Каждый, кто делал тебе больно...

Забей, лерочка — Каждый, кто делал тебе больно покойник

— Кис-кис-кис, иди сюда, не бойся, — Ваня шуршит целлофановым пакетиком, высыпая на траву сухой корм. Рядом в пустой бане из под какой-то тушенки налито молоко, а урна возле многоэтажки переполненна пакетиками от влажного "Вискас". 

— Ванька, шуруй отсюда! Хватит котов плодить тут! Заняться что-ли нечем? — доноситься с этажа третьего, с балкона пенсионерки... Марии Семёновны, кажется.

— Не, баб Маш. Извините, ничего поделать не могу, — и дальше кошечку зовет, что шепит и дальше пятиться в окно подвальное.

Ваня в этом доме живет уже как два года. Уже как два года подкармливает местных котиков каждый вечер.

Саня — друг единственный. Сравнивает его с одинокой старушкой, которой заботиться больше не о ком. 

Ваня смеется на это только. Он ведь просто добрый. Да и лучше дело хорошее сделать, чем все деньги на Доту спустить.

Его здесь все кошечки в лицо знают. Выбегают из окон подвальных, в которых ютятся по вечерам, чтобы согреться, и к ногам ластятся, мурлыкая по-доброму. 

Некоторые особи вот стараются дистанцию держать, не доверяя человеку.

Ваня... А Ваня тоже всех усатых в мордашку знает. Гладит их подолгу, клички дает, разговаривает, когда грустно. И без разницы, что потом, вся одежда в шерсти, главное — тепло получить хоть какое-то. Саня ведь прав, но ему об этом знать не обязательно.

На улице прохладно уже. Ваня сегодня поздно вышел. Накинул на себя олимпийку старую и пошел под дом, к хобби своему, так скажем. 

От потока ветра по коже мурашки бегут. Всё-таки он в шортах тонких. Холодно. А небо уже темно-синее такое, без солнца. 

Внимание вдруг писк привлекает, где-то чуть дальше, в траве, за кустами. 

— Ещё одна, что-ли... — говорит сам себе, направляясь в сторону звука, ожидая так котёнка какого-то увидеть. 

— Котёнок... — но прерывается внезапно. Там ведь не кошка совсем оказывается, и не другое животное даже.

Там, оказывается, человек, и на это в принципе похуй.

Там оказывается, Серёжа.

Пешков Серёжа, с которым они не виделись два года. Пешков Сережа, которому Ваня нравился вроде. Пешков Сережа, который и ему нравился вроде как.

Тот самый Серёжа, с которым они дурачились раньше, дружили, шутили, квартиру эту выбирали вместе и засосались по-пьяне даже. С которым после все взаимодействия неловкими стали и вызвали разговор серьёзный.

— Серёж, ты хороший, правда. Но я так не могу. Между нами есть что-то, но я не хочу. Прости. Просто к отношениям я сейчас не готов совершенно. Да и тем более с парнем. Я даже не уверен, что я такой. 

— Вань, ты чего...

— Я ничего, просто... Ты сейчас на меня тратишь время, не стоит. Я этого не стою. Найди себе кого-нибудь получше. Ты этого заслуживаешь. И прощай, наверно.

— Сережа? Сереж, ты что тут делаешь?... Что вообще с тобой?

— О, Ванечка-а! Какая приятная встреча! Мы так давно не слышались... — а Серёжа валяется в кустах, как бомж какой-то, и хохочет. От Серёжи несет табаком и алкоголем за километр. У него вся футболка в колючках, руки в грязи, а колени в садинах мелких.

— Ты чего? С тобой всё нормально? Ты как тут оказался вообще? — Ваня садит пьяное тело на скамейку и задает кучу вопросов. Беспокоится.

— Со мной нормально всё. Просто сердечко разбили. Просто больно. Это, знаешь, мелочи. Я вот мимо шел, просто гулял, а это место увидел... И тебя вспомни,л конечно. Но запнулся и в кусты упал... — у него язык заплетаться, и Ваня кое-как слова разбирает. Видит нос красный, дрожь чужую и мокрые застывшие дорожки на щеках.

— Ну да, как тут не упасть ещё. А если честно, что случилось? По внешним данным сейчас ты в хуевом состоянии. А что с твоим сердечком тогда, а ? Представить боюсь, — Ваня садится рядом и смотрит на звезды в дали. Размышляет в слух и чувства в груди смешанные унять пытается.

Но Пешков утыкается ему в плечо и начинает рыдать. У Вани от такого сердце уходит в пятки и бьётся быстро-быстро.

— Сереж, ты чего?

— Ванеч-чка! Мне так больно! Ты не представляешь, как сильно... Так хуево!.. Я устал. Очень сильно.

— Маленький, ты чего? Почему? Расскажи? Ты скажи только, Серёж, пожалуйста, что происходит? — а у Вани глаза слезятся тоже от такого Серёжи разбитого и голоса его о помощи молящего.

Он изменился за два года эти: Повзрослел, кудряшки свои шикарные отстриг. Сломался.

— Я такой жалкий, да? Честно, я жалкий?! — русый головой в отрицании мотает.

— Нет, я жалкий! Он так сказал. Он меня оставил. Он из жалости встречался, Вань! Он год на меня потратил! И пожалел! Что... Что со мной не так? Я же не собака какая-то, я же тоже человек. Зачем? Вань, так больно... — настолько эмоционально, что плакать тоже хочется.

Сережины слова по сердцу режут. Он такого не заслуживает. Ваня должен помочь, утешить. Ване тоже больно всё-таки до слез стекающих, когда на руках кровь запёкшуюся замечает, да порезы свежие. На двух руках до локтей. Утешить.

— Ты никакая не собака конечно Серёж! Ты не жалкий! Как вообще можешь такое о себе говорить! Невозможно встречаться целый год из жалости. Нельзя плакать из-за каких-то мудаков. Серёжа!

— Ты просто успокоить пытаешься! Не правда! Я жалкий, я знаю! Не ври! — слезы перерастают в истерику. Пешков всхлипывает часто и пытается вырваться, но Ваня обнимает крепко и к себе со всей силы прижимает. Чтобы унять рыдающего. Чтобы выдыхать ему в ухо тепло и шептать, чтобы он точно услышал.

— Каждый, кто делал тебе больно — покойник, — вспоминает строчку из песни, но говорит серьезно.

— Укроешь пледом и на подоконник посадишь? Я хочу. Очень, — успокаивается и говорит охрипшим после слез тихим голосом.

— Залезу тебе в самое сердце и починю его. Как новенькое будет.

— Хочу. Но... Каждый шрамом на запястье остался, — всхлипывает, слезы с щек стирая теми самыми изрезанными запястьями, но тут же новые идут. Он просто усмехается сквозь соленые дорожки.

— Я убью всех тех, кто посмел тебя касаться, — русый говорит серьезно, стирает слезы с лица чужого, в глаза заглядывает. Разбитые тоже. 

А Серёжа к руке ластится, Серёжа залазит на колени и утыкается в шею. 

— Мы друг для друга созданы, — Пешков говорит тихо и почти не слышно.

— Бракованный дуэт, — отвечает Ваня и за шею к себе притягивает, целуя. Как и два года назад. С чувствами.

— Прости, я такой дурак! Сам тебя отпустил, а потом понял, что проебался. Я больше не хочу тебя терять, Сереж. Ты мне нравишься, — и Ваня сам заплакать готов, пока говорит это.

— А я всё ещё тебя люблю, Вань, — а дальше новый поцелуй.

______________________________________
У Валерьянки закончилась валерьянка.

Автору хуево. I'm very sorry, very...