Глава 4 Цунаде
— Какая же скукотища, — вздохнула Цунаде.
Прошло несколько месяцев с того дня, как была разрушена база повстанцев. Как же все тогда на них орали... Они не только провалили свое первое задание, но и раскрыли работу Специального отряда. Упустили человека, который мог пролить свет на начало восстания. А что самое ужасное — теперь повстанцы только сильнее спрятались у себя в джунглях и еще больше засекретили поставки взрывных печатей. Обычным шиноби за такой поступок грозил бы трибунал. Но они не были простыми шиноби — они были учениками Хокаге. Так что большого скандала не случилось, даже команду не стали расформировывать. Но наказание все же придумали для каждого: Джирайю лишили звания джонина, Орочимару заставили остаться с ними, а Цунаде ждала участь похуже — ее убрали с передовой и приказали учиться на ирьенина.
— Девочки, подойдите, пожалуйста, — прозвучал строгий голос старшего ирьенина в учебной палатке.
Цунаде сидела за железной партой в окружении таких же молодых учениц-ирьенинов и, подперев подбородок кулаком, с тоской смотрела на медицинские плакаты, витая в своих мыслях. И только когда ее толкнули в бок, она встала и подошла к доске, где все уже толпились вокруг старшего ирьенина — невысокой и очень худенькой женщины средних лет в белом халате, с темными глазами и русыми волосами, завязанными в высокий хвост. Бивако была не только одной из самых уважаемых ирьенинов в Конохе, но и женой самого Хокаге, так что Цунаде знала ее с детства. Хотя это знакомство едва ли ей сейчас помогало. Наоборот, казалось, что к ней придирались даже больше, чем к остальным.
Бивако подошла к одному из железных столов, на котором лежал большой развернутый свиток, и сложила ладонями несколько печатей. Спустя несколько мгновений с громким хлопком на листе пергамента появилась большая живая рыба.
— Как вы знаете, завтра выпускной экзамен, — продолжила Бивако, — и от его результатов зависит ваше будущее: станете ли вы ирьенином или отправитесь домой. Так что давайте повторим все, что вы должны показать перед комиссией.
Бивако взяла скальпель, сделала глубокий надрез по брюху рыбы, в свободной руке зажгла зеленую чакру и поднесла ее к ране, которая стала быстро срастаться, не оставляя шрама. Девушки-ирьенины внимательно следили за действиями своего учителя, слушали и записывали ее слова. Но Цунаде стояла в стороне и смотрела на просвет в палатке. С улицы доносились веселые голоса шиноби, вечер был солнечным, и она еще сильнее стала ждать, когда же вся эта скукотища закончится.
— Твоя очередь, — обратилась к ней Бивако.
Цунаде тихо вздохнула и подошла к столу, слыша за своей спиной смешки остальных девушек. И уже хотела завестись, ответить им, что посмотрели бы они, кто из них был неумехой в настоящем бою. Но почувствовала на себе взгляд Бивако, которая уже распечатала перед ней большую рыбу с желтым брюхом, и промолчала.
— Приступай, — приказала Бивако, сделав надрез.
Цунаде подняла ладони, зажгла зеленую чакру: такую тихую и спокойную, что она едва ощущалась. Рыба громко забила хвостом по железной столешнице, так что пришлось начать лечение. Только с каждой секундой Цунаде все больше думала о том, что у нее ничего не получится. От этих мыслей поток становился неравномерным. Шрам выходил кривым, пока рана и вовсе не перестала срастаться. Цунаде так сильно разозлилась на эту несчастную рыбу, которая уже перестала бить хвостом и открыла рот, что чакра окончательно перестала идти.
— Видите, про что я вам постоянно говорю, — произнесла она, убрав ладони. — Ну какой из меня ирьенин?
Бивако ничего не ответила, лишь слегка свела брови. Она осторожно завернула уже мертвую рыбу в свиток.
— Можете быть свободны, увидимся завтра на экзамене, — обратилась она ко всем. Цунаде развернулась вылететь из душной палатки, но Бивако бросила на нее строгий взгляд и добавила: — А ты останься.
Цунаде тихо выругалась. Заметила, как на нее насмешливо посматривали остальные, скорчила им гримасу и, когда все вышли, стала ждать, какую на этот раз придется выслушивать нотацию.
— Почему ты так сопротивляешься? — спросила Бивако.
— Я не сопротивляюсь, — замотала головой Цунаде. — Просто моя чакра — она совсем другая и не подходит для лечения ран. Бесспорно, дело это полезное, да только мне-то оно зачем? Сколько было попыток научить меня этому в детстве? Всех и не пересчитать. Эта-то чем отличается?
— Знаешь, — задумчиво произнесла Бивако, — когда Хирузен рассказывал, как ему тяжело вас учить, я ему не верила. Говорила, что он слишком много от вас требует. Но сейчас... Если я с тобой одной не могу совладать, — она усмехнулась, — то что же говорить про вашу команду в полном составе?
— Извините, что доставляю вам неудобства, — сквозь зубы произнесла Цунаде, стараясь при этом звучать весьма вежливо. — Но не мое желание здесь находиться...
— У меня тоже нет особого желания обучать человека, который пренебрежительно относится к делу моей жизни. Но что поделать? — Бивако развела руками.
— Не переживайте, скоро это закончится...
— Ты думаешь, что если завалишь экзамен, тебя вернут на передовую? — спросила Бивако. Цунаде открыла рот и не нашлась, что ответить. Именно это она и планировала долгие месяцы. — Но у меня есть распоряжение на твой счет. — Бивако подошла к своему столу, открыла ящик, оттуда достала и протянула Цунаде сложенную белую повязку.
— Что это значит? — прищурилась Цунаде, узнав на белой холщовой ткани красный крест — отличительный знак ирьенинов.
— Поздравляю, — вздохнула Бивако, — за медицинские заслуги твоего деда тебя решили принять в наши ряды без каких-либо экзаменов.
— Это же немыслимо! — возмутилась Цунаде.
— Так решил Хокаге, — ответила Бивако, пожав плечами. — Надеюсь, рано или поздно ты поймешь, что дело ирьенина — это одно из самых достойных занятий шиноби. И ты вспомнишь мои слова, когда зеленая чакра поможет спасти близкого тебе человека.
Цунаде выхватила повязку, сунула ее в карман жилета и выскочила из палатки на улицу. Лицо горело от злости и возмущения, но когда она вдохнула чистый свежий воздух, полегчало. А когда учуяла аромат ужина, разносящийся по полевому штабу Конохи, то настроение немного поднялось.
Штаб Конохи в стране Рек был местом весьма впечатляющим. Целый городок из просторных и высоких брезентовых палаток раскинулся посреди широколиственного леса. Здесь было все для хорошей жизни: полевая кухня, учебные палатки, медсанчасть, иногда развлечения какие-то устраивали. Даже имелось несколько сколоченных на скорую руку зданий, где сидело руководство. Но Цунаде больше всего нравилось проводить время у большого костра, особенно вечером, когда к ней присоединялся Джирайя. Он и сейчас сидел там же, в привычно расстегнутом жилете.
Заметив ее, Джирайя широко улыбнулся.
— Я тебе тоже взял! — крикнул он, подзывая ее миской с рисом и рыбным бульоном.
— Спасибо. — Она плюхнулась рядом в траву, забрала из его рук еду и металлические палочки.
— Надеюсь, еще не остыло. Хочешь, могу подогреть на костре?
— Не беспокойся, все хорошо, — ответила Цунаде, отпив теплого бульона.
— И вот еще, — Джирайя отломил огромный кусок от своей лепешки, — держи, а то хоть и кормят хорошо, но ты что-то исхудала в последнее время.
— Я уже и забыла, каким ты можешь быть заботливым, — улыбнулась Цунаде, забрав лепешку.
Его тарелка была уже пуста, и он, по обыкновению, стал рассказывать о том, что сегодня видел и слышал. Хотя в штабе у него было не так много дел, он все равно находил на свою голову приключения: сбегал из лагеря и гулял по окрестностям; почти каждый день получал от кухарки за то, что воровал у нее лепешки; лез во все дела, где его не просили, а где просили — отлынивал; а ночью и вовсе проникал в кабинет капитанов и отсыпался на их мягком диване. И сейчас Джирайя особо громко возмущался, что какой-то молодой капитан ранним утром поймал его и в наказание поставил на внеочередное дежурство.
— А я ему говорю: да ты же немногим старше моего. Пойми, в палатках койки твердые. А он мне, гад такой, и заявляет: нет, не положено...
Цунаде кивала, доедала палочками рис и закусывала мягкой лепешкой, припоминая, что такого хорошего общения у них никогда не было. И она никак не могла понять, в чем же дело? Думала, что, может быть, их сплотило то, что им на пару прилетело хуже некуда. То ли оттого, что Орочимару на них страшно обиделся и у них появился новый повод про него посплетничать. То ли за долгое отсутствие Джирайи они друг по другу соскучились. Но в любом случае им как никогда нравилось разговаривать. Особенно Цунаде любила слушать о его далеких странствиях, как сейчас.
— Повезло тебе, Джирайя. Честно, я даже завидую, это же такое счастье — по миру бродить.
— А чего завидовать? Давай вместе в путешествие отправимся, хоть сейчас. К черту это проклятое восстание. К черту этих зазнавшихся капитанов. Только ты, я, — он поднял руку и медленно обвел ладонью округу, — и бескрайние просторы этого прекрасного мира.
— Да я бы с радостью. Но кто меня отпустит? Сам знаешь, после смерти Наваки...
— Ну да, — тяжело вздохнул он. — Знаешь, есть у меня одна очень красивая история. Хочешь, я тебе ее расскажу?
Цунаде знала, что Джирайя пытался отвлечь ее от мыслей о брате, и у него это очень хорошо получалось. Очередная история про лазурный океан настолько ее увлекла, что она и не заметила, как прошел закат, как пронеслись сумерки и наступила ночь. Даже не заметила, что он подсел к ней поближе и почти шепотом говорил слова, которые принадлежали только ей.
— И говорят, что те далекие острова сотворила богиня, горюющая о своем возлюбленном, которого не смогла спасти, — заканчивал Джирайя. — А ее слезы под холодным дождем застыли и превратились в самые настоящие изумруды, так и появились те диковинные горы посреди океана...
— Да быть такого не может, — возмутилась Цунаде.
— С чего бы мне врать тебе, принцесса? Все как есть, так и говорю. — Он замолчал, а затем хлопнул по колену. — Ну, хватит развлечений! Рассказывай, к экзамену-то готова? Вон, все твои подружки-ирьенины даже за ужином свои записульки и учебники из рук не выпускали. А где твои?
— Ой, — отмахнулась Цунаде, — где-то валяются.
— Как же безответственно, — ухмыльнулся Джирайя, покачав головой.
— Кто бы говорил, — съехидничала она. — Не тебе ли попало за то, что ты поддержал мою идею пойти на базу повстанцев?
— Поддержал, — согласился Джирайя. — Но где был Орочимару? Почему он нас не остановил? И вообще, это нечестно, что только нас двоих наказали. Он виноват не меньше! Но что-то я не вижу, чтобы с него звание джонина снимали, как с меня. Всего лишь ходит по штабу, а делает вид, что пострадал больше нашего.
— И не говори, — оживилась Цунаде. — Лучше бы его отправили учиться на ирьенина. Ты видел, какая у него нежная кожа на ладонях? Как раз для зеленой чакры самое то, — она вздохнула. — Учитель всегда к нему был более благосклонен.
— Всегда, — закивал Джирайя и оглядел округу.
Цунаде последовала его примеру и заметила, что у костра почти никого не осталось.
— Будешь? — Он показал из-за отворота жилета пузатую бутылку из темного стекла.
— А крепкое?
— Нет, что ты, совсем нет.
Цунаде взяла из его рук бутылку и сделала глоток. Горло сильно обожгло. Настойка оказалась не только терпкой, но и гадкой на вкус, видимо, варили ее в одной из деревень неподалеку от штаба, куда Джирайя часто сбегал. Но она подумала, что так даже лучше. Чем быстрее напьется, тем скорее неприятные мысли по поводу повязки покинут ее голову.
— Как ты думаешь, что нас ждет дальше? — спросила Цунаде, возвращая бутылку.
— Не знаю, — Джирайя пожал плечами, — дорога в Специальный отряд закрыта. А что делают обычные шиноби? Слоняются в штабе да потом дерутся. Но вроде как у них все получается. Вон сколько земель освободили, глядишь, и восстание скоро кончится.
— Земель, не земель, — ответила Цунаде, — но чувствую, закинут нас куда-нибудь подальше, да еще какого-нибудь старого и сварливого капитана поставят за нами следить.
— В этом ты права. Но мы-то с тобой найдем чем заняться и в самой глухой дыре, — подмигнул он.
— Болтаешь, — улыбнулась она, — все болтаешь.
Все уже разошлись по палаткам, одни лишь дозорные ходили вдалеке. В тишине громко трещали сверчки, а над головой искрилось звездное небо.
— А скажи мне вот что, — загадочно протянул Джирайя. — Это правда, что ты за все время, пока меня не было, ни с кем не встречалась?
— Почему это тебя так волнует? — прищурилась она, повернувшись к нему, и, когда увидела на его лице то ли хитрую, то ли довольную, а попросту пьяную улыбку, продолжила: — И все же, мой ответ прежний: нет, не встречалась.
— И даже не целовалась?
— Не целовалась.
— Это весьма грустно, Цунаде. Хотя лестно, что ты меня ждала. — Он хитро на нее посмотрел, отпив из бутылки.
— Много чести. — Она ткнула его локтем в бок.
— И все же, как жаль, что ты не знаешь теплоты мужских рук...
— А ты знаешь?
— Остришь, — улыбнулся он, — все остришь.
— Раз такой умный, вот и расскажи, что нравится парням?
— Ну, — он бросил на нее заинтересованный взгляд, вновь приложив бутылку к губам, — кроткий характер, но здесь ты точно мимо. Женственность — это, может быть, с годами к тебе придет. И конечно же — раскрепощенность. Но для этого, думаю, тебя надо хорошенько напоить.
Глаза Джирайи сверкнули, и он предложил ей бутылку. Цунаде прекрасно поняла его намек и на трезвую голову вряд ли бы согласилась. Но сейчас ей стало интересно, а что могло произойти дальше и куда мог завести этот разговор. Так что она решила взять бутылку, запрокинула ее повыше и сделала один большой глоток.
— С таким списком, — произнесла она, вытерев рот рукавом, — не удивительно, что ты сейчас один, хотя все время таскаешься к нам в палатки.
— А может, не один? — улыбнулся он. — Может, я в кого-нибудь влюбился?
— Стал бы ты тогда со мной сейчас сидеть? — ухмыльнулась она, задрала голову, посмотрела на плывущие перед глазами звезды и поняла, что знатно напилась.
Цунаде положила голову на колени и тяжело вздохнула. На душе стало так грустно. Раньше она никогда не задумывалась над отношениями. Но сейчас в палатках девушек-ирьенинов только о парнях разговор и стоял. Они целыми днями трещали, кто на них посмотрел, кто улыбнулся, а некоторые с особой гордостью рассказывали про свои свидания недалеко от штаба. Ее, конечно, эти разговоры раздражали, но она не могла не думать, что даже еще ни с кем не целовалась по-взрослому. Все парни в штабе ее сторонились, и она не понимала почему. От этих мыслей на глазах у нее появились слезы, и ей стало так за себя обидно.
— Джирайя, как думаешь, я и вправду всегда буду одна? — Она подняла на него грустный взгляд. — Мне столько уже лет, а я даже на свидание ни разу не ходила...
— Цунаде, — он положил руку на ее плечо, — обещаю, если ты останешься в старых девах, я обязательно тебя приглашу на свидание. Конечно, ты будешь сварливой старухой, но я из дружеской солидарности потерплю.
— Ай, — она смахнула его руку, — это, между прочим, обидно.
— Ладно, прости, — он обнял ее за плечи и притянул к себе. — Знала бы ты, как я из-за тебя страдаю.
— И как же? — Она не стала освобождаться из его объятий, наоборот, устроилась поудобнее и потянулась за бутылкой.
— Нет, с тебя хватит. — Джирайя поднял руку с бутылкой. — У тебя завтра экзамен.
— Не будет никакого экзамена, — пробурчала Цунаде, оставив попытки дотянуться до бутылки и достав из кармана повязку. — Все уже и так решено. Быть мне теперь глупым ирьенином до конца своих дней. Хотя я даже жалкую рыбешку не могу залечить. Учитель, видимо, боится, что я опять над собой контроль потеряю.
— А я обожаю, когда ты теряешь контроль. — Джирайя посмотрел на нее, и она заметила, насколько его взгляд блестел от выпитого. — Ты вся такая, — он восхищенно вздохнул, — волосы назад, щеки красные, кулаки аж белые от того, как сильно ты их сжала. Правда, — он улыбнулся, отпил из бутылки и еще крепче прижал к себе, — самое мое любимое зрелище.
— И больше ты его не увидишь, — с досадой ответила Цунаде. — Теперь мое место позади. Будет хорошо, если вообще в госпиталь Конохи не сошлют, — она вновь потянулась за бутылкой.
— Нет, принцесса, я сказал — с тебя достаточно.
— Конечно, — мягко согласилась Цунаде, опустила взгляд. А когда Джирайя расслабился, даже что-то стал напевать себе под нос, она подскочила и выхватила у него бутылку.
— Эй! — возмутился он, тоже поднявшись на ноги.
Цунаде приложила бутылку к губам и хитро на него посмотрела. Джирайя подошел к ней, опустил руку с алкоголем и оказался так близко, что ей пришлось поднять на него взгляд. В это мгновение все вокруг стихло: смолкли сверчки, костер перестал трещать, дозорные перестали ходить, и весь штаб растворился в темноте ночи. Остались только они вдвоем под черным небом. Джирайя выглядел таким серьезным, на его лице играли теплые отблески костра, а в глазах, совершенно по-волшебному, отражались звезды. Он осторожно взял ее за плечи, склонился... Цунаде прикрыла глаза, затаила дыхание и замерла.
— Правда, — вдруг нарушил тишину грустный голос Джирайи, но затем он откашлялся и вновь стал веселым. — Если в тебя в ближайшее время никто не влюбится, я готов взять это тяжкое бремя на себя.
— Спасибо, мне таких жертв не надо. — Она плюхнулась обратно на землю, сложив руки на груди, и уставилась в костер.
Разговор дальше не клеился, и совсем скоро они разбрелись по своим палаткам. Наутро у нее ужасно разболелась голова, а громкие сборы соседок и нервное повторение учебников перед экзаменом только усиливали мигрень. Цунаде повернулась на другой бок и накрылась шерстяным одеялом.
— Хоть какой-то толк от этой повязки, — пробормотала она, обрадовавшись, что ей никуда не надо.