Жестокая апельсинка
Когда раздался дверной звонок, он чистил апельсин и параллельно переписывался в соцсети с Эндрю. За эти несколько дней они сильно сблизились. Сильнее чем он рассчитывал, но ему это только нравилось. Его бывший психотерапевт с ролью друга справлялся куда более успешно, чем с ролью врача. Они буквально каждую свободную минуту общались. Перекидывались смешными картинками, рассказывали, как проходит их день, просто болтали ни о чем. Новак уже успел забыть, какого это разговаривать с другом, не ожидая оскорбления в свой адрес. Он был нужен кому-то, этот кто-то понимает его, дорожит им. Бальзам на душу. Но, как бы ни было все у него прекрасно, размышления об их погибающей дружбе с Дэном (или уже погибшей, если верить словам Эндрю) его не оставляли. Добавляли, так сказать, ложку дегтя в бочку меда. Эндрю считает, что их с Дэном отношения давно изжили себя.
Как-то вечером они обсуждали это, и он написал: «Алекс, не пытайся реанимировать труп, который уже разложился. Все кончено. Ваша дружба уже в прошлом, теперь вы просто хорошие знакомые, а совсем скоро станете незнакомцами. Так иногда случается, ничего не попишешь. Вот и все».
Что ж, это вполне здравое предположение. Но Новак был уверен, к ним оно не применимо. Он не смог бы внятно объяснить почему, если бы кто-то спросил его об этом в лоб. Но ему это казалось таким же простым, как два плюс два. У нормальных людей да, именно так и происходит: отношения завязываются, развиваются, потом портятся и заканчиваются. Но у них не так.
В детстве его часто спрашивали, что сподвигло такого доброго и милого мальчика связаться с этим исчадьем ада в лице Дэнниса? На это он всегда приводил сравнение Дэна с кокосом. Внешне он не очень, шершавый, твердый, не дружелюбный. Но внутри сладкий и мягкий. Надо просто найти силы его расколоть.
Тогда он гордился таким красивым сравнением, но спустя годы понял, что оно неверно. Дэн не был кокосом. Внутри никогда не было блаженной сладости, резко вступавшей в контраст с внешним видом. Он никогда не был добрячком, ни при каких обстоятельствах. Дэн всегда Дэн. Но с кем же его тогда сравнить, думал он, сидя перед компьютером? В руках он повертел только-только очищенный апельсин. Посмотрел на него таким взглядом, будто впервые апельсин в своей жизни встретил, и его сразу осенило. «Апельсин!». Такой же рыжий и странный. Сверху твердая и невыносимо горькая кожица, вокруг резко бьющий в нос аромат цитруса, который ни с чем не спутаешь, а внутри мякоть сладкая и все же кисловатая. Дэн всегда оставался самим собой. Но иногда раскрывался с другой, закрытой всем остальным, стороны. Когда они часами болтали ночами, когда обсуждали свои семейные проблемы, когда проводили вместе время, он не становился другим человеком. В его речи также улавливались грубые нотки и наплевательство на чужие чувства, но он был откровенен с ним. И именно за это он его и любил. Именно эта кисловатость ему была по вкусу.
Их отношения не такие как у всех остальных. Они не просто лучшие друзья, они нечто большее. Что-то такое, чему еще слово не придумали. Не будет как у всех. Слишком уж хорошо они друг друга знали, слишком нужны друг другу. Без этой кисловатости он больше жизни своей не представлял. И он точно знал, что и Дэн чувствует себя так же. С какой-то неведомой целью он загородился от него своей горькой коркой и не подпускает. Причину он обязательно выяснит. Когда-нибудь. А сейчас их отношения продолжаются, кто бы что ни говорил.
Звонок в дверь был долгий, натужный. Будто кнопку заклинило. Он открыл дверь. На пороге стоял Дэннис. Бледный, изможденный. Глаза впали глубоко в череп, под ними зияли мешки. Его чуть потряхивало, видимо, от холода. Но это все мелочи по сравнению с взглядом. Он был настолько пустой и отрешенный, что Дэн сам на себя похож не был. Множество раз Новак видел его в похожем состоянии. Когда его мать уходила в длительные периоды загула, он выглядел похожим образом. Но сейчас все явно было куда хуже обычного.
Он отворил дверь, но никто не сказал приветствия. Пару секунд они смотрели друг на друга.
— Саша, кто там? — спросила его мать. С того инцидента она пришла в себя. Или, по крайней мере, так утверждала сама.
— Можно Дэннис у нас ночевать останется?
— Конечно! — воскликнула она, не выходя из комнаты, так как зашивала свою юбку. Она всегда любила, когда Дэн к ним заглядывал. И дело было не в том, что ей нравился сам Дэннис. Это как раз было наоборот, но она была рада, что у сына есть друг, каким бы он ни был. Слишком уж сильно она боялась в детстве, что у него никогда не будет друзей из-за болезни. — Он, наверно, голодный. Я сейчас выйду, положу.
— Не напрягайтесь, — это уже сказал Дэн. — Мы сами прекрасно справимся.
— Хорошо. Мальчики, только сильно не засиживайтесь. Поздно уже, а вам в школу завтра.
— Ма-ам, — протянул Новак. — Мы же уже не маленькие. Третий десяток пошел. Сами знаем.
— Не мамкай мне тут. Именно сейчас за вами нужно глаз да глаз. Гормоны, вседозволенность и отсутствие мозгов. Сейчас все хуже, чем когда вам было по десять.
Новак закатил глаза, но по-доброму. Так мог только он. Был у них дома какой-то едва уловимый уют. У Дэна дома такого никогда не было. Как зашел, у него сразу в душе потеплело. По-хозяйски он разделся, открыл шкаф, повесил куртку, разулся, прошел на кухню. Конечно, в гостях он не впервой. На кухне он поставил чайник, достал кружку из шкафчика, взглянул на Новака, прошедшего за ним на кухню следом, достал вторую кружку.
— Как обычно? — тихо спросил Дэн.
— Да.
Ему он налил его любимый зеленый чай с имбирем и лимоном, себе чашку крепкого кофе. От резких запахов имбиря, лимона и молотого кофе, смешавшихся в единый одурманивающий букет, щипало в носу. Кружки звякнули, когда Дэн поставил их на стеклянный стол.
— Расскажешь, что произошло? — спросил Алекс, с удовольствием прихлебнув из своей кружки.
— Нет, не в этот раз, — ответил Дэн, тоже сделав глоток.
А вот этого Новак точно не ожидал. Глаза его округлились, выдав удивление. После загулов матери обычно его хлебом не корми — дай душу излить. Покрывая ее трехэтажными оскорблениями, он в красках рассказывал, что именно довело его до текущего состояния. Он думал, что все пойдет по заведенному и не раз уже отработанному распорядку. Но нет. «Что-то не так» — шевельнулся червячок беспокойства в его голове.
— Почему?
— Потому что не хочу? — ответил он вопросом на вопрос.
— Если выскажешься, тебе легче станет.
— Откуда такая уверенность? — Он пристально посмотрел на него. Так, будто он мог дать ему гарантию, что после все будет хорошо, а этот кошмар закончится.
— Просто расскажи. Я хочу знать. И обещаю помочь, чем смогу.
Он странно пожал плечами. Так будто вовсе не пожал, а вздрогнул. Так, как вздрагивают при рыданиях.
— Да чем ты мне поможешь, — под нос сказал он сам себе, сделав еще глоток.
Новак не нашелся, что ответить. Молча, они допили свои напитки. И он по обыкновению пошел мыть посуду. Дэн встал за ним, открыл холодильник.
— Есть что пожевать?
— Там плов был. Посмотри на нижней полке.
— А точно. — Он извлек большую кастрюлю и, положив ее на тумбу вместе с тарелкой, стал накладывать. Руки его тряслись, быстро это делать у него не получалось.
Новак домыл кружки, вытер руки вафельным полотенцем и пристально посмотрел на Дэна. Он специально не отвечал на этот взгляд, усиленно смотря на плов.
— Дэн, — почти шепотом сказал Новак и положил ему руку на одно плечо. Приятный жест, успокаивающий. — Я знаю, тебе хреново как никогда.
— Да. Мне хреново как никогда, — поддакнул Дэн, опустив ложку в кастрюлю, прислонив голову к верхнему кухонному шкафчику и закрыв глаза. Всем своим видом он давал понять, как же он устал. Алексу даже почудилось, будто он резко постарел как минимум лет на десять.
— Поделись. Полегчает.
На секунду он перевел взгляд на Новака, посмотрел ему прямо в глаза, а потом, глубоко вздохнув, заговорил.
— Иногда я не могу себя контролировать. Знаю, что делаю только хуже, но не могу остановиться. Эмоции через край, а я сам себе не хозяин. Но это не самое страшное. Я не могу себя понять в такие моменты. Сейчас я уверен, что поступаю правильно, через секунду думаю, что нет, а еще через десять минут опять думаю, что правильно. И так постоянно. Я уже просто не понимаю, где правда, а где ложь. Такие странные американские горки, где меня мотает из стороны в сторону, вверх и вниз. И сойти не дают. Наверно, я схожу с ума.
— Я... — он замялся, убрал руку. Дэн развернулся к нему полностью. — Я всегда буду рядом, если ты попросишь. Всегда.
Наплевать, что скоро его ударит током, голову между прутьев он уже просунул. Он подошел и обнял его. По-дружески, просто желая поддержки. Он почувствовал, что он обнял его в ответ. Тепло.
— Я не считаю и никогда не считал тебя отвратительным. Ты немного того, конечно, куда без этого? Так даже лучше, — произнес Дэн.
«Похоже, это вместо извинений» — подумал Новак и улыбнулся. Мягкая кисловатая серединка, не абсолютная сладость, но что-то очень близкое.
— Апельсинка, — сказал Алекс.
— Что? — Дэн отстранился, отошел на шаг и продолжил накладывать еду.
— Ты — апельсинка.
— Крыша не только у меня съехала, да?
— Я так сказал, потому что...
— Не объясняй, — он его перебил, зная, что он сейчас приведет очередное нелепое сравнение. — Поверь, лучше не надо. — Для убедительности он покрутил перед ним ложкой.
— Окей. — Он пожал плечами, не переставая улыбаться.
Дэн положил себе еду, разогрел ее в микроволновке и сел ужинать за стол. Новак постоял какое-то время у раковины, а потом пошел в комнату взять почищенный апельсин, который не успел съесть, и вернулся на кухню, заняв место напротив Дэна. С пловом было скоро покончено, Дэн отставил тарелку и стал наблюдать, как Новак долька за долькой поедает апельсин.
— Хочешь? — предложил Алекс, протянув дольку.
— Нет. — Он покачал головой.
— А что тогда смотришь так? — Он съел ту дольку, что протягивал.
— Просто вспомнилось кое-что. Я как-то фильм смотрел. Как же он назывался? В названии тоже апельсин был. Там еще сцена такая была, когда жену насилуют на глазах мужа. М-м, не помню название.
— Заводной апельсин? — подсказал он, жуя.
— Да, точно. Заводной апельсин. Странный фильм. Я его так и не понял. Ты смотрел? О чем он, вообще? — Он встал, положил тарелку в раковину и стал наливать себе еще кофе.
—Там главный герой, если я правильно помню, был тем еще садистом. И вот сильно прокололся и попал в тюрьму, а ради досрочного освобождения оттуда ему предложили поучаствовать в эксперименте, который убрал бы его тягу к жестокости. Как-то так вроде. Я давно смотрел, поэтому плохо помню.
— Я вот даже этого не помню. Только сцену эту с мужиком, который бессильно смотрит, как насилуют его жену. И как, получилось у них? — Налив кофе, он сел обратно за стол.
— Тягу к жестокости убрать? Не знаю. В фильме, похоже, да, но в книге, говорят, по-другому и концовка там другая. А почему спрашиваешь?
— Просто интересно. А сам как думаешь, возможно ли из жизни вообще убрать жестокость? Сделать так, чтобы все были добры друг к другу?
— Не знаю, но хочу верить, что возможно. Это был бы тот прекрасный мир, о котором так много говорят в новостях.
— Новый мир без войн и агрессии?
— Ага.
— И ты веришь, что этот мир возможно построить?
— Ну да.
— Как был наивным кретином, так и остался, — вынес свой вердикт Дэн и сделал глоток.
— Дэн! — Новак грозно на него посмотрел.
«Первый шаг в налаживании отношении — определить границы дозволенного. Если ты позволяешь себя оскорблять, он будет продолжать это делать и дальше» — подумал он, вспомнив все те беседы с Эндрю на сеансах. «Над этой дружбой нужно поработать. Будь смелее».
— Дэн, — повторил Новак чуть мягче после недолгой паузы. — Давай без оскорблений, ладно?
— Ничего себе, ты, оказывается, и огрызаться умеешь, — спокойно, но с легкими нотками удивления в голосе сказал Дэн. По его лицу скользнула усмешка, и он продолжил: — На правду не обижаются. Верить, что такой мир возможен, может только наивный кретин.
— В это верят тысячи людей, и что, все, по-твоему, кретины?
— Да. Такого мира никогда не будет, пока будут люди.
— Это еще почему?
— Потому человек и жестокость вещи друг от друга неотделимые. Вот ты можешь представить мир, где не будет деления на мужчин и женщин?
— Нет.
— Потому что это часть человеческой физиологии. Жестокость — та же часть человека, как хромосомы. Людям нравится жестокость, приятно думать, что ты сильнее кого-то. Люди обожают войны, обожают убивать.
— Это не так.
— Так. Почему у нас так много фильмов, книг, сериалов напичканных убийствами, жестокостью и насилием? И они пользуются огромной популярностью. Людям это нравится. И дня не проходит, чтобы только в одном этом городе никого не убили и не изнасиловали. Дай кому угодно возможность безнаказанно издеваться на другими, он рано или поздно станет это делать, как бы громко раньше не кричал, что жестокость — это зло. Разве те годы разрухи без цивилизации это не доказали? Раньше общество было гуманным, все были такие добренькие, ввели мораторий на смертную казнь, всех можно простить и исправить, человеческая жизнь превыше всего. Но как голод наступил, стали убивать ради еды, крова или просто из удовольствия. Лживые лицемеры и только. Но они точно знают, что не будет мира без агрессии, потому что осознают свою природу. А те, кто искренне верит в такой мир, ничего не соображающие кретины.
— Люди могут жить без жестокости. Нужно просто найти способ привить это всем без исключения.
— Ты не хуже меня знаешь, что невозможно всех сделать одинаковыми. Нет такого способа.
— А вот и есть. Просто мы не нашли его еще.
— Наш мир построен на жестокости. Как власти заставляют подчиняться? Жестокостью. Каким образом удерживают власть? Жестокостью. Как заставляют соблюдать закон? Жестокостью. А теперь подумай, будь мы такими добренькими от природы, что было бы с человечеством как с видом? Мы бы вымерли. Все добренькие были отсеяны эволюцией. Те, кто доверял своему ближнему — получили нож в спину. Кто не смог убить животное — умерли от лап этого животного, которое не слышало о милосердии. Посмотри на историю человечества! Вся история — не что иное, как череда бесконечных войн и убийств. Не будет жестокости только тогда, когда не будет человечества.
— Жестокая ты апельсинка, Дэн. — Он резко встал из-за стола и пошел мыть посуду, стараясь не выдавать своих чувств. Он бы рад возразить, как-то переубедить его, но как? От его слов сделалось тошно, главным образом, потому что все это так похоже на правду.
— Аргументы закончились, да, Саш? — Внутри Дэн ликовал, он его переспорил. Победа всегда приятна, даже когда небольшая.
— Пошли спать, нам, и правда, завтра рано вставать, — сказал он, быстро намыв посуду.
— Ну пошли, — согласился Дэн и усмехнулся с видом абсолютного победителя.
Они прошли в комнату. Новак достал раскладушку, ее купила ему мать уже давно, как раз для ночевок Дэна, и принялся ее раскладывать.
— Тебе родителям не надо позвонить, предупредить?
— Если они обо мне хоть раз побеспокоятся, то я этот день обведу красным в календаре и буду праздновать его каждый год как Рождество.
— Ясно, — ответил он и, закончив с раскладушкой, посмотрел на него. — Готово. Если будет холодно, можешь ко мне в постель залезть. Вдвоем теплее, — сказал он и улыбнулся.
Его передернуло от этой улыбки. И тут же ему захотелось сбежать из этой квартиры как можно дальше. Мерзко аж до тошноты.
— Нет, спасибо. Я скорее насмерть замерзну, — буркнул он в ответ и лег спать. То ли это сказалась усталость, то ли он так сильно замерз на улице, но уснул он еще до того, как голова коснулась подушки.