметно.
Купит сотни чашек? Я не ослышалась? Рот разеваю в шоке и таращусь на профиль, скрытый балаклавой. Почему для мужчины это так просто? И откуда такая гениальность? Он инструктирует:
— Днем и вечером ничем помочь не смогу. Полковник тебе задание выдал и недоволен будет, что я вписался. Парни к тебе напросятся — их не пускай, по той же причине. Неправильно это, — ему не нравится сложившаяся ситуация, что читается в складке между бровей, — И у меня работа будет в администрации, так что без вариантов. После всего этого дерьма трогать тебя не буду сутки: спи, отдыхай.
Надо же, мы подобрели. Что случилось? Где же команда пробежать двести кругов под ливнем? Я жую губу, нервно обмозговывая информацию. Наконец шепчу:
— Спасибо, но мне... стыдно.
Он коротко мотает головой, предпочитая немой ответ. Парни утверждают, что я ему симпатична. Логично и нелогично. Он пришел помогать по чистому желанию, но общаться отказывается. Когда тебе кто-то нравится, ты стремишься сблизиться. Рейджу это никогда не было нужно. Он лишь отталкивает, а потому я запутана.
Мужчина помешивает кашу половником, а я собираю ножи в кучу, сжимая их в ладони, и наливаю на лезвия обилие средства, отмывая прилипшую пищу.
— Татуировки на мужчинах, — неожиданно затевает, счищая шелуху с лука, — Тебя привлекают?
Он заболел? Запишу это в список: «Топ пять непредсказуемых тем». Рейдж на меня не смотрит, и я тоже стараюсь не смотреть: чтобы смущение не выдать.
— У Вас есть татуировки? — аккуратно произношу.
Я в курсе, что да, но хочется услышать это от него. Однако мужчина чеканит:
— При чем тут я? Мы говорим в целом, отстраненно, без перехода на личное, Ривер.
Я ежусь от злобного шлейфа, окутывающего с ног до головы. Неудачная попытка.
— Не размышляла об этом, — потираю нос запястьем, — Смотря какие. Если что-то странное, то нет.
Он метает на меня быстрый изучающий взгляд, а следом и вовсе секундно отворачивается. Что, у него волки по всему телу набиты?
— Странные — это какие? — продолжает в сомнениях.
— Это типа перекошенная морда тигра на всю спину. Или купола, — медленно жму плечами, — Или... ну... член?
Капитан вскидывает брови, а я прячусь за волосами, которые выбились из хвоста уже как час назад. Нормальное слово. Мне двадцать один год, ему... ему дохрена. Что такого? Но все равно алею. На этот раз Рейдж глядит на меня дольше, склонив голову, и уточняет с бархатистой усмешкой:
— Член, Ривер?
Я бесшумно выпускаю воздух из губ, страдальчески подгибая колени.
— Например. Я такого не видела, но, уверена, выглядело бы ужасно. У Вас же нет члена?
Хватает секунды на то, что бы понять, какую ересь я сморозила.
Меня моментально бьет током.
Черт! Зашейте мой гребаный рот! Я коченею, поворачивая голову к мужчине мини рывками. Он аж от овощей оторвался: опирается о стол руками и глаз с меня не сводит — ему опять весело. Отлично. Испанский стыд, но зато у него настроение поднялось.
— Я имею в виду...
— У меня есть член, Рив, — перебивает, издеваясь и наслаждаясь моим десятым слоем пота, — Но только один.
Я неловко прочищаю горло, наспех выруливая из положения.
— Эм... это тоже очень хорошо... в смысле... не нужно два, это лишние, достаточно одного рабочего, а не нарисованного...
Что, простите?
Почему становится только хуже?! Я превращаюсь в пепел от жара.
— Рабочего? — хмыкает, не вытаскивая из ямы, а раскапывая ее глубже, — Немного не понял тебя. Поясни, Рив.
Придурок.
Ему поистине забавно. Какое счастье. Я суечусь, нервно заикаясь:
— Чтобы он... выполнял все надлежащие функции... первоочередные и не первоочередные функции...
Да в чем моя чертова проблема?!
— Не первоочередные? Что для тебя второстепенно? — я чувствую его улыбку садиста, — Потому что если мы говорим о сексе, Ривер, то тут наши мнения не сойдутся, ведь для меня это важнее...
— Рейдж! — вскрикиваю, выпуская посуду из рук, роняя все в раковину, — Мне... мне надо отойти!
Я выключаю воду, снимаю перчатки, кидаю их на край раковины и шустро вышагиваю в темную столовую. Позади меня остается звук тихого бурления еды на плите. Не уверена, что сбегать было разрешено, но это слишком для того, чтобы продолжать. Мы с капитаном о сексе разговаривали? Да я ни с кем в жизни о таком не вела беседы! Ощущение, что он мою невинность разом содрал. Ненавижу: и его, за дерзость, и себя, за бурную реакцию.
Я не ханжа. Равнодушно отношусь к подобному, но Рейдж на личное перешел, и я не могу отдышаться. Хотя, заговори со мной о таком Кастор, я бы подразнила в абсолютно расслабленной форме. А с этим чертовым мужчиной... с ним все сложно.
Плюхаюсь на дальний подоконник, прислоняясь спиной к стене, а ноги вытягивая вдоль пластмассы. Справа окно большое: вдалеке виднеется парковка администрации. Слева зал со столами. Тут укромно. Конец помещения. И капитан за мной не пойдет. Посижу в спокойствии пару минут, оправлюсь, краску со щек сотру, и вернусь в нормальном виде — таково мое желание. Но до слуха доносится звук берцев по плитке. Конечно, он ведь не позволит мне пережить это в одиночестве.
Я прикрываю глаза и делаю глубокий выдох, когда мужчина встает рядом, обжигая своим теплом. Даже поворачиваться не рискну — мое лицо окажется прямо около его, простите, ширинки. Уж тут у меня ум появляется. Не хватало еще с дуру ткнуться носом в мужской пах.
— Мог бы взять тебя на руки и пересадить на стол, но ты и без того перенапряжена, — приглушенная хрипотца вводит в ступор, — Увидят нас вдвоем с улицы и доложат полковнику. Слезь и сядь на стол сама.
Мои легкие сжимаются, и я послушно следую указанию, подходя к предмету у стены. Подтягиваюсь на руках и располагаюсь, тут же опуская голову. Он не приближается: смотрит, стоя на расстоянии вытянутой руки. От того игривого настроя и след простыл. Я опираюсь запястьями в край поверхности и жую губу от стресса, снова оказываясь в той самой ловушке: не знаю чего от него ожидать. И ко мне поступает очередная странная вещь.
— Никогда не пойму твою взбалмошность касательно обычных тем.
О, да, он и на миг прикинуть не может, что я без опыта. Все его знакомые девушки раскрепощенные — он бы не стал водиться с кем-то, кто настолько наивен. Я — исключение. У Рейджа выбора нет.
Не буду же признаваться, что меня лишь ветер ласкал. Как-то позорно. Поэтому мямлю:
— Стеснение, наверное.
Он задумчиво кивает, что я уловила, мельком приподняв нос.
— Да. Я об этом.
Не все похабны, капитан. Не все гоняют в город на перепихон к рыжуле. Я чуть морщусь от гадкого ощущения. Расплываюсь тут от него, а он несколько часов назад был в процессе разрядки. Это как мне себя не уважать нужно, чтобы к нему чувства питать?
Я устала. На дворе ночь непроглядная, а впереди целые сутки без нормального отдыха. И Рейдж... он поделился, что работать днем будет. Сейчас тоже на ногах. Я задираю голову и встречаюсь с пронзительными глазами, мерцающими на свете от фонаря, что лежит дорожкой справа от стола. Он не прекращал смотреть на меня? Почему? Раздумывает, как ему не повезло иметь такого солдата в отряде?
— Можно спросить?...
Рейдж, кажется, не удивлен. Набирает воздух, отчего грудная клетка расширяется, и нехотя соглашается. Будто для него это означает угодить в капкан по собственной воле.
— Спроси. Но отвечать не обещаю.
В какой-то мере это уже победа. Раньше мужчина бы наорал, а тут идет навстречу. Возможно, он до сих пор сохранил желание раскрыть свои карты? Воспринимает меня... той, которая в теории способна стать подругой? Не хочу в это погружаться. Больно.
— Вы мало спите... постоянно? И по сколько часов?...
Он, похоже, прикусывает внутреннюю сторону щеки. Отводит взгляд в сторону, предоставляя себе время на решение быть честным или послать на три буквы. И снова: в нем вспыхивают опасения. Я бы обняла его сейчас, если бы мы были в чуть более близких отношениях. В такие моменты сердце всегда рвется утешить.
— Постоянно, — в тоне сквозит подавленность, — Около четырех часов в день. Иногда получается пять.
«Получается». Это тропа к разгадке. Он бы хотел отдыхать так, как положено, но не выходит. У меня внутри колет от тревоги. Четыре часа — неадекватно мало. Так нельзя. Как он вообще держится? С ума сойти легко — не метафоричное выражение. Помню, как он подчеркнул, что привык к своему режиму. Но я поставлю все заработанные деньги на то, что приспособиться к этому — означает вечно пребывать в пытках.
— Еще один вопрос? — прошу шепотом.
Рейдж напрягается в теле, сводя брови. Что же у него случилось ужасного, раз он так боится открыться? Как сильна должна быть травма, чтобы оказаться в ней тотально запертым?
— Только один, Ривер, — проговаривает, и его голос душит сам себя.
— Вам снятся кошмары? В этом причина? — аккуратно проговариваю поскорее, пока он не передумал откровенничать.
И мужчина бормочет с тем же темпом, видимо, исходя из похожих соображений.
— Да. Столько, сколько я себя помню.
Боже. У меня слов нет. Это звучит нереально, из разряда фантастики. Ни одна ночь не протекает гладко? Он не преувеличивает? Я расширяю глаза и смыкаю зубы от переизбытка глубинного терзания, словно ножом органы исполосовали. Рейдж мнется, заводя руки за спину, скрепляя их там, чем демонстрирует натяжение в области бицепсов, и скомкано сообщает:
— Когда ты спала в моей кровати, и я лег к тебе... я тоже уснул. На три часа. Неосознанно. И мне не снилось плохое. Впервые. Проснулся от того, что ты ворочалась, а так бы... наверное, спал еще двое суток. Это было... было так, как должно быть — так я почувствовал. Но нельзя зацикливаться на мире, Ривер, потому что мира не существует. Я ошибаюсь, когда начинаю надеяться.... Поэтому я тебя на дух не переношу. Ты заставляешь надеяться, — он жмурится, рвано мотая головой, и отрезает в привычной манере, закрывшись, натянув маску холода, по щелчку пальцев, — Еду помешивай. Я тебе напишу сообщения, когда выключать конфорки. У каждого блюда по-разному. Утром увидимся.
Рейдж резко разворачивается и через считанные секунды исчезает из помещения.
Что?
Что сейчас произошло?
Я без пульса. Без дыхания. Давлюсь смесью: тяжелой, почти невыносимой. Это придавливает грузом в двести кило. Ему было прекрасно со мной? Но это «прекрасно» принесло муки? Он погрузился в долгожданное умиротворение, а позже впал в угрызения за то, что посмел погрузиться? Я дала ему то, чего не хватало? Чего никогда-никогда не хватало?
Я бы бросилась за ним, несмотря на онемение в конечностях. Я бы потянула к себе. Я бы крепко обняла. Его речь — самое чуткое, что он когда-либо говорил. Самое пронзительное. Он хоть отдает себе в этом отчет? Сердце разрывается. Руки подрагивают. Рейдж превратился из стального мужчины в ранимого котенка, который чертовски запутан, которому требуется спасение. Фактически крикнул о том, как нуждается в помощи.
«Ты заставляешь надеяться».
«Поэтому я на дух тебя не переношу».
Нет, он не жестокий. Я заблуждалась, называя его бесчеловечным. Травмированный, напуганный, нежный — вот подходящее описание. На языке вертятся десятки возникших прозвищ. Капитан сочинил мне несколько, и вот у меня они тоже родились. «Мой милый», «Мой мальчик», «Мой робкий». Однако мужчина доходчиво обозначил: он не позволит себе перейти выставленные границы.
Для этого есть я. Есть мое стремление преодолеть преграды.
Есть мои грезы.
***
Я получила от него несколько командных сообщений. В них не имелось и капли тепла: исключительно сухая инструкция. Вполне предсказуемо.
Утром я подогрела приготовленное под специальными лампами, выложила все в поддоны, поставила в начале раздачи тарелки и столовые приборы, после чего принялась ждать.
Кастор, Джастин и Рик пришли в шок, застав мое положение. Я быстро объяснила, что выполняю приказ полковника. Они разозлились и кинулись навязывать помощь. Рейдж выдвинул, что это обернется всем боком, так что пришлось отказаться.
Синч ухмыльнулся, выкинув:
— Наконец-то ты там, где тебе и место. Баба должна быть на кухне.
Я накладывала ему гречневую кашу и кое-как удержалась, чтобы не харкнуть в нее. Ничего не ответила. Незачем конфликты развозить: тем более О'Коннор был неподалеку. Он похвалил меня, прося положить в кашу дополнительный кусочек масла. К слову, в его тарелку я тоже плюнуть хотела.
Происходящее было настоящим унижением. Весь лысый отряд подкалывал и хохотал. Я разрывалась, бегая из стороны в сторону, чтобы успеть накормить каждого. Но мысли занимал Рейдж: всецело. И, когда он пришел, то окинул мои вымотанные глаза сочувственным взглядом. Однако ничего не сказал.
Точно также поступил и позже. Тайком забирал несколько здоровых мусорных пакетов, а позже тайком привез новую посуду: такую же, от какой мы избавились. Я намывала вилки и ложки, пребывая в коматозном состоянии. И, получая коробки с магазина, куда съездил Рейдж, увидела, что в мужчине что-то отличается. Каким-то он вялым был, что несвойственно.
Я поблагодарила, услышав в ответ тишину, и села за столик. Положила щеку на сложенные руки. Одновременно отдыхала и пыталась не уснуть. Через полчаса почувствовала, что на грани: дернула себя, начав отжиматься, дабы не вырубиться.
Это день сурка. Все повторялось. На обед опять оскорбления Синча, а потом опять приборка помещения. Рейдж забрал очередную порцию грязной посуды, не затевая речей. И снова: выглядел еще слабее, чем утром. Хотя, мне ли судить? Я занималась вилками и ложками, как зомби. Переодически приседала, отгоняя сон.
К ужину не вынесла. Отключилась, сидя на подоконнике. Меня спасли ребята, которые заглянули спросить о самочувствии. Они разбудили, ведь до новой кормежки оставалось около двадцати минут. Я, как торпеда, подорвалась греть еду, а потом... Потом опять накладывать, опять внимать издевательства, опять мыть: только на этот раз всю посуду, ради правдоподобности. Я даже поскребла по тарелкам ножом, чтобы они были хоть чуть-чуть изжитыми, приблизиться к правде.
Освободилась в двенадцать ночи. Дождливый ветер омыл побледневшее лицо. Я еще не радовалась холоду так сильно, но в столовой было душновато, поэтому улица оказалась раем. Ребята куда-то пропали: я не обнаружила никого в комнате. Поплелась в ванную: смывать с себя всю грязь. Когда вылезла из душа и выключила воду, то за стенкой уже раздавались привычные разговоры. Я вышла, переодетая в домашнее, и сушила волосы полотенцем, желая свалиться в постель, но не тут то было. Парни ошарашили:
— У Рейджа грипп. Подхватил где-то. Встретили его, пока курили за общежитием. Он из больницы выходил: отказался в палате лежать. Взял медикаменты и домой пошел. Так что у тебя точно пару дней без тренировок.
Сон отменился: я собой не особо руководила. Натянула джинсы, накинула куртку и пошла проверить мужчину. Он ко мне пришел, помогал в столовой, так что я не могу остаться в стороне, когда плохо ему. Да, позавчера капитан прогнал меня, и я готова к тому, что он вовсе не откроет в этот раз. Но попытку совершить стоит.
Поэтому сейчас я стою здесь, у его дома, и мешкаю перед тем, как постучать. За шторами горит блеклый свет — скорее всего ночник. Это подтверждается, когда я все же решаюсь дать о себе знать. Рейдж открывает дверь. За его спиной, на прикроватной тумбочке, включена белая лампа, а так везде мрак. Я обнимаю себя руками, готовясь к грубостям, и бормочу, тупясь в землю:
— Вы заболели... отчасти по моей вине. Я знаю, что Вы не мой сосед, чтобы я Вас проведывала, но, возможно, Вы бы позволили...
Он вдруг берет меня за руку и тянет в дом, запирая дверь. Я неуклюже спотыкаюсь и впечатываюсь в худи с запахом мяты, чувствуя болезненный жар от мужского тела. Дыхание вновь перехватывает. Не обматерил. К себе пригласил, не пробуя бороться, как поступает обычно. В совокупности с тем, в чем капитан признался прошлой ночью, у меня едет крыша.
Медленно задираю голову. Он смотрит на меня с какой-то нуждой, будто действительно хотел, чтобы я тут была. Глаза абсолютно разбитые, хотя стоит ровно. Я почти уверена, что у него высокая температура, но Рейдж свою дрожь не показывает: прикидывается, что все в полном порядке. Это такая очевидная ложь... ему ежедневно лгать приходится. Не знаю какой метеорит упал на планету, но, кажется, в воздух просочилась не хилая доза радиации — иначе не объясню, почему в наших взаимоотношения произошел прогресс. Не объясню, почему через пару секунд, обдумав слова, он тихо хрипит то, что я не забуду до конца жизни.
— Останься. Выпей противовирусное. Надень мою кофту и поспи со мной, Рив... Пожалуйста.
Не приказ. Искренняя просьба. Впервые. И мужчина не подгоняет: устало поддерживает зрительный контакт, надеясь на согласие. Я молюсь на то, чтобы это не было чудным сном. Чтобы это было реальностью. Нашей с ним единой реальность. Так и есть: комната никак не изменилась. Если бы я находилась в ловушке сознания, то нашла бы отличия. Но где бы я не была: мой ответ одинаков.
— Останусь.
Его плечи опускаются в облегчении, и он вяло кивает, отшагивая к шкафу. Достает из стопки свежую серую кофту, и я закрываюсь в ванной, совершая нехитрые действия. Дом — так я себя чувствую в его вещах. Кто бы знал, что промозглая база «Эйприл» подарит мне тепло. Я не дурочка: в курсе, что завтра Рейдж переменится, испепелив трепет. Однако я пострадаю из-за этого позже. В данную минуту я отрицаю идею убиваться и мучать себя размышлениями о будущем.
Сочувствующая часть меня входит в его положение и жалеет, а здравая часть меня подсказывает, что как бы он не был травмирован, это не дает ему право разрушать меня перепадами настроения.
Капитан протягивает пластинку таблеток: я достаю две штучки и запиваю их остывшим мятным чаем. Мне стеснительно залазить на кровать. Я ворочаюсь, прикрывая свои голые ноги, неловко натягивая одеяло, но мужчина намного смелее. Ложится чуть ниже и сгребает меня в охапку, тыкаясь лицом немного выше груди.
Это безвозвратно забрало мое бедное сердце.
Я все еще не думаю, что готова принять весь спектр чувств к Рейджу, ведь это похоронит меня заживо. Легче определить, что он мне симпатичен — на этом и остановиться. У нас не может быть чего-то серьезного, и я не должна забывать об этом факте. Но это чертовски сложно, когда он лежит вплотную, обнимая меня так, словно я — единственное, что ему когда-либо было нужно.
Понимаете, есть существенная разница между тем, чтобы хотеть чего-то и между тем, чтобы хотеть чего-то несбыточного. В случае с Рейджем, это всегда второе. Я могу мечтать сколько угодно, но в ответ получу лишь редкие моменты сближения, а потом снова лед.
Его стабильно крепкие руки сейчас ослабшие. Он обвивает меня ими, и, вероятно, совсем не волнуется, что я лежу боком на его левом предплечье. Ощущение, что какую бы неудобную позу мы не заняли, мужчине все равно будет комфортно, потому что я рядом.
До последнего не знаю куда деть свои руки. Обнять могу только за затылок, но мне страшно делать это без спроса: велик шанс вылететь за пределы дома, приземлившись лицом в торф.
— Рейдж, — шепчу, проверяя спит ли он.
Капитан лениво отрывает лицо от моего тела, приподнимая голову, смотря на меня снизу вверх, что воспринимается фантастическим зрелищем. Я вижу блеск его кожи в складке между бровей и на веках: он весь горит. И объятия перестают быть первостепенной задачей.
— Снимите маску, — выдвигаю дурость, — Серьезно. Жарко, балаклава только навредит, важно дышать нормально.
Он кладет висок на мою вытянутую руку, не сводя бредовых глаз, и тихо усмехается, безвредно:
— Мило, что ты приказываешь капитану.
Стоп... ну да, было похоже на команду. Я ворчу, переводя в шутку:
— Просто готовлюсь занять Ваше место через несколько лет. Тренируюсь.
Рейдж смеется: второй раз за время нашего знакомства. Глухо и искренне. Боже, мне снова необходим дефибриллятор. С ним когда-то бывало иначе? Он меня душит: то страхом, то нежностью. Я закусываю губу, наслаждаясь этим прекрасным беззаботным звуком, а мужчина, явно улыбаясь, помещает лицо обратно: буквально трется об меня, как кот, прежде чем затихнуть. Туда же шепчет, пробивая горячим дыханием и балаклаву, и кофту на мне.
— Пока плохо получается. Со временем научишься.
— Вы перевели тему, — напоминаю.
— Да, — хмыкает, — Я ведь капитан: могу вести диалог по своим правилам.
— Вы снова перевели тему.
Он вздыхает, не имея сил ругаться. К тому же я права: от балаклавы необходимо избавиться. Вот только как...
— Я сниму, если мы закроем твои глаза.
А? Если мы... что? Хмурюсь, стараясь смекнуть. Он планирует лишить меня зрения с помощью повязки? Какая интересная ночь выдается. А дальше? Скует руки и ноги? Ну, в конце то концов я сама виновата, что пришла в этот дом...
— Ладно, да, хорошая идея, — шатко проговариваю.
Это не совсем то, что я имею в виду.
Начнем с того, что я не доверяю ему до такой степени. Я ему вообще не доверяю. Он буквально бесконечно выкидывает какие-то странности. Но если вариант только один, то я вынуждено соглашусь.
Рейдж поднимается, направляясь к тому же шкафу, а я робко сажусь, почесывая затылок. Он достает тканевую балаклаву, которая плотно прилегает к лицу, и располагается близко ко мне, сжимая ее в руках. Я кошусь на вещь, и мы молчим пару мгновений, прежде чем он бормочет с толикой сожаления во взгляде:
— Ты знаешь... я бы не хотел, чтобы все было так сложно. Я бы правда не хотел, Ривер.
Это завуалированное извинение, от которого бегут мурашки. Здесь у меня нет сомнений. Он правда сам мучается от себя же, и это заметно. Мне кошмарно жаль, до скрежета в груди. Я утешительно мотаю головой и заверяю:
— Все в порядке. Я принимаю это, без проблем.
Для достоверности ерзаю по матрасу, передвигаясь к мужчине, безмолвно прося одеть маску. Он тяжело выдыхает и складывает ее так, чтобы протащить мою голову через небольшое отверстие для глаз. Я приспосабливаюсь к темноте, пока он аккуратно поправляет вещь, убеждаясь, что мне ничего не пережимает. И этот подавленный, чистый голос полностью лишает ориентации в пространстве.
— Дело в твоих глазах. Они очень светлые. Я в них себя вижу. Не хочу себя видеть.
«Я не от других скрываюсь, а от себя».
Так он выразился про ношение маски. Теперь я понимаю лучше. Ему свое отражение неприятно или даже противно. Я смачиваю засуху в горле, выведывая без давления:
— Как Вы бреете бороду без зеркала? Или она у Вас не растет?...
— Растет конечно, — грустно усмехается, — Каждое утро это перебороть пытаюсь у зеркала, когда себя привожу в нормальный вид. Но не получается.
Цепочка составляется с бешеной скоростью.
— Поэтому Вы приходите на завтрак поздно? Задерживаетесь у зеркала?
Рейдж убирает руки, и мне кажется, что я переборщила, но он, помедлив, шепчет:
— Да.
Я не смею расспрашивать дальше, ведь поток откровений зашкаливает. Он делится сам, понемногу, и у меня нет цели превратить эту ночь в допрос. Хотя неведения много. Он уродлив внешне? Весь в ожогах? Поэтому его от себя воротит? У него... отсутствует губа? Вырезана часть щеки? Жуткие картины заполняют воображение. Рейдж ведь огрызнулся на мои слова: «А вы под балаклавой красивый?». Может, по этой причине он нагрубил?
Я ничего не понимаю.
Мужчина тем временем снимает балаклаву: сужу по звукам. Кончики пальцев бьет током. Он будет со мной вот таким, настоящим. И мечтать не смела, а сейчас это свершается. Да, я его не увижу, и все же... это больше, чем я могла бы просить.
Дикое предвкушение накрывает все тело, а затем оно возрастает, что не предоставлялось возможным: до меня доносится звук липучек. Потому что Рейдж снимает перчатки.
Держите меня семеро.
Я еле контролирую порыв накинуться и притронуться. Рейдж это хорошо улавливает.
— Можешь касаться лица, но не рук, — предупреждает в некой уязвимости, — Пообещай, Ривер. Ты не будешь трогать руки и не снимешь повязку. Иначе я не смогу тебе доверять.
Он разрешил касаться лица?
Боже, это моя погибель. Я пропихиваю ком в горле и ответственно клянусь:
— Обещаю. Ни за что.
Он сразу утягивает нас в то же положение: примыкает к ключицам и обвивает талию. Ощущения, благодаря темноте, обостряются. Я терзаю укусами внутреннюю сторону щеки, лишаясь рассудка от того, что имею возможность контактировать с большими участками кожи. А приступить боюсь. Почувствовать что-то шокирующее или душераздирающее. Рейдж накрыл нас одеялом: ему холодно, но он, опять же, лихорадку не демонстрирует. Мои голые ноги напротив его ног в домашних брюках, и я точно знаю, что во сне они переплетутся. Даю себе короткую паузу и нерасторопно тяну руку к мужскому затылку.
Это было глобальной ошибкой, потому что я рехнулась с концами. По ночам размышляла о том, что он лысый, но нет. На затылке коротко, а выше... выше есть локоны: густые и донельзя шелковистые. Я ни разу таких мягких волос не трогала. Они идеально прямые, не вьются. Это сравнится с чем-то внеземным. Мои пальцы действуют медленно, чтобы у Рейджа не сложилось впечатление, будто я его щупаю дотошно — но так оно и есть. Он дышит чуть чаще: то-ли от болезни, то-ли от касаний. Я тут уже от этого помешалась, а впереди еще область челюсти, носа, щек...
Помяните меня достойно, пожалуйста. Поднимите тост за то, что я умерла, познав тайну всего человечества.
— Какого они цвета? — тихо складываю скачущие буквы.
Рейдж мешкает, не переставая внюхиваться: он действительно втягивает мой запах, и я не понимаю, нравится ли ему.
— Аманда говорит, что они похожи на шоколад. Чуть темнее молочного, — благодаря отсутствию барьеров мужские выдохи ощущаются более близко, и это крутит внизу живота веревки.
Он не голубой. Брюнет. Прекрасная новость.
— Аманда?
— Та рыжая девушка, — тихая хрипотца ошарашивает, — Она не моя родственница, Ривер. Она парикхмахер и... еще... педагог по рисованию. Я с ней не сплю. Только со шлюхами в одном заведении.
Я тотально сбита с толку.
И радость, и неприязнь — вместе. Зря на Аманду порчу мысленную нагоняла. Надо отозвать поскорее: не дай Бог долетит.
Рейдж берет уроки искусства? Для чего? Ему нравится это? Я бы могла учить его, если бы он захотел. Хотя он не говорил, что ходит туда для рисования. Может, только стричься.
— Спасибо, что поделились, — отвечаю что-то, включая мозг, — Я это ценю.
Он издает ничего не означающий звук: потихоньку засыпает, ведь и рассказ про Аманду был измотанным. Я постепенно, в безмерном волнении, перехожу пальцами к лицу. Идеально-выбритая кожа: тоже мягкая. Нет морщин. Нет неровностей. Выточенная челюсть. Пухлые губы — по ним я случайно прошлась, глаза завязаны, это вышло не нарочно. Меня охватывает колючая сеть: у него нет изъянов, он скрывается по другой причине. Что-то психологическое, какой-то мощный блок — это не позволяет мужчине жить спокойно.
Он шепчет сквозь сон, практически неразборчиво:
— Опять это делаю.
Я перебираю его волосы и глажу рядом с виском, тихо-тихо уточняя:
— Что делаете?
Рейдж отвечает еще глуше: не властвует над собой, подстраиваясь под ласку моих пальцев.
— Мечтаю и надеюсь.