Глава пятая
Глава 4
Массимо — вечер
Она была как фея. Настоящая. Не для показухи. Хрупкая на вид, но с несгибаемой волей, которую я читал в её холодном, фиалковом взгляде. Её слова в саду, отточенные и острые, как лезвие, не остудили мой пыл, а лишь подлили масла в огонь, тихо тлевший во мне. Она отвергла меня — и это сводило с ума.
Но больше всего бесило другое. Бесило видеть, как она улыбается им. Всем подряд. Арабелле, служанкам, даже старому садовнику, показавшему ей розы. Каждому она дарила ту самую, лёгкую, непринуждённую улыбку. А мне — лишь ледяную маску и слова, режущие больнее ножа. Чёрная, едкая досада скручивала меня изнутри, рождая желание сломать всё вокруг.
Я — Массимо Де Лука. Я не из тех, кому отказывают. Она будет моей. В этом не было сомнений.
В тот вечер я случайно услышал разговор. Арабелла уговаривала её прогуляться по городу, «развеяться после перелёта». Розалия после недолгого колебания согласилась. Рафаэль, вечный спутник и защитник сестры, молча направился за ними, чтобы составить компанию — ничего более. Но даже этот простой жест, эта готовность быть рядом, вызвали во мне приступ глухого раздражения. Я отдал тихий, чёткий приказ двум своим людям: следовать за ними и не спускать глаз.
Тяжёлое предчувствие, тёмное и навязчивое, не отпускало меня. Ночной город, чужие взгляды, обращённые на неё — мысль об этом была невыносима.
Время тянулось мучительно медленно. Когда на телефон пришло сообщение «La Fortezza. Ваш клуб», я уже мчался туда, не замечая скорости.
Я вошёл в зал, холодный и собранный. И сразу увидел её. Она была в центре, танцевала, абсолютно погружённая в себя и музыку. Неподалёку стояли Арабелла и Рафаэль, наблюдая за ней с улыбками. Картина была безобидной, но она вызывала у меня лишь глухое, неконтролируемое раздражение.
И тогда я увидел его. Какого-то самодовольного щёголя в кричаще дорогом пиджаке. Он подошёл к ней сбоку, под предлогом танца, и его холёная, унизанная перстнями рука опустилась ей на бедро, пальцы с наглой собственнической уверенностью впились в нежную кожу. Он что-то просипел ей на ухо, ухмыляясь.
Белая, слепая ярость, знакомая и давно укрощённая, вспыхнула во мне. Я рассек толпу и оказался рядом с ним в два счёта. Моя рука, железной хваткой, впилась в его запястье. Раздался глухой, влажный хруст — звук ломающейся кости. Его придушенный, животный вопль боли потонул в грохоте музыки. Его лицо исказилось гримасой шока и невероятной боли.
— Руки... моя рука! — захрипел он, безумно тараща на меня глаза, полные ужаса.
Я не сказал ни слова. Просто посмотрел на него. Взглядом, который не сулил ничего хорошего. Затем я едва заметно кивнул своим людям, уже появившимся рядом. Они мгновенно взяли его, теперь уже почти бесчувственного от боли, под руки и быстро, без лишнего шума, повели к служебному выходу. В подвал. Его жалобный стон был последним, что я о нём услышал.
Только тогда я обернулся к ней. Она замерла, наблюдая за этой быстрой и безжалостной расправой. В её широко раскрытых глазах читался шок, но не страх. Никогда — страх передо мной.
Без лишних слов мои руки обхватили её талию, и я легко перекинул её через плечо.
Я резко шагнул вперёд, грубо оттеснил болвана рядом с ней, и прежде чем она успела понять что происходит, мои руки обхватили её талию. В следующее мгновение я перекинул её через плечо, как мешок с дорогой добычей.
— Массимо! Что ты делаешь?! Поставь меня! — её крик потонул в музыке.
Она начала бить меня кулачками по спине, по плечам, отчаянно дрыгая ногами. — Пещерный человек!
Ненормальный! Отпусти!
Её слабые удары лишь разжигали меня. Я нёс её к выходу, и когда она особенно сильно заизвивалась, моя ладонь плашмя, с властным хлопком, шлёпнула её по упругой заднице. Она ахнула от неожиданности и на мгновение затихла.
— Вот так-то лучше, — прорычал я низким голосом, полным удовлетворения. — Теперь я знаю, как тебя успокоить.
Она замолчала. Я внёс её в машину и повёз домой. Всю дорогу она молчала, упрямо глядя в окно на мелькающие огни.
В особняке я на руках, осторожно, почти нежно, отнёс её в комнату и уложил в постель. Она уже почти спала. Я натянул на неё одеяло, пряча её уязвимость от самого себя.
На прикроватную тумбочку я поставил стакан воды, положил таблетку и оставил записку с чёткими буквами:
«Выпей. Пройдёт.
— M.»
Рядом аккуратно сложил свою мягкую, чистую футболку — на случай, если ей захочется переодеться.
Постоял ещё мгновение, глядя на её спящее лицо. Это странное, всепоглощающее чувство в груди снова сжалось острой болью.
Я вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. Ночь была только началом. Началом нашей войны.