Родители и горькая правда.
Комната была затянута серыми тенями рассвета. Сквозь полуприкрытые шторы пробивался холодный, бледный свет, смешиваясь с желтоватым отблеском настольной лампы, которую Даня, видимо, забыл выключить. Воздух был спертый, пропитанный запахом пота, старой электроники и чего-то горького — то ли перегоревшего кофе, то ли пепла.
Глеб лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку, которая давно потеряла свежесть. Его тело было словно налито свинцом, каждая мышца отзывалась тупой болью, будто он не спал, а дрался всю ночь с невидимым противником. Он медленно поднял голову, и взгляд его упал на аккуратно сложенную стопку одежды на краю матраса. Черное худи — немного поношенное, но чистое, с вытянутыми манжетами, и такие же черные спортивные штаны — без рисунков, простые, будто намеренно выбранные, чтобы не привлекать внимания.
Он резко сел, скинул с себя мятый свитер и джинсы, оставшиеся с прошлого дня. Кожа под одеждой была бледной, почти прозрачной, с синеватыми прожилками вен на руках. Следы. Тонкие, едва заметные шрамы, похожие на царапины кошки, но Глеб знал, что это не кошка. Он натянул худи, ощущая, как ткань скользит по телу, слишком свободная — он похудел.
За дверью пахло подгоревшим тостером и дешевым растворимым кофе. Даня сидел за компьютерным столом, склонив голову на клавиатуру, одна рука беспомощно свисала вниз, пальцы почти касались пола. Монитор еще работал, мерцая синим экраном какого-то чертового кода.
— Даня? Эй? — Глеб коснулся его плеча, и друг вздрогнул, подняв голову. Его лицо было серым от усталости, глаза красными, будто налитыми кровью. Он потянулся к бутылке с водой, схватил ее дрожащими пальцами и выпил залпом, так жадно, что капли стекали по подбородку.
— Ты всю ночь работал? Дань, ну себя пожалей хотя бы... — голос Глеба звучал хрипло, будто он давно не говорил вслух.
Даня провел ладонью по лицу, смахивая невидимую пыль.
— Глеб, тише... бошка раскалывается просто. Он поставил пустую бутылку на стол, и пластик глухо стукнул о поверхность. — Ты сам-то как? Все еще скучаешь?
Глеб замер. В горле встал ком, и он сглотнул, но это не помогло.
— Никак. — он прошептал, потом резко выдохнул, подняв глаза на друга. — Я невыносимо просто скучаю. Понимаю, что убил ее, что у нее кто-то уже точно есть. Но я просто уже еле живой, понимаешь?
Его голос дрогнул. В глазах стояла мутная пелена, но слез не было — он, кажется, уже выплакал все, что мог.
Даня нахмурился, его пальцы сжались в кулак, потом разжались.
— Тебе бы к психологу сходить, у меня знакомый есть, вдруг поможет?
Глеб усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли веселья.
— Думаешь?
— Конечно. Ты умираешь на глазах.
Тишина.
Глеб отвернулся, глядя в окно. На улице моросил дождь — не сильный, но назойливый, превращающий асфальт в черное зеркало. Фонари еще горели, их свет дрожал в лужах. Где-то далеко проехала машина, брызги грязи хлестнули в бордюр.
— Ладно. Может, схожу.
Но он знал, что не пойдет.
***
МКАД.
Асфальт мокрый, блестящий под колесами, как черное стекло. Дождь уже перестал, но серое небо все еще нависало низко, словно придавливая город к земле. Глеб сидел за рулем, пальцы нервно постукивали по обивке руля — черная кожа, чуть потертая на месте, где он чаще всего сжимал его в моменты напряжения.
В салоне пахло старыми сигаретами, хотя он давно не курил в машине, и едва уловимым ароматом хвои — висящий на зеркале маленький ароматизатор в форме еловой ветки уже выцвел, но все еще пытался бороться с затхлостью.
Телефон замигал на держателе, имя на экране: "Серафим". Глеб нажал на громкую связь, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но в зеркале заднего вида мелькнула черная "Тойота" — та самая, что преследовала его последние двадцать минут.
— Куда собрался? — голос Серафима был спокойным, но в нем чувствовалось напряжение.
Глеб усмехнулся, но уголки губ дрогнули.
— В крематорий, заебли вы меня.
Машина сзади резко прибавила скорость, подъехав вплотную. Глеб нажал на газ, но не сильно — он не хотел гонки, просто хотел уехать. Но Серафим не отставал.
И вдруг — резкий поворот на обочину.
Глеб выключил двигатель, опустил голову на руль. Дыхание сбилось. В груди колотилось что-то тяжелое, будто сердце превратилось в кусок свинца.
Дверь Тойоты хлопнула. Шаги по мокрому асфальту. Серафим подошел, остановился рядом. Он выглядел... не так, как ожидал Глеб.
Черные брюки, обтягивающие худые ноги, базовая черная футболка, поверх — пиджак, тоже черный, но с бархатным отливом. Волосы слегка растрепаны, будто он не спал, но глаза — яркие, живые, с хищным блеском.
Он достал телефон, сфотографировал их машины, стоящие рядом.
— Ты че, брат? Все нормально? — голос Серафима был мягким, но в нем чувствовалась тревога.
Глеб поднял голову. Его лицо было бледным, опухшим, под глазами — фиолетовые тени, словно он не спал неделями.
— Не знаю, что-то блять меня останавливает туда ехать...
Серафим прищурился, изучая его взгляд. Глаза Глеба были черными, пустыми, как угольные ямы. Но в глубине — что-то еще живое, тлеющее.
— Позвони отцу, расскажи ему все.
Глеб резко сжал кулаки.
— Жаль, что сделать это не могу.
Через два часа они стояли на пороге старого дома в Кызыле.Глеб вставил ключ в замок, металл скрипнул, дверь открылась с тихим стоном.
Коридор.
Пахло домашней едой, лавандовым освежителем и чем-то родным, детским.
Из комнаты выскочила Ева — сестра Глеба. Девушка лет двадцати пяти, в розовом домашнем халате, волосы собраны в небрежный хвост.
— Глеб?! Серьезно? Привет, Серафим!
Она бросилась к ним, обняла обоих сразу. Ее руки были теплыми, запах — сладким, как детство.
За ней вышла мать Глеба — женщина с усталыми глазами, но теплой улыбкой.
— Привет, сынок.
Она обняла его, потом Серафима.
— Ты сам как? Выглядишь не лучшим образом... А Русланочка где?
Глеб застыл. Кровь отхлынула от лица. Горло сжалось. Серафим быстро сунул ему стакан воды.
— Мы расстались, мам... Два года назад.
Тишина. Ева замерла, мать прикрыла рот рукой. А Глеб стоял, сжимая стакан так, что пальцы побелели. Потом взгляд Серафима упал на телефон.
Сообщение в Instagram. От "Ruslana_off".
И тут он понял.
Та самая девушка, с которой он переписывался... Это была она.
***
Тусклый свет настольной лампы отбрасывал неровные тени по стенам, окрашенным в бледно-голубой цвет, местами потертый до штукатурки. На полу – разбросанные футболки, пустые пачки от сигарет, гитара, прислоненная к стене с порванной струной. Воздух был густой – смесь алкоголя, дешевого одеколона и чего-то затхлого, будто комната годами не проветривалась.
Глеб сидел на кровати, его черное худи было расстегнуто, под ним – белая майка с выцветшим принтом какой-то давно забытой группы. Джинсы – потертые на коленях, один ботинок уже снят, второй болтался на носке, готовый соскользнуть. Его пальцы нервно сжимали горлышко бутылки – дешевый виски, золотисто-коричневый, как осенние листья. Он поднес ее ко рту, губы дрожали, когда жидкость обжигающе стекала в горло.
Серафим сидел напротив, в кресле с продавленным сиденьем, его черный пиджак был уже снят, осталась только облегающая футболка, подчеркивающая худощавое, но жилистое тело. Его телефон лежал на коленях, экран периодически загорался – уведомления из Instagram. Он играл с зажигалкой, щелкая крышкой туда-сюда, но взгляд его был прикован к Глебу.
— Ты вообще понимаешь, что с тобой происходит? – Серафим наконец прервал молчание, его голос был тихим, но в нем чувствовалась стальная твердость.
Глеб усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья.
— Да какая разница? Всё уже... как-то неважно.
— Неважно? – Серафим резко наклонился вперед, его пальцы впились в подлокотники. – Ты два года бежишь. От неё. От себя. От всех. И что? Помогло?
Глеб зажмурился, будто слова были физически болезненными.
— А что я должен был делать? Остаться? Смотреть, как она...
Он не договорил. Горло сжалось.
Серафим вздохнул, откинулся назад, провел рукой по лицу.
— Ты даже не пытался бороться.
— За что бороться? – Глеб резко встал, бутылка грохнулась на пол, но не разбилась, лишь покатилась под кровать. – Она уже давно мертва для меня. И я для неё.
Телефон Серафима снова загорелся.
Ruslana_off: Он там?
Серафим взглянул на сообщение, потом на Глеба, который стоял у окна, сжав кулаки.
Sera: Да. Пьет. Снова.
Ruslana_off: Как он выглядит?
Серафим прикусил губу, сфотографировал Глеба украдкой.
Sera: Как мертвец. Но всё ещё дышит.
Пауза.
Ruslana_off: Он всё ещё ненавидит меня?
Серафим замер, потом медленно написал:
Sera: Он не ненавидит. Он просто не может забыть.
— Знаешь, что самое дерьмовое? – Глеб повернулся, его глаза блестели в полумраке. – Я до сих пор помню, как она пахла. Не духами. Не сигаретами. А просто... собой. Как будто в этом запахе была вся она.
Он сжал виски пальцами, будто пытаясь выдавить воспоминания.
— И я не могу... я не могу избавиться от этого. Ни алкоголь с наркотой, ни музыка, ни эта чёртова поездка... ничего не помогает.
Серафим молчал, но его пальцы сжали телефон так, что экран затрещал.
— Ты хочешь, чтобы она вернулась? – наконец спросил он.
Глеб засмеялся, но это был смех, больше похожий на стон.
— Я хочу, чтобы я мог дышать, не вспоминая её. Но и не против вернуться.
Бутылка опустела.
Глеб лежал на кровати, рука на лбу, глаза закрыты. Серафим стоял у двери, телефон в руке.
Ruslana_off:Скажи ему... что я не вернулась. Пусть думает, что я до сих пор в Красноярске. Жду тебя в Универе.
Он не ответил. Просто выключил свет и закрыл дверь.
В комнате остался только треск гитарной струны, когда Глеб вдруг дёрнул её, и она лопнула с тихим, жалобным звоном.