Спасители [geshin impact]

Кэйя оступается и чуть не летит через порог собственной гостиной, стоит только его взгляду упасть на кресло, а следом на человека, сидящего в нем, закинув ногу на ногу и вальяжно положив руки на широкие подлокотники, будто хозяйка здесь она. Губы его тут же растягиваются в до того счастливой улыбке, что Дилюк, стоя за его спиной, чувствует эту улыбку и тянет ей в след громкое «вот это подарок». В самом деле подарок, ведь ничего лучше и быть не может, чем Арлекино собственной персоной в их резиденции в тот момент, когда она настолько сильно нужна.

— Арлекино! — Кэйя говорит это с тонной любящей теплоты в голосе, его ноги будто приковывает к полу, и от приятного тока по всему телу, он совсем не может пошевелиться.

— Нам суждено было встретиться снова, — не то чтобы Альберих верил в судьбу, но это настолько тешило его сердце, что он не мог совладать с самим собою. Женщина в кресле поворачивается к нему лицом, и Кэйя срывается, по-детски прыгая к ней в кресло с объятиями, заставляя всю сжаться и засмеяться. Они ловят друг друга руками, крепко обнимаясь, Кэйя поджимает ноги под себя, чтобы не свалиться вместе с шатким старым креслицем, а Арлекино жмурится. Внутри неё возникает какая-то нещадная любовь, бьющаяся в легкие, словно чистый воздух, которого ей так не хватало, и она настолько рада этому, что не сможет сбежать от этих чувств и скрыть свои собственные, что целиком отдается им и тонет с головой.

Дилюк облегчённо выдыхает, чувствуя какой-то радостный трепет, глядя на этих двоих, а Панталоне все ещё не может избавиться от настигшей неожиданности, изучая нового человека в их доме с ног до головы. Честно признаться, Арлекино из чужих рассказов представлялась, пожалуй... очень другой. Фантазировалась самим Панталоне крепкой, статной, с очень грубым лицом. В его голове она была самым настоящим идеалом несломимой женщины, всепонимающей, всезнающей. Таких, если встречаешь, то лишь один раз за всю жизнь, и то вероятность мала, что именно тебя такой человек сделает своим доверенным, разрешит приблизиться. И вот она. Живая и настоящая. Самая обычная церковная священница на вид, каких сотни. Валяется в обнимку с Кэйей Альберихом в кресле и что-то бормочет, так, между ними двумя. Руками этой госпожи писалась история, в ее голове годами накапливались знания о власти сектантов. А теперь она кажется ему такой простой и складной. Подсознательно он все ещё прибывает в том шоке от первого взгляда на нее. При внешней простоте, внутри неё хранится стержень тверже, чем в ком-либо ином, и Панталоне все никак понять не может. А как это так нужно закалить себя изнутри, чтобы в тебе приобрел образ настолько несокрушимый дух, чтобы как госпожа Арлекино, быть тем, кто спасает души? Быть спасителем.

Она с первых секунд вызывает у него восторг. Те плоды воображения Панталоне в считанные мгновения теряют всякий смысл и краски, и теперь он восхищен обликом женщины, чьи труды стали знаменем для тысячи других людей. Он тоже так хочет, и чувствует, как от каждой живой души в этой комнате исходит эта энергия: всякий человек будто светится изнутри, становясь маяком для каждого второго, третьего, тысячного, и так по порядку. В его сердце тоже зажигается такой свет, который с того момента пробился сквозь стены холодной, практичной и даже злой рассудительности, скинул рабские оковы. И, похоже, не потухнет до конца его дней.

— Что же привело тебя сюда? — Дилюк чиркает спичкой и подносит ее к канделябру, зажигая тускловатый свет, который пригодится им уже через половину часа, когда солнце окончательно заплывет за горизонт. — Прошел лишь месяц с тех пор, как мы обосновались тут, а ты уже приехала.

Добрейшая улыбка на лице Арлекино медленно исчезает, растворяется, переливаясь в некую спокойную серьезность. Это происходит настолько незаметно, что ни один из присутствующих, кроме внимательного Панталоне, это не замечает. Кэйя продолжает лучисто улыбаться в ответ, разглядывая чужие глаза, а Дилюк садится на край кресла, поправляя на себе красивую парадную рубашку, по которой пламенем рассыпались его рыжие волосы.

— Ты изрядно напугала нас, так внезапно приехала, — мужчина спокойно и размеренно вдыхает свежий вечерний воздух и слышит, как на первом этаже кто-то из обитателей гремит тарелками, накрывая на стол, чтобы пригласить хозяев ужинать.

— У этого есть причины, но пугаться нечего. Не беспокойтесь, все в порядке, — Арлекино отвечает всё так же тактично и мягко. Она медленно кивает, подбирая ноги под себя. Кэйя впервые целиком оглядывает её: немного взлохмаченную, в серой рубашке, на удивление, в брюках. Её ботинки валяются где-то у ковра, чтобы не запачкать. Всё та же седина, которой, кажется, становится больше и больше, хоть бери краску и перекрашивай в какой-нибудь угольный черный. В таком облике она выглядит так непривычно, будто она вовсе не священница, а ужасная бунтарка или воинственная дева, странствующая по миру. Но, тем не менее, солидность остается в каждой черте ее благородного лица, во что бы Арлекино ни нарядилась. Хоть в карнавальный костюм. — Если бы не ваш староста, меня бы на посте у въезда обобрали до нитки.

Арлекино смеется, протягивает Панталоне руку для пожатия. Панталоне же аккуратно принимает её, оглаживает большим пальцем костяшки.

— Очень приятно, — женщина вглядывается в его внимательные глаза. У старосты очень выгодная и располагающая к себе внешность.

— Панталоне, я наслышан о вас, — он некрепко жмет руку в ответ и тут сияет ласковой улыбкой. — На посту у нас ребята хорошие, нечего бояться. Если вам нужно будет выехать из поселения, то сообщите мне. Всякий раз вас будут провожать и встречать аплодисментами.

— Не нужно такой официальности, меня это смущает, — Арлекино смотрит на него доверительно, тепло. Этот взгляд внушает уверенность.

— Панталоне у нас просто внимательный к гостям человек, вот и всё, — хвалит Дилюк, заставляя того отмахнуться, нахмурившись с улыбкой.

— А это смущает меня, прекрати.

Кэйя с усердной терпеливостью ожидает ответа о том, почему же Арлекино приехала в это место. Но увы ответа он не получает. Ему хочется повиснуть над священницей страшной тенью и настаивать, ведь беспричинно и, ничего не рассказав, она бы не приехала. Это просто-напросто не в её правилах. Да и не может она оставить Нёвиллета без присмотра править севером, это невозможно — он у нее был как под присмотром. Король Севера, конечно, тот, кто ни в коем случае не пренебрежет своими обязанностями. Но не сейчас.

— Впрочем, я уверена в том, что мои друзья станут хвалить плохого человека, — Перуэр кивает рассказам о том, как оперативно Панталоне помог перестроить всю резиденцию на новый лад, как помогал людям, как учил их и быстро учился всему сам, как переборол себя.

Альберих бы успел переспросить о цели визита, если бы не голос старой служанки с кухни, зовущий своей хрипотцой и твердостью, звонкостью: «Давайте-ка быстро за стол, господа». Какой кошмар, Арлекино ведь еще даже не накормили, не поселили её в хорошую комнату. Они с Дилюком — самые ужасные хозяева на свете. Вместе с криком служанки в голове всплывает образ Кавеха, который наверняка тоже спустится к ужину, если не ушел на прогулку. И о нем непременно нужно рассказать. Эти внезапно возникшие проблемы с индийцами могут угробить им весь план, и если они их не разрешат, то будет сложнее во много раз. Перуэр наверняка разочаруется.

— Точно, — Дилюк прозревает, начиная торопиться, становясь снова каким-то грузным и строгим. — Обувайся, мы спускаемся. У нас есть один интересный гость, с которым ты наверняка захочешь познакомиться. Индийский раб, но необыкновенный. Он из самого Святого шепота. Кэйя сейчас им занимается.

— Он сам очень инициативен, — Кэйя замечает это не зря. Кавех не бездарь, не безграмотный. Он крайне умен и проницателен, а воспринимать информацию у него получается скоро и в огромных количествах, быстро переваривая. Выглядит это так, будто он питает себя верой. Впрочем, наверняка так оно и есть. Они могут часами гулять все вчетвером, что-то обсуждать, смеяться над шутками, веселиться. Альбериху будто хочется подарить ему настоящую жизнь, какую однажды ее подарили ему. И он сделает это, спасет парня от скорбной памяти и мрачных перспектив.

Пока Кавех испытывает себя на прочность в библиотеке, погружаясь в научную литературу, пока любуется в поместье на картины, на коих изображены величественные изотретения архитектуры, Аль-Хайтам дарит Кавеху подарки: и одежд красивых с рынка привезет, и передаст пряной выпечки, и через служанок переправит ему пару холстов. Кавех очень полюбил рисовать, а особенно сильно полюбил пейзажи. Иногда также раджан перехватывает его исподтишка и пытается разговорить. Кемаль делает все для того, чтобы стать ближе, и только богу известно, как отзывается на это сердце самого Кавеха. Кажется порой, что это видят все, кроме него самого. Он же видит пред собой строгого, холодного и бесстрастного будущего правителя, который пусть и сломился перед его убеждениями, но все еще обязан своей стране. Кавех прекрасно это понимает, а потому и не смеет рушить его мир до основания.

— Ох, правда? — лицо церковницы удивленно вытягивается. Кажется, в её голове, новой тропинкой к мечте, начинает формулироваться какой-то план. Она и сама не может объяснить то, как в её-то состоянии, она умудряется полностью отдавать отчет всему, что делает, и рационально мыслить. Как этот камень на её шее не тянет все ниже и ниже на дно? Или же она вынуждена с головой зарыться в дела, чтобы хоть как-то избежать пережитой трагедии и морального упадка? — Как там с раджаном вообще?

— Сложно, он брыкается, — Панталоне открывает им дверь, вспоминая о втором принце, приплывшем вместе с торговцами. — Помимо того, что господин Аль-Хайтам сам отказался сотрудничать, у него есть брат, который наверняка встанет в оппозицию. Предположительно, они ровесники, и оба имеют одинаково сильные позиции на политической арене своей страны. Его слова имеют не меньший вес, чем слова Кемаля Хайтама.

Они пересекают порог и без лишней спешки спускаются в гостиную.

— Что ж. Я ожидала этого, должна признать, — Арлекино хмурится, замечая, как Кэйя по-доброму приветствует смугловатого длинноволосого парня за столом и подсаживается к нему.

– Как ты это предвидела? И почему нас об этом не предупредила, – с легким уколом спрашивает Дилюк.

— Есть... причины.

Женский внимательный взгляд детально изучает Кавеха от носков и до кончиков волос, будто он — потенциальная цель. Так и есть. Мужчины рассаживаются, и Альказар дарит Арлекино приветственную улыбку еще до того, как Кэйя успевает представить их друг другу со всеми почестями. Арлекино не ела больше суток, а в гостиной так вкусно пахнет тушеной картошкой, что она чуть слюнки не роняет. Прежде, чем приступить к еде, она тянет ладонь к руке напротив и пожимает ее.

— Теперь у этого дома аж четверо хозяев. Куда же мне деваться от вас, господа? — Панталоне весело и тихо смеется, подмечая, что Арлекино теперь тоже живет в их маленьком особнячке. — Последнюю комнату вам отдаю, Перуэр. Вы, считайте, завершили собой эту коллекцию самых страшных революционеров всея европейского континента, которую я невольно насобирал в этих стенах.

— Бросьте, для коллекции я не гожусь, — посмеивается она в ответ, все еще мельком оглядывая Кавеха. — Тут полно личностей интереснее.

— Не беда, если кончаются гостевые комнаты, —Дилюк берётся за свой бокал с вином и поднимает его в воздух, позволяя лёгкому свету вечерней зари отразиться на глубоких гранях стекла. Он медленно обводит взглядом зал, где собрались его спутники, забыв обыденные заботы и погрузившись в атмосферу торжества. Темно-красный напиток танцует на дне бокала, напоминая о страстях, которыми теперь им впору гордиться. — Давайте лучше выпьем за приезд нашей подруги. За старые знамёна и новые начинания, — произносит мужчина, его голос звучит уверенно и заставляет всех вокруг замереть в предвкушении.

— За приезд Арлекино! — повторяет Кэйя, держа в пальцах бокал с вином и подпирая щеку. Салютует в воздух и улыбается. Словно в ответ на его слова, легкий шум издалека, напоминание о бурных поисках и свершениях, заставляет его на мгновение задуматься. Он чувствует, как старое напряжение уходит, уступая место надежде. Ему нужно только одно: оставить прошлое позади и лишь с интересом смотреть в будущее.

Кавеха о гостях никто, конечно не предупреждал, и он смотрит на Арлекино без всякой опаски, будто чувствуя, что даже пахнет от неё так же, как от Дилюк с Кэйей. Он улавливает какую-то идентичную энергетику между ними, хватается за нить и тянет за нее. Уже спустя десять минут начинает казаться, будто эта Арлекино была с ними всё это время. Он не может это объяснить, но в этой женщине нет совершенно ничего отталкивающего. Альказар постепенно учится доверять. В доме рода Рагнвиндр он словно на отдыхе, словно ему нужно полнейшее восстановление после серьезных боевых травмы, и теперь он это восстановление получает. На то и похоже, ведь спустя дни он, наконец, может дышать полной грудью. Он учится и встает на ноги, ощущает себя полноценным после большой потери.

У Кавеха нет семьи, и есть лишь Кэйя, да Панталоне, вечно вертящийся вокруг, ощущающий себя должным ухаживать за каждой живой душой в этих землях, будто поместье и деревня — его маленькая святыня, а он здесь — жрец или церковник. Ещё у Кавеха него есть Хайтам, который тоже вьется вокруг, гуляет и общается, только вот какой-то чёрт внутри Кавеха сидит и говорит, мол: "нет, не ведись на его ласковые уловки, не верь в его слова и не подчиняйся". Кажется, он просто сыт по горло этим рабством, да и слово такое, что хочется его выблевать — раб. Неприятно. Хочется очистить себя от всего, что его с этим связывает.

— Ты из Святого шепота, Кавех? – тактично спрашивает Арлекино. Её щеки наливаются розовиной, она снова начинает быть похожим на живого человека после сытного ужина.

— Да, вы ведь уже наслышаны, наверное, — Альказару не составляет труда ответить. Этот страшный сон с пожаром превращается лишь в иллюзию, когда ему разбирают детально то, что случилось тогда на самом деле. Дилюк уже не кажется убийцей и грешником. И даже с амулетом на шее, который он никогда не снимет. А Кэйя в его глазах — уже совсем не обожествленный жрец культа. Он теперь самый обычный человек. Друг. — Если позволите, я не стану вдаваться в подробности.

— Наслышана, вы правы. Я не стану выманивать у тебя ответы без твоего позволения. Но если ты сам сочтёшь информацию, которую хранишь, полезной, то мы будем счастливы, если заручимся твоей поддержкой, — да, Арлекино многое интересует, и она намерен получить ответы на каждый его вопрос, но не силой. — Не сочти, пожалуйсто, моё обращение бестактным но я всё-таки уточню у тебя одну, единственную деталь. Что ты можешь сказать об индийском раджане? Аль-Хайтаме.

В этот момент Альказар будто проваливается в бездну своих мыслей. Ложка медленно выскальзывает из его пальцев на край тарелки, и он даже хмурится. Кемаль Хайтам Хаккими-Рам. Хайтам. Аль-Хайтам. Кемаль. Раджан. Господин. Самый высокопоставленный претендент на звание правителя Индии, в частности, их огромного локализованного религиозного котла, название которому — Таан Вишну. Более того, к нему уже относятся, как к царю, больше половины населения. Его величие олицетворяет собой надежду и мечты народа, ведь каждый взгляд, брошенный на него, наполняется светом и верой в стабильное будущее. Кавеху не хватило бы слов, чтобы его описать... В его словах слышна мягкая справедливость, а в его поступках — неизменная стойкость и мудрость, присущая настоящим лидерам. Он — словно маяк в бурном море, указывающий путь к процветанию и гармонии. С каждым годом его популярность растет, и люди Индии, не испытывая страха, готовы следовать за ним в любые испытания. Народ готов на жертвы ради него. Каждый его шаг, каждое решение воспринимается как знак нового начала. Природа, будто бы откликается на его призывы, и даже звезды кажутся ярче в его присутствии. Он становится символом единства и красоты, автопортретом века, в котором любовь и достоинство сливаются воедино. И даже целый мир не жаль отдавать в его крепкие руки. Крепкие ли?

– Военный с большим опытом, верный, учтивый, мудрый... но ведь, — Кавех делает паузу, хмыкая как-то холодно и вспоминая их давно прошедший разговор о свободе, который нынче дает плоды. — Вы ведь не это хотите услышать.

— Знаешь, что самое главное в любом лидере? То, что он — человек. И, уверен, ты хорошо можешь разглядеть его насквозь. Все его страсти, все его тайные желания. Его изъяны и его... уязвимости, — Кэйя говорит это с тяжестью. Той самой тяжестью, какой пропитываешься, когда просишь человеком пользоваться. Он ненароком вспоминает их старый диалог с аббатисой Перуэр и точно такое же чувство, только оно будто в зеркале отражено. Тогда Арлекино попросила его пользоваться расположением Дилюк, пока он может.

— Да, я вижу, — и теперь они с Кавехом становятся будто отражением в зеркале, а слова приобретают эхо. Дежавю. — Но у меня есть свои условия. Я искренне отвечу вам, что если вы попросите меня предать его чувства-то я этого не сделаю. Аль-Хайтам человек чести. Да и я недостаточно глупо для того, чтобы помыкать мной.

Идентичное до крохотных деталей дежавю.

— Говори, конечно, — Кэйе не тяжело читать его мысли. Будто они транслируются в его собственной голове. Он понимает, чего захочет Кавех.

– Ни один из вас не сделает ничего плохого ни Хайтаму, ни Доктору.

— Мы лишь сделаем их своими друзьями, — Арлекино ловко по-доброму смеется. — Видишь ли, среди нас действительно немало людей, которые перетерпели в своей жизни много насилия и боли. Тех людей, которые прекрасно понимают, что это такое — подчиняться против воли.

Панталоне слыша это, усмехается сам про себя. Ведь скорее этот Доктор с ним что-нибудь сделает еще до того, как он сам успеет до него добраться. Почему-то в мыслях всплывает именно его образ. Такой стервозный, жестокий, горделивый. Ненормальная квинтэссенция характеристик, заставляющая внутри взбурлить какую-то страсть. В его взгляде будто бы таилась бездна, полная недосказанности — там мерцали искры озлобленности и недоступности, желания владеть, напоминая о том, что даже жесткие сердца способны излучать нечто, похожее на притяжение. Зандик знал, как ранить, но знал и о силе, которую это ранение влекло за собой. И Панталоне... он бы не отказался, если бы его решили ранить. Он бы посмотрел, почувствовал и наслаждался. С каждой встречей плести нить между их душами становилось все сложнее — Панталоне ускользал в неизвестность из рук Доктора, оставляя за собою лишь шлейф туманных воспоминаний. И несбыточного желания заполучить. Каждый миг с ним был как медленная игра в шахматы, где правильный ход может стать роковым. Его слова, словно ядовитые стрелы, проникали в глубину, вызывая немой, но такой живой ответ.

В темноте его ироничной усмешки пряталась тайна, которую хотелось разгадать, и в каждой новой попытке понимания Панталоне ощущал, как становится все более зависимым от его харизмы. Противоречивый и притягательный, отталкивающий и нездорово влекущий. Доктор словно звездное небо — безразлично холодный и в то же время таинственно манящий в свои бескрайние просторы.

– Аль-Хайтам... - Кавех кивает и его рассказ продолжается. Только вот, в голове не возникает ничего, кроме характеристик «отличный» или «идеальный». В какой-то момент ему кажется, что на его глаза вот-вот навернутся слезы. Кажется, что Кавеху Кемаля жалко, что он под его чарами, что он настолько заботливый и ласковый, что он не сбегал бы от него никогда. Ему становится плохо оттого, что индийский раджан вызывает у него такую неоднозначную бурю эмоций, она будто разрывает его изнутри, приводит в трепет, а он совсем не может с нею сладить. Вымолвить получается лишь... — Чувствительный, — а затем. — Добрый. У него огромное сердце. Он крайне умен, и даже если упрется в свое, то размышления засядут в его голове надолго и будут мучить.

Дилюк тихо усмехается, складывая руки на груди и наблюдая за тем, с каким усердием и напряжением Альказар это говорит, будто он алмаз пытается огранить. Все-таки есть шанс на то, что слова Рагнвиндра в голове раджана засели.

— Он обаятельный, аккуратный, спокойный и всегда руководствуется логикой. Он выкупает рабов, ухаживает и отпускает их на волю, ставя перед выбором: либо жизнь при дворце в слугах, либо самостоятельная и независимая жизнь.

— Что ты выбрал? — этот вопрос Арлекино задает слишком внезапно, почти перебивая чужой рассказ.

— Я ещё не выбирал.

— Почему? Ты здесь. Среди нас. Среди свободных людей, а не среди слуг. И планируешь то, как построить жизни тысяч и сотен тысяч людей. Разве это не выбор?

Кавех понимает, не хочет выбирать.

— Посмотрим, что выберет сам раджан в будущем, — перебивает Панталоне, покачивая головой. Кажется, у него удачно получается выпутать напряженного парня из этой ужасно неудобной ситуации.

— Ничего, — соглашается Арлекино. — Я вовремя приехала. Успеем еще решить проблему с принцами.

Таймер внутри Кэйи в этот момент просто напросто истекает. Он сидит чуть поодаль от Перуэр, но это не мешает его серьезному взгляду обнаружить чужой и приковать к себе немой угрозой, подобно цепи. Священница, кажется, хочет открыть уже было рот, чтобы сказать что-то, известное одному лишь Господу Богу, но Альберих её опережает.

— Почему ты приехала?

Кажется, вся гостиная замирает от этого тона. Кэйя же нутром чует неладное, нутром чует фальш, а свою лучшую подругу он успел выучить до последней волосинки, пока приводил с ней каждый день, притворяясь послушником. И теперь Кэйя может сказать без сомнения, что от вопроса Перуэр пытается нагло увильнуть. Видно, как Арлекино сглатывает, как опускает глаза. Как, одному только Кэйе заметно, сменяется оттенок её взгляда. И если примерить все это на себя, то мир внезапно погрузится в черный цвет. Это цвет скорби.

— Король Севера, Нёвиллет, мертв.

Она проговаривает это, как мантру, будто она тренировалась произносить эти пару дряных слов так, чтобы губы не дрожали. Чтобы ни одной эмоции не было видно, чтобы ни одной слезинки и ни единого писка. Чтобы с таким глубоким безразличием, какое присуще лишь словам о смерти человека неизвестного, не значащего для неё ни-че-го. Только вот, не выходит. Стеклянные глаза смотрят и не моргают, лишь блестят ненатуральным блеском, будто незаметно настоящую Арлекино подменили кукольной. Она обещала себе, что ничего не помешает ей дальше идти к своей цели, даже если по пути она лишится души. Увы, Нёвиллет стоил гораздо дороже, чем её душа. Лучше бы забрали её, чем того человека, который являлся смыслом её существования. Смыслом её борьбы за лучшее.

Она выплакала все слезы, выбила из себя всю боль, выкричала все проклятия в стены своей пасторской комнаты. Осталось лишь овдовевшее молчание. Она опустела, Север опустел, замок опустел. И лишь аббатское крыло кое-как живет своей жизнью, ведь людям теперь больше некуда идти. Она не хочет возвращаться туда никогда.

— Не может такого быть, —Дилюк грубо хмурится, и чуть не подпрыгивает с места. — На ком тогда Северные врата?

— Я не зря взрастила себе кучу послушников. Регентство легло на меня. Сейчас от моего имени всем заведует Тома. Моя правая рука и один из самых близких мне людей, — аббатиса растягивает губы в невесомой улыбке, а Кэйя понимает, что если в эту маску ткнуть иглой, она затрещит по швам и сдуется. — Видишь ли, Кавех, я являюсь главной матерью церкви Северных врат. Это не так далеко от вас.

— Да, я понимаю. По тебе, правда, не скажешь, — в самом деле, она одета, как обычная фермерша или прихожанка. Да кто угодно, только не святая мать.

Самое большое, чего сейчас боится Арлекино, так это то, что Альберих её расколет в один момент, проберется сквозь кожуру и снимет её, сделав совсем беззащитной. И, кажется, он близко:

— Мы сделаем все, чтобы ты сперва хорошо отдохнула, пришла в себя, — Кэйя произносит это негромко, серьёзно. Следом он кивает проходящей мимо служанке. — Белла, если не трудно, приготовь горячую ванну и комнату нашей новой гостье. После дороги она очень сильно устала.

— Слушаюсь, — служанка вежливо кивает и уходит.

— Спасибо, — внутри с неприятным хрустом, в самом деле, начинает что-то трескаться на части. Кажется, этот треск издает та самая ее перегородка между здравым смыслом и чувствами. Однажды, наполнившись доверху, содержимое чаши начинает литься за края. — Спешите, — он снова привлекает внимание Кавеха. - Пока есть время, срочно езжайте в Святой шепот. Только вы двое и пара служащих из резиденции в качестве охраны. С жестом доброй воли. Я уверена в том, что как только вы там появитесь, как только покажете людям, что стоила ваша борьба, и за какие цели она идёт, они встанут на нашу сторону. Вы можете показать им, какой жизнь является на самом деле.

— Я не пущу, — Рагнвиндр говорит это строго, стучит кулаком по столу, словно молотом. Готов бороться и растерзать любого за малейшую угрозу жизни его Кэйи. А Святой шёпот представляется ему тем местом, которое несёт гораздо больше неприятностей и несчастей, чем любое другое на этом свете.

– Нет, — Кавех возражает ему тут же. — Если ехать, то вдвоем, все верно. Кэйю встретят в слезах радости, будут умолять пощадить, будут благодарить Бога за его возвращение. И, безусловно, поверят всем словам, которые он им скажет.

Арлекино согласно кивает:

— Это лучшая возможность сделать весь запад нашими последователями.

— Как потребуется, сообщите мне. Я приготовлю лошадей, — Панталоне уверенно кивает, заряжаясь этой энергией революции. — Сколько дней на этой уйдет?

– Чуть больше недели на дорогу, а там... Это будет пыткой.

Альберих ловит под столом руку Кавеха и с некой горечью кивает ему, произнося одними губами тихое: "это шаг к лучшему". В ту же секунду в воздухе повисает тяжелое ожидание, как будто каждое слово Арлекино отзвучивает в невидимом пространстве между ними, пока разъясняет Дилюку плюсы и минусы этой поездки. Глаза Кавеха, полные тревоги, встречают взгляд Кэйи, и время словно замирает. Они уже прошли через слишком много испытаний, чтобы теперь дрогнуть перед лицом нового. Их союз не долгий, но выкованный в огне колеблющихся чувств и крепкого стремления, кажется вдруг незыблемым. Они знают, что впереди станет сложно, и что, несмотря на бушующие штормы, их сердца будут биться в унисон.

"Мы справимся", — вновь шепчет Кэйя, и в его мимике читается уверенность, которая может затушить любой страх. Тени отступают, а вместе с ними возвращается надежда, обвивая их, как добрый друг, готовый идти туда, где горизонты сливаются с звездами.

— Я сам сообщу Хайтаму, — Кавех поджимает губы и понимает, что терять его он не хочет больше всего на свете.