chapter 15
Мать вернулась поздно, навеселе, а увидев Тома, удивилась:
– Ты же сказал, что допоздна гулять будете?
Том не ответил, лишь дёрнул плечом, а учуяв винный запах, мрачно спросил:
– С ним была?
Мать смутилась:
– Ну почему мы не можем отметить день рождения нашего сына? Восемнадцать лет как-никак. Том, ну почему ты его так ненавидишь? Он столько тебе добра сделал.
– Да плевать я на него хотел. И на его добро, – огрызнулся Том и ушёл к себе, хлопнув дверью.
В другой раз он, скорее всего, устроил бы матери разнос, что снова встречалась с ним. Отцом этого человека Том звать не желал. Считал, что тот всю жизнь матери сломал. Она сама рассказывала, что была самой красивой на курсе. От женихов отбоя не знала, а выбрала этого додика, который ко всему прочему оказался женат. И чем закончилась их неземная любовь? Он вернулся к жене, если вообще уходил, а мать осталась без образования и с маленьким Томом на руках. Долгое время от додика не было ни слуху ни духу, хотя мать утверждает, что сама решила прервать все связи, мол, гордость взыграла, оскорблённое женское достоинство заговорило. Только где оно теперь, это достоинство? Стоит этому поманить её, и она мчится на всех парах. Мать у него вроде отдушины. И ведь она всё понимает – и терпит! Ещё и про добро заикается! Подумаешь, добро. Ну переводит из класса в класс, с учителями договаривается. Велика заслуга! Может, если бы не он, так Том и сам бы в школу ходил. Может быть…
Всякий раз, когда Том уличал мать в том, что она снова с ним встречалась, помимо работы, естественно, злился, а порой и орал на неё, пока та не начинала плакать. Он и теперь негодовал, но мысли невольно перескакивали на Загорецкую.
Слова Семакина казались какой-то чудовищной дикостью. С чего бы ей, как выразился Серёга, слетать с катушек? Ведь всё устроилось так, как она и хотела. Её верный паж Игорёк уладил «недоразумение». Про тот её загул никто не узнал, и вообще уже все об этом забыли. Живи да радуйся, но нет, она начала вытворять какие-то чудеса. И почему после их разрыва? Ведь она сама этого добивалась. Сомнений нет. Не Игорю он верил – собственным глазам. До сих пор из головы не шло: «Охмурила? – Ещё как!» Да и Чепурнов только от Загорецкой мог узнать все подробности. Всё так. Всё логично. Вот только то, что с ней сейчас творится, никак не вписывается ни в какую логику. И взгляд её, полный невыразимой боли, Том никак не мог забыть.
Полночи Том думал о Лине, ломая голову, пытаясь понять, связать все эпизоды воедино, но так ни до чего и не додумался. Может, и правда поговорить с ней? Не ради себя – на их отношениях он давно поставил крест, и Серегины слова «кажется, она и вправду запала на тебя» вызывали разве что горькую усмешку. Чушь всё это и глупости, на которые он больше никогда не поведётся. Но вот остальные новости Тома всерьёз обеспокоили. Как бы подло Загорецкая с ним ни поступила, ему не хотелось, чтобы она плохо кончила. Особенно если он действительно причастен к её вывертам.
В понедельник, к вящей радости матери, Том собрался в школу. Правда, об истинных мотивах его решения она не знала, а Том не стал ничего объяснять. Ей приятно, и ему спокойнее. На самом же деле он хотел увидеться с Загорецкой, поговорить с ней, но чтобы это ни в коем случае не выглядело так, будто он пришёл ради неё. Самым разумным и естественным показалось встретиться в школе и как бы между прочим завязать разговор. Если, конечно, она явится на уроки. Если нет – придётся искать другие варианты.
Том вошёл в класс за три минуты до звонка. Сначала все притихли и уставились на него в немом изумлении. Потом девчонки стали шептаться. Парни хоть и подали руки, но чувствовалось – напряглись.
Том нашёл взглядом Лину – она сидела, низко склонив голову, точно его и не заметила. Ну и отлично, на какой-нибудь перемене он её выловит. Точнее, как бы случайно с ней столкнётся. Рядом с Линой ёрзала на своём месте её подруга Вика Первушина, глядя на него во все глаза.
«Эта-то курица что так уставилась?»
Том сел на заднюю парту, с Семакиным. Тот тоже взирал на друга с удивлением:
– Ты как тут?
– Да вроде я пока здесь числюсь, – усмехнулся Том.
Первый урок вела Ольга Ивановна. Сначала она увидела Лину, слегка приподняла брови и улыбнулась. А потом заметила Тома, и тут уж её брови уползли на лоб под самую чёлку.
– Надо же, какой сегодня особенный день! Сплошные сюрпризы! – воскликнула Ольга Ивановна. – И Каролина, и Том вдруг решили почтить нас своим присутствием. Надеюсь, вы вернулись надолго, а то мы уж соскучились. После звонка оба подойдите ко мне.
Весь урок решали иррациональные уравнения, и Том в полной мере ощутил, как безнадёжно отстал. Хорошо хоть Ольга Ивановна его ни о чём не спрашивала.
А после урока, когда они остались в кабинете втроём, классная сначала поинтересовалась, в порядке ли Лина, и та, не поднимая глаз, кивнула. Потом Ольга Ивановна посетовала на их пропуски и в итоге надавала обоим заданий, чтобы нагнать упущенное.
Когда в прошлом году Том категорически заявил матери, что в школу больше ни ногой, она, перебрав все собственные методы воздействия – от ругани до слёз – и не найдя отклика, призвала на помощь так называемого отца. Можно подумать, Том стал бы его слушать! Тот пытался его увещевать, битый час внушал прописные истины, на что Том либо отмалчивался, либо откровенно хамил. В конце концов они с матерью посовещались и решили устроить всё так, будто Том перешёл на домашнюю форму обучения. Для проформы и отчётности, на случай проверки, предметники, которых «обработал» отец, давали Тому задания – их, естественно, делала мать, а учителя ставили липовые оценки, хотя прекрасно понимали ситуацию. Но даже если у кого-то такой расклад и вызывал негодование, все помалкивали. И понятно – кто ж с директором поспорит?
Том слушал вполуха, украдкой наблюдая за Линой. Удивился, как сильно она осунулась и побледнела. Ещё и стояла как провинившаяся двоечница. Куда девались её блеск, задор, неистребимый гонор?
Когда Ольга Ивановна их отпустила, Лина, не говоря ни слова, направилась к выходу. В дверях Том тронул её за локоть, она вздрогнула, но ничего не сказала, даже не остановилась. Впрочем, шла Лина еле-еле, так что он пристроился рядом. Пряча волнение, небрежно спросил:
– Ты что, уроки прогуливала?
Она молчала.
– Болела?
Лина покачала головой.
– А вчера зачем приходила?
Она вдруг остановилась, повернулась к нему лицом и взглянула так, что, казалось, на самое дно души проникла.
– С днём рождения хотела поздравить, – ответила она после долгой паузы. Голос её прозвучал глухо, незнакомо.
– И всё? – усмехнулся он.
– И всё.
С каменным лицом Лина пошла дальше по коридору, оставив Тома в смятении.
Он её решительно не понимал. И не узнавал. Словно это совсем другой человек. Нелюдимый, закрывшийся в своей скорби, не замечающий ничего вокруг. Ещё и осунулась, посерела, как после тяжкой болезни, хотя и такой она казалась ему невозможно красивой. Но этот образ никак не вязался с самодовольной бесстыжей дрянью, ликующей, как всё у неё ловко и без проблем сложилось. А именно так он и думал о ней после разговора с Чепурновым.
Все уроки Том наблюдал за ней, но видел лишь неподвижную узкую спину и опущенную голову. Хоть бы раз Загорецкая оглянулась! Зато теперь уж точно убедился в одном: прав был Серёга Семакин. Она не просто томилась унынием, а казалась по-настоящему, глубоко несчастной и подавленной. Отметил Том и то, что Игорёк с Линой не очень-то общался. Точнее, она с ним. Тот несколько раз подступался на переменах, но Лина едва ли отзывалась. А вот на Тома Чепурнов посматривал с досадой и тревогой. Вика тоже время от времени бросала взгляды и что-то нашёптывала Лине.
– Скажи, Загорецкую не узнать? – кивнул на неё Серёга. – Не спрашивал, что с ней?
Том покачал головой. Думал, может, после школы удастся побеседовать более обстоятельно. Но на пятом уроке в класс заглянул директор и вызвал его. Будь они наедине, Том бы не пошёл, но при ребятах вставать в позу не хотелось.
– Что надо? – с вызовом спросил он, выйдя в коридор и затворив за собой дверь.
Пётр Алексеевич сделал вид, что не заметил грубости.
– Том, тебе надо пойти сейчас домой, – взволнованно сказал он.
– С чего это?
– Матери, то есть Надежде Александровне, стало плохо. Она ушла с работы…
– Что с ней?
– Не знаю, сказала, просто плохо. Но ты присмотри и, если что, звони мне в любое время.
Матери и правда нездоровилось. Лежала пластом на диване, бледная, и чуть покряхтывала.
– Что с тобой? – Том присел возле неё на корточки. – Твой меня прямо с урока отправил.
– Не надо было! Ничего особенного, просто живот вдруг прихватило.
– Давай скорую вызову?
– Да ну! Какая скорая? Болит не сильно, да и уже почти отпустило. Я выпила ношпу и анальгин.
– А где болит-то?
– Да под ложечкой, – мать провела рукой по верхней части живота. – Наверное, съела что-то не то. Но ты не беспокойся, мне уже лучше. Зря Петя тебя вызвал.
Тома покорёжило от «Пети», но сдержался, ничего говорить не стал, пожалел мать. К вечеру и в самом деле боли стихли, мать даже приготовила ужин. Пока ели, пыталась забросить удочку, пойдёт ли Том завтра в школу. А он и сам ещё не решил, поэтому ответил уклончиво. Ей явно хотелось обсудить это тему, но пришёл Пётр Алексеевич. Том сразу закрылся в своей комнате. Больная не больная, а смотреть, как она хлопотала вокруг «папаши», было выше его сил. Хорошо хоть тот заглянул не надолго – минут через двадцать Том услышал, как за ним захлопнулась дверь.
– Чего он приходил? – спросил сердито у матери.
– Просто проведать. Узнать, как себя чувствую. Сказал, чтобы завтра на работу не выходила.
– Ну надо же, какой заботливый!
– Зря ты так к нему относишься. Он хороший человек и тебя любит. Да и меня тоже.
– Но ту семью любит, видимо, больше.
Наутро мать снова чувствовала себя неважно и решила ещё денёк побыть дома, отлежаться, отдохнуть. Том хотел остаться с ней – мало ли что, но она уговорила идти в школу. Впрочем, слишком долго уговаривать не пришлось: даже сейчас, когда в сердце поселилось беспокойство за мать, его ни на минуту не оставляли мысли о Лине. Правда, из-за препирательств он задержался и пришёл после звонка.
Историк, категорически не терпевший опозданий, вскинулся, готовый отчитать и выгнать нерадивого ученика за дверь, но, увидев на пороге Тома, смолк на полуслове и в замешательстве кивнул, разрешая сесть на место.
Почти следом за Томом в кабинет несмело вошёл Артём Коновалов, и уж на нём-то историк отыгрался, отправив опоздавшего «гулять дальше».
Том терпеливо высидел все шесть уроков, хотя с десяти должен был выйти в смену у Михалыча. Но позвонил, договорился, что немного задержится. За всё время не выпало ни единого удобного случая подойти к Лине. Вокруг неё постоянно либо вилась Первушина, либо толкался народ. Всего раз Том застал её одну, когда так же, как накануне классная, их задержала после урока физичка. Но даже подойти к Лине потом не удалось: именно в этот момент его выловил директор и стал расспрашивать о матери. Оставалось одно – перехватить её после уроков.
Из школы Загорецкая возвращалась с Викой. Чепурнов плёлся чуть поодаль в стороне.
«Может, этот урод всё подстроил? И писала не она? Разве это трудно? Создал фейк – и готово. Может, Лина действительно хотела быть со мной?» – вдруг подумалось Тому. Но холодный рассудок тут же погасил разгоравшийся огонёк надежды: «Не будь болваном. Откуда Чепурнов мог узнать обо всём, кроме как от Лины? А сейчас… ну, может, они поссорились, а ты размечтался…»
Вика снова оглянулась на
Тома.
«А может, это Первушина сдала её Игорьку и они вместе замутили подлянку?»
Когда на повороте подруги расстались, Том пошёл следом за Викой. Нагнав её, схватил за локоть и резко развернул к себе.
– Я тебе сейчас задам вопрос, и только попробуй соври, – жёстко сказал он. – Тебя потом мама с папой вовек не найдут.
Вика перепугалась, но Том не дал ей опомниться, потребовал:
– Говори, откуда Чепурнов знает про тот ваш загул?
Она непонимающе хлопала глазами.
– Ты ему рассказала?
– Не… не… – Вика отчаянно замотала головой.
– Что блеешь, как овца, отвечай нормально! Откуда он это может знать?
– А разве Игорёк про это знает?
– Я тебя сейчас…
– Я правда не знаю! – взмолилась Вика. – Я точно ничего ему не говорила!
– А кому говорила?
– Никому! Честно! Мы только с Линой это обсуждали…
– Хочешь сказать, что Чепурнов об этом знает от Загорецкой?
Она ещё яростнее замотала головой:
– Она бы ни за что ему об этом не сказала! Она, наоборот, боялась, что кто-нибудь узнает.
– Это точно, – хмыкнул он. – Получается, ты не говорила, она не говорила, но Чепурнов всё знает.
– Да откуда ему знать? Может, Дашка Славке разболтала, а тот – Игорю? Хотя она клялась, что никому не говорила…
– А про план сойтись со мной, чтобы я молчал, – тоже Дашка разболтала?
– Про план… – Вика осеклась, открыв рот, сморгнула, глаза вдруг забегали. Она явно смутилась. – Это была шутка.
– Шутка?! – Том захлестнула ярость.
– То есть… я в шутку Лине посоветовала, но она отказалась. Честно! Она даже ругала меня. А откуда Игорь про это узнал – я понятия не имею…
– Ругала? А советом-то воспользовалась, – горько сказал Том и, отпустив Вику, пошёл прочь.
Вика смотрела ему вслед, одолеваемая сомнениями. Наконец не выдержала, крикнула:
– Постой!
Догнала его и быстро заговорила, пока решимость не иссякла:
– Ты не думай, что она с тобой так подло обошлась. Я понятия не имею, откуда Игорь узнал про тот случай, не знаю, откуда узнал про план, но сомневаюсь, что от Лины. Она с ним даже не разговаривает. Поэтому я ума не приложу, как здесь вообще Игорёк оказался замешан.
Том молчал.
– В общем, всё совсем не так! Уж я-то знаю! Когда ты её бросил, она чуть с ума не сошла. Она везде, повсюду тебя искала. Школу забросила. Я сама не знала, что у неё всё так серьёзно. Она приходила ко мне в тот день, когда вы встретились на улице. Говорила, что жить не хочет. Без тебя…
– Это что, тоже шутка?
– Нет! – воскликнула Вика. – А разве вы с ней не поговорили? Я знаю, что она хотела… когда у тебя был день рождения. А после этого Лина сказала только, что всё кончено.
Тома раздирали противоречивые чувства. Казалось, он весь превратился в оголённый нерв. Тянуло к Лине непреодолимо.
«Завтра же с ней объяснюсь! Попробую хотя бы», – решил он.
Ведь если всё так, как сказала Вика, то… Пусть даже завязалось всё по умыслу, зато потом всё было по-настоящему! И она не подсылала Игорька и не хотела с Томом так малодушно рвать.
Работа совершенно не клеилась. Буквально всё из рук валилось. Еле вытянул смену, а утром, придя домой, увидел мать и испугался так, как никогда в жизни. Лицо и губы её стали пепельно-серыми. От острой боли она не могла и шевельнуться, только сдавленно постанывала. В доме стоял острый запах рвоты.
Скорая приехала, не прошло и десяти минут. Медики лишь взглянули на неё и сразу – на носилки и в больницу. Дежурный хирург ничего толком не сказал, только пробормотал непонятное: «Классическая «маска Гиппократа». И её увезли.
Невыразимо долго тянулись часы. Сначала Том метался в приёмном покое: дальше его не пустили. Потом присел на скамейку, но и усидеть было невозможно. Когда позвонил Пётр Алексеевич, он почти обрадовался, впервые. Ещё минут через двадцать тот подъехал к больнице. Том видел: не дежурное внимание им двигало, он боялся за мать не меньше Тома. Кинулся к регистраторше, которая упорно отказывалась отвечать на вопросы Тома, а когда тот вышел из себя и накричал на неё, пригрозила, что охрана его выставит и больше не пустит. Том видел, как директор сунул ей деньги и та сразу потянулась к телефону. А ещё через несколько минут их обоих пропустили за белую пластиковую дверь, куда увезли мать и куда Тома ни в какую не пускали, как он ни рвался.
К ним вышел молодой парень, почти ровесник Тома.
– Операция ещё идёт. Случай тяжёлый.
– Сказали же, аппендицит… – Тому показалось, что сердце его остановилось и все внутренности сковало льдом.
– Насколько тяжёлый? – глухо спросил Пётр Алексеевич.
– Гангренозный прободной аппендицит.
– Что это значит?
– Разрыв и некроз аппендикса. Гнойные массы попали в брюшную полость…
– Какие шансы? – нетерпеливо перебил его Пётр Алексеевич.
Паренёк оглянулся на стальную дверь, откуда только что вышел, пожал плечами.
– Пока трудно сказать… Почему раньше не обратились? Если бы… – начал парень, но, взглянув на Тома, смолк. Затем извинился и вернулся в операционную.
Позже с ними беседовал уже сам хирург, высокий пожилой мужчина с усталыми глазами.
«Хорошо, что оперировал старый, а не тот щегол, – подумал Том. – Старый хотя бы опытный».
Однако из всей речи доктора, изобилующей терминами, которых Том не понимал, он уяснил одно: всё плохо, положение критическое.
В реанимацию к матери не пускали. Лишь вечерами медсёстры на свой страх и риск позволяли Тому заглянуть издали. Да что он там увидит? Трубки да капельницы. На третьи сутки хирург признал, что, несмотря на проводимое лечение, состояние больной стремительно ухудшается. Смотрел с сочувствием, будто и сам не верил, что она выкарабкается.
– Ну ведь можно что-то сделать! – восклицали Том и Пётр Алексеевич в один голос.
– Мы и так делаем всё, что от нас зависит. Но… Скажу честно, без интенсивной иммунозаместительной терапии шансов практически никаких. Причём переливания донорской плазмы недостаточно. Но очень бы помог препарат пентаглобин. Иммуноглобулин. У нас такого нет. Сами понимаете, финансирование в больницах ограничено. В общем, если позволяют средства, принесите, и как можно скорее. Сейчас я вам всё напишу. Только говорю сразу: оно недешёвое. Но для начала прокапаем три дня. Так, если ампулы по пятьдесят миллилитров, а суточная доза в первый день – шестьсот, и ещё по триста – на два дня, то нужно будет двадцать четыре ампулы на курс. Стоит пентаглобин в районе двадцати тысяч за одну ампулу. Будет хорошо, если принесёте завтра утром. Иначе…
Мысли лихорадочно метались: где за один день взять почти полмиллиона? Ответ напрашивался сам: только у Лютого. Пусть Том станет ему вечным холопом, рабом, лишь бы тот дал денег, лишь бы спасти мать. Пётр Алексеевич ещё о чём-то совещался с доктором, а Том уже вылетел из ординаторской, на ходу набирая номер Лютого.
Договорился встретиться через час.
– Ого! Нехило, – хохотнул Лютый, когда Том изложил ему суть своей просьбы. – Санёк, ты меня, видно, с кем-то спутал. Я, конечно, тебе сочувствую. Но это серьёзные бабки.
– Я всё понимаю, я хату продам, просто это долго, а мне надо прямо сейчас.
– Как ты продашь? Там же мать…
– У нас ещё одна есть. На Новоразводной. Однокомнатная, от бабушки досталась. Лично моя. Восемнадцать мне уже исполнилось. Но всё равно, даже если по дешёвке её толкнуть, пока документы будут оформляться, пока то да сё… А у меня каждый час на счету.
– На Новоразводной? Далековато… Однокомнатная? Какой метраж?
– Да обычная, в хрущёвке.
– М-м-м, это где-то лимон с небольшим. Край – полтора. И то вряд ли. Вот что, – сказал Лютый после недолгой паузы, – переписывай хату на меня, тогда дам, сколько просишь. Хорошо, отстегну восемьсот. Справедливая цена за срочность. Не устраивает? Тогда ищи другие варианты.
«Лютый, конечно, паскуда. Но пусть так. Лишь бы денег дал», – подумал Том.
– Если что, у меня есть люди, которые всё организуют быстро, чисто и красиво. Ну что?
Том согласился. Договорились встретиться ещё через два часа у нотариальной конторы, где, по словам Лютого, работали его люди. Сам он поехал за деньгами.
Том всё это время болтался по городу, изнывая от ожидания. Скорее бы решился вопрос с деньгами! Бабушкиной квартиры ему было не жаль. Если бы Лютый настоял, он бы и за пятьсот тысяч её отдал. Да он бы что угодно сейчас отдал за эти треклятые деньги!
Минут за десять до встречи ему позвонил Дэн:
– Санёк, только между нами… Смотри не слей меня. Хочу тебя предупредить, Лютый собирается тебя развести. Я сам слышал. Ты хату на него перепишешь, а бабок он тебе не даст. Он сказал, что был бы ты свой, а так…
– Что за бред? Он ведь обещал!
– Не знаю, Том, за что купил, за то и продаю. Давай. Но о моём звонке ни слова.
Надежда, словно ниточка, оборвалась. Том готов был убить этого Лютого. Голыми руками! Пусть только появится!
Сотовый снова завибрировал.
– Том, лекарство я купил! – торопливо сообщил Пётр Алексеевич. – Уже отвёз Наде.
Надежде Александровне. Вечером в больницу прийти не смогу, так что звони, если будут какие-нибудь изменения.
Вот и всё. Человек, которого он ненавидел всю свою сознательную жизнь, спас его мать. Так и подмывало крикнуть: «Кто тебя просил? Без тебя бы справился!» Но имел ли он право на такую роскошь, как гордость, когда на карту поставлена жизнь матери? Том смолчал, даже буркнул «спасибо».
Том был уже в трёх кварталах от нотариальной конторы, когда ему позвонил Лютый:
– Ну ты где, Томик? Я уже человечка нужного привёз. Подтягивайся скорее, сейчас всё влёт оформим…
– Я нашёл другие варианты.
– Не понял.
– Ты же сам сказал, если твоё предложение не устраивает, искать другие варианты. Вот я и нашёл.
– Э-э. Так дела не делаются! Ты уже согласился…
– Не, Лютый, тебе послышалось.
Том сбросил звонок и отключил телефон, чтоб не донимал больше своими разговорами о «понятиях».
А через три дня узнал, что квартира на Новоразводной чуть не полностью сгорела. Благо соседи вовремя учуяли запах дыма, забили тревогу. Пожарные приехали почти сразу и быстро потушили огонь, а заодно установили, что был поджог. Поджигателей, разумеется, не нашли. Но Том прекрасно понимал, чьих рук это дело.
В другой раз он бы наверняка психанул и в ответ спалил дом Лютого вместе с ним, но в тот же день в больнице сообщили, что матери наконец-то стало лучше. До полного выздоровления, конечно, ещё очень далеко, пройдут недели и даже месяцы, но, как сказал врач, «главное, процесс пошёл».
И впервые за все последние дни у Тома на душе стало почти легко, душа, точно птица, вырвалась из душной, тесной клетки в небесную ширь.
Пётр Алексеевич и вовсе растрогался, чуть не всплакнул, обнял Тома, похлопал по спине. И тот не вырвался, не оттолкнул, потому что вдруг осознал, что нет больше ненависти. Общее горе и общая радость словно бы связали их невидимыми, но прочными узами.