Смелость быть рядом. | Софья Григорьева.

Вечер. Тусклый свет лампы, будто стослепок звезд, играет тенями на стенах, создавая странные, порой пугающие образы. В воздухе витает глухая настороженность - ее можно ощутить, как утренний туман, наполнивший комнату. Мать, усталая от бесконечных забот, стоит на кухне, её плечи как будто несут тяжесть всего мира. А Григорьева, прижав к губам сигарету, безмолвно смотрит в окно, словно ожидая оттуда какого-то знака, который изменит всё.

Соня любила ходить в гости к матери и мама до безумия любила её. Но в последнее время между ними возник вальс недопониманий, который, казалось бы, не имел ни начала, ни конца. Ругательства сыпались постоянно, и сегодняшний день не был исключением.

— Ты что, действительно решила, что такая жизнь - это выбор? — с напором, еле сдерживая слёзы, бросает мать, её голос дребезжит, как стекло перед падением. — Как ты можешь так недооценивать время, которое ты сейчас проживаешь?

— А ты считаешь, что я должна сидеть за учебниками, пока все вокруг веселятся? — отвечает недовольно Григорьева, её взгляд полон максимализма, неукротимый поток, готовый смести всё на своём пути. — Жизнь одна. Неужели ты не понимаешь, что я хочу просто жить так, как мне хочется?

Мать вздыхает, вытирая от усталости пот с лба.

— Я понимаю, что ты хочешь жить, моя дорогая, но... — её голос звучит, как какой-то шёпот надежды на краю обрыва. — Ты не можешь игнорировать реальность! Ты же видела, что произошло в прошлой школе! Они выгнали тебя за поведение, которое не укладывается ни в какие рамки! Ты думаешь, тебе с этим легко будет?

— Они все - лишь система, которая пытается загнать людей в пределы, — с высокомерной усмешкой говорит Григорьева, губы искривляются в дерзкой ухмылке. — Я не хочу быть как все.

Мать закрывает лицо руками, сдерживая слёзы, которые могли бы пробудить эту тень между ними.

— Я не хочу, чтобы ты была «как все», — говорит она с жалостью, пытаясь найти искру понимания в самовлюблённом огне её дочери. — Я просто хочу, чтобы ты была счастливой и здоровой. Ты ведь помогала мне, когда мне было тяжело! Твои слова разбивают мне сердце. Разве это то, чему я тебя учила - лезть в пропасть, когда нужнее просто находить свет?

Соня пожимает плечами, как будто отталкивая от себя понимание, которое так трепетно пытается прикоснуться к её душе.

— Я не знаю, как справляться с этим, — произносит она с безразличием, укрываясь за стеной своей внутренней борьбы. — Не прикрывай меня. Я хочу быть свободной.

— Свободной? — мать смотрит на дочь, в её глазах мир сливается с беспокойством. — Свобода не в том, чтобы разгуливать по ночам в компании сброда. Свобода - это выбор, это не позволение себе падать в бездну! — Она продолжает внимательно изучать лицо своей дочери. — Скажи, как ты можешь быть так равнодушной к своему здоровью? Как можно так позорить себя?

— Я просто не могу думать сейчас о будущем, — отвечает Соня, её голос звучит, как эхо в пещере. — Вы же сами говорили, что жизнь - это момент. Может, я просто хочу выжать из него всё, что могу.

— Но тебе нужно думать и о завтрашнем дне! — Мать поднимает глаза, в которых вода - священная река, готовая разлиться по берегам человечности. — Ты не будь той, кто идет на дно. Помни, что в жизни нужно учиться на ошибках, а не создавать новых с каждым днём. Я ведь сделала каждый шаг ради тебя, чтобы ты могла обрести более светлую дорогу.

Григорьева, всё ещё закованная в безмолвные оковы отчуждения, с недоумением пожимает плечами.

— Может, ты права. — говорит она, словно откровение коснулось сердца.

— Давай попробуем вместе: ты обретёшь силу в учебе, а я дам тебе поддержку, — Мать берёт дочь за руку, стараясь передать своё тепло и заботу. — Мы можем достичь большего, если будем вместе. Не забывай, молодость - это не момент безумств, а время для мечты и роста.

— Давай я сама решу, как будет лучше. — кидает напоследок Соня, как гром среди ясного неба, после чего резко поднимается, её шаги звучат, как отголосок неверия, и исчезает в прихожей, оставляя мать в тишине и бездне своих собственных мыслей.

Григорьева чуть ли не вылетела из квартиры матери. Холодный воздух снаружи обжигал её лицо, словно кусочки льда, а внутри оставался осадок обиды, таящейся где-то под сердцем. Она знала: мать хочет как лучше, как всегда. Но как может кто-то знать, что именно требуется её душе? Светлый поток нерешительности обвивал её, словно морозный туман, и в этот миг она осознала, что сама не понимает, чего хочет.

***

Убивая свою жизнь привычными людьми и шаблонами, она всё же улыбалась, боролась с одиночеством. Взгляд Сони скользнул по бушующему снегу, валившему по воздуху, будто тысячи белоснежных перышек. И вот, неожиданно для себя, в её голову влетел образ Аделины. Как будто первый зимний цветок, распускающийся среди заснеженных просторов, она была такой же хрупкой, такой же одинокой.

Подснежник. В этом слове было что-то невыносимо милое и печальное. Евсеева - тихий шепот, скрытый от мирской суеты. Сравниться с ней могла только свирепая зима: холодная, но прекрасная, полная тайн и недосказанности. Она, как и нежный цветок, ощущала одиночество глубже всех. Бывает, Алиса старалась быть рядом, но это не всегда получалось.
Адель, Деля, Аделька... Но для Сони всегда оставалось только одно - Аделина. Полное имя, позванивающее чувствами, будто сама природа явила ей этот звуковой образ.

И только сейчас, в этом вихре мыслей, Григорьева вдруг обнаружила, что ноги сами ведут её к дому Евсеевой. Подолгу стоять на месте было невозможно - мороз пробирался до самых костей, заставляя шептать губами невидимые невзгоды. Немного медлила. Снежинки осыпали её волосы, придавая ту хрупкую красоту, что была ей непривычна. Она потянулась за телефоном, сердце колотилось, как стук дождя по оконной раме.

Вы | 18:47
Ты дома?

Ответ от Аделины пришел быстро - стремительный, привычный. На губах Сони расползлась улыбка, маленькая, но такая светлая.

Аделина | 18:47
Дома. Что-то случилось?

Вы | 18:48
Нет, выходи на улицу.

И тут Григорьева поднимает голову на второй этаж, окно Евсеевой, шторы колыхнулись, и показалось знакомое лицо, которое тут же улыбнулось. Соня в ответ, радуясь, продолжила наблюдать за Аделиной. На мгновение мир вокруг них замер, растворившись в волнах невидимого общения, где улыбка - это язык, понятный без слов.

Евсеева вновь взглянула в телефон, невидимо втягиваясь в его блестящие квадраты, как в неизведанный мир. Но этот мир был полон мгновений, ожидающих взаимодействия, и тут телефон Сони завибрировал.

Аделина | 18:50
Заходи, у меня никого.

Григорьева последний раз смотрит в окно Евсеевой, и в этот миг сердце сжимается, как будто в нём застрял ледяной ком. Аделина, заметив её взгляд, отходит от стекла, словно прячется от чего-то, что не поддается объяснению. Она явно пошла встречать Соню, но та, не в силах выдержать этот момент, отворачивает голову. Взгляд её блуждает по серым улицам, где каждый камень, кажется, хранит свои тайны, а ветер, проносясь мимо, шепчет о том, что скоро стемнеет еще сильнее.

Григорьева чувствует, как холод проникает в тело, словно невидимые руки обвивают её, заставляя дрожать. Последний порыв ветра, резкий и беспощадный, напоминает о том, что зима уже, по сути, пришла, и она, наконец, решает укрыться в тепле. Но подъезд, к которому она направляется, оказывается не просто холодным, а настоящим испытанием.

Дверь не сразу поддается, словно сама по себе решает, что не впустит её в этот мрачный мир. Но Соня находит способ войти. Как только она переступает порог, её охватывает волна отвращения. Запах, который тут царит, словно вырывается из недр этого заброшенного места.

Канализация, смешанная с чем-то ещё более отвратительным, заполняет её ноздри, и она едва сдерживает рвоту.

Стены, облупленные и грязные, хранят в себе истории о том, что здесь когда-то было. Бычки, разбросанные по полу, и осколки стекла, сверкающие в тусклом свете, создают картину, которая могла бы стать сюжетом для мрачного романа. Шприцы валяются среди мусора, напоминая о том, что жизнь здесь давно потеряла свой смысл.

Соня делает шаг вперёд, но каждый шаг отзывается тревогой.

***

Григорьева стремительно бросилась в объятия Аделины. Этот нежный, трепетный момент был настоящим волшебством, той искренней вспышкой радости, которую они обе так ждали, всем сердцем полюбив. Объятия их были тихими, полными безмолвного понимания, словно две души, найденные друг в друге, не требовали слов - лишь сладкого молчания, которое могло бы длиться вечно. Но время - неумолимый соперник, и кто знает, когда вернется мать Аделины?

Девушки осторожно отстранились, но их взгляды все еще цеплялись друг за друга. Соня сбросила с себя весь груз - одежду, заботы, предвкушение, и они вместе шагнули в горький аромат реальности. На первый взгляд помещение было маленьким, словно сжимающим пространством, которое, казалось, хранит в себе множество тайн и неразделенных воспоминаний. Грязные уголки и пыльные полы казались неуютными, несмотря на уверения Евсеевой, что она каждый день убирается после пьяных оргий матери и ее временных гостей.

Запах перегара, впитавшегося в стены, смешивался с сигаретным дымом, оставляя гнетущее ощущение, как будто само помещение было пленником своих трагедий. Уголки старых обоев, словно отказываясь подчиняться времени, потихоньку отклеивались, а холодный деревянный пол отзывался на прикосновения разочарованием, будто знал о всём, что здесь происходило.

Соня шла за Аделиной, пронзая глухую атмосферу, и понимала: Евсеева испытывает стыд от того, что кто-то имеет возможность увидеть этот грустный уголок её жизни. Но Григорьева не смела нарушить тишину. Но здесь, в этом личном пространстве Аделины, словно возникал другой мирок, далекий от боли и отчаяния, в котором свежий ветер надежды несли звуки чистоты и порядка.

Когда они наконец уселись на старую, но аккуратно заправленную кровать, Соня почувствовала, как легкость поднимает её душу. В этой комнате, насмешливо замкнутой среди хаоса, они могли быть самими собой, делиться мечтами и тайнами. Здесь, вдали от всего, они были просто Соней и Аделиной - двумя девушками, которые искали друг в друге утешение и понимание. Ибо даже среди разрухи и запустения, где-то внутри зреют цветы, готовые расцвести, стоит лишь протянуть руку к ним.

Евсеева, не в силах сдержать обеспокоенный взгляд, обратилась к Григорьевой:

— Эй, — сказала она, слегка касаясь её плеча. — Ты какая-то... другая. Что стряслось?

— Моя мать, — начала она, и слова с трудом вырывались из её губ, как будто каждое из них было тяжеловесным камнем. — Она опять устроила сцену. Из-за того, что я, видите ли, «не веду себя как приличная девочка».

Аделина прижалась к ней ближе, её поддержка была как бальзам на рану:

— И что на этот раз?

— Она бесится, что я не учусь, что я... просто живу. Как будто эти вечера в клубах и бездумных размышлениях не мои... Она считает, что я на дно иду. И, может, в этом что-то есть, — Она потянула руку к волосам, закручивая их на пальце. — Но мне как-то всё равно.

Аделина пожала плечами, словно сама чувствовала всю тяжесть этих слов.

— Ты знаешь, — произнесла она, стараясь смягчить атмосферу, — ты не одна такая. У вас с мамой просто... разные представления о жизни.

— Ага, только у меня эти «разные представления» подтягивают к чаю и печенькам, когда одна. — Соня выдавила из себя усмешку, но она выглядела больше как тень. — Где твоя мама сейчас?

Аделина на мгновение задумалась, затем с иронией произнесла:

— А, как всегда, шляется с собутыльниками. Вряд-ли ей есть дело до того, как я проводила вечер.

Соня кивнула, сердце сжалось от осознания, что, несмотря на все несовершенства родительской любви, они обе были перед одним шагом от понимания. А потом обеднели в тишине.

тгк: unffrdbl