Елена Звездная Лесная ведунья
Маг смотрел на меня со смесью гнева, ярости, недовольства и… страха. Вот только не за себя он боялся — за меня.
— В письме? — спросил хрипло.
И хотел было ответить, да передумал, лишь смотрел на меня, а в глазах столько боли.
— О, попробую догадаться, — я все еще за руку его крепкую держалась. — Видать было там, что ты в столицу уехал, к друзьям верным, что теперь-то, когда я проклятие убрала, они-де с легкостью печать с тебя снимут. Угадала, охранябушка?
Промолчал, взгляд отвел.
А вот я молчать не стала.
— Маг, — прошипела разгневанно, — вот скажи мне, будь так любезен, откуда ты взялся такой весь неправильный!
И на это отвечать не стал, лишь посмотрел в глаза мои, да во взгляде том боль плескалась такая, что и не передать. А я на него смотрела, и все понять не могла — почему он такой? Почему?
— Меня пожалел, да? — спросила с горечью. — Меня. А с чего бы, охранябушка? Откуда жалость-то?!
И на это ничего не ответил он мне.
Я вот только никак угомониться не могла.
— На волков посмотри, охранябушка! — не просила — потребовала. — Хорошо посмотри! Видишь, двое их осталось. Всего двое! А со двора моего полсотни вышло!
И заорать бы! По лицу ударить хлесткой пощечиной! До ума донести, хоть ударами, хоть словами обидными! А только смотрю на него, по щекам слезы градом, в глазах обида, и ни на крик, ни на удары, ни на слова обидные нет у меня сил.
— Я же сказала тебе, маг, я все тебе сказала! — слова вырывались с хрипом. — Опасен ты, для себя ли, для других ли, но опасен! И то, что я опасность на себя взять решила — так то мое решение, моя ответственность, моя, понимаешь?! Нет твоей вины в том, что печать на тебе, не твое это было решение, не твое желание! А вот снять ее я решила по собственной воле! И причины тебе объяснила! И правду сказала всю как есть! И… Зачем, маг, зачем?!
И вот тогда посмотрел он на меня. В глаза посмотрел, и молвил тихим голосом:
— Ты не знаешь меня, Веся. Ничего обо мне не знаешь. Знала бы — еще тогда, когда даже встать не мог, убила бы без жалости. Ты решение приняла? Поверь, проведала бы кто я, изменила бы в тот же миг. И да, ты правду мне сказала, да только я промолчал, в этом моя вина, большая вина. И за волков твоих… мне, боюсь, вовек не расплатиться. И за доброту твою, и за заботу бескорыстную — тоже. Ты прости меня, Веся, но все что я могу сделать для тебя — уничтожить Гиблый яр. Вот моя плата, пусть и мизерная.
Его слова я выслушала молча.
Постояла, слезы рукавом утерла, да и спросила прямо:
— Охранябушка, ты уж будь так любезен, на один только вопрос мне ответь — А ГИБЛЫЙ ЯР В ЧЕМ ВИНОВАТ?!
Сорвалась на крик, не сдержалась.
Отвернулась тот час же, прошлась по грани звезды пятиконечной, успокаиваясь, постояла, клюку сжимая, и не оборачиваясь, спокойно уже сказала:
— Гиблый яр — это лес, охранябушка. Отравленный, больной, нуждающийся в лечении лес. Кто право тебе дал убивать раненного? Кто, маг?
И я развернулась к нему.
Стоял охранябушка с лицом каменным, молча стоял — нечего было сказать ему. Просто нечего.
— Помочь хотел? Расплатиться? Так ты уже помог, охранябушка, уже, понимаешь ты это? Ты меня от знака Ходоков спас! И меня, и лес мой, и чащу Заповедную. А в этом лесу ведунью не спас никто! Никто не предупредил! Никто не помог! Никто из беды не выручил! Отплатить мне хочешь платой не мизерной? Так помоги! С Гиблым яром помоги! Большего мне не требуется. И имя твое знать мне не надобно! Твое это имя. Твое прошлое. Твоя боль, не моя. А теперь на волков моих посмотри, охранябушка, и уж прости, но как их из лесу спасать — тебе придумать придется. У меня сил не осталось.
И рухнула. Прямо в центре звезды нарисованной и рухнула.
Полежала, глядя на звезды, что над Гиблым яром сверкали точно так же, как и над любым другим лесом. И вроде даже думать об этом не хотела, а вот сейчас упорно, ох и упорно лезла страшная мысль — а каково его имя? Почему решил, что возненавижу, коли узнаю? Откуда, такая уверенность? Кто он, раб, которого спасла от смерти страшной, от участи несправедливой?
И хочу ли я знать имя его?
Села, огляделась.
Нежить на поляне поутихла, сжалась даже как-то, в размерах уменьшилась, и в целом, неожиданно, пыталась слиться с обстановкой окружающей. Сразу то я не приметила, сейчас вот призадумалась — охранябушка мечом и огнем по яру прошел, но вот он парадокс — не видела я там столько останков, чтобы утверждать, что бой шел не на жизнь, а на смерть. И так если подумать — мы с волками больше тварей уложили, нежели маг… А еще вдруг подумалось мне — долго нежить к нам сбегалась, бежали долго. Но ведь и до того момента как в яр я вошла они тоже бежали, только я ведь решила что к охранябушке, а сейчас вдруг подумала — если бы к нему бежали, то до нас добрались бы быстрее… А так-то, получается они не к нему мчались… они от него спасались!
— Свет… — прошептала, спуская с ладони огненный шар.
И тот, осветив все вокруг, поднялся надо мной, увеличивая радиус освещения, а я… огляделась я.
Огляделась, и замерло сердце ретивое.
Не было боя здесь — было побоище.
Не было сражения — казнили тут.
И не сражался охранябушка — в жертву приносил.
И с болью вспомнила слова мага: «Ты не знаешь меня, Веся. Ничего обо мне не знаешь. Знала бы — еще тогда, когда даже встать не мог, убила бы без жалости. Ты решение приняла? Поверь, знала бы кто я, изменила бы в тот же миг!»
Его слова в висках бились болью.
Его слова…
Я медленно поднялась, глядя на архимага и чувствуя себя не просто пустым местом, а той кого с грязью смешали. И я увидела все — его потухший взгляд и напряженные плечи. Меч, и где только раздобыл, окровавленный, отброшенный в сторону за ненадобностью, головы тварей, красная кровь ведь только у них и оставалась, от того ее и использовал, и знаки страшные, огненные на самой земле.
Я знала его имя.
Захотела бы — узнала бы раньше. Головой бы думала — узнала бы, едва в Гиблый яр вступила.
Огнем и мечем… огнем и мечом — я же сразу увидела это, сразу определила… жаль, о значении увиденного не подумала.
— Агнехран, — тихо сказала, глядя на того, кто был самым чудовищным, самым жестоким, самым беспощадным из всех ныне существующих магов. — Агнехран — хранящий огонь.
Маг не дрогнул, встретил правду мужественно. Не гордился, нечем было гордиться, но видно было — оправдываться не станет. Не таков он, первый архимаг не королевства — а всего континента. Не таков… Суровый слишком. Жестокий, и слухами о жестокости его земля полнится. Непобедимый… Вот теперь не удивлена я, что опосля нанесения печати магической, он сумел двух архимагов на тот свет отправить. Другой бы не смог — а этот был способен на все.
Агнехран — хранящий огонь.
Огнем он прошел по многим странам, многим жизням, многим ведьмам. От мага простого поднялся так, что перед ним даже короли голову склоняли, и не столько из уважения, сколько из страха, даже ужаса. И было от чего священный ужас испытывать…
Несколько секунд я стояла, сжимая клюку и тяжело дыша, пыталась выдержать и этот удар. Правду сказал мой «раб» — знала бы кто он, убила бы в тот же день. В тот же миг. В ту же секунду. Убила бы без сожалений и жалости… тогда, но не сейчас. Сколько бы ни было ненависти к архимагу Агнехрану, передо мной мой охранябушка стоял… Мой. Ради меня в Гиблый яр сунувшийся, ради меня себя в жертву принести собирающийся.
«Да как же ты вообще в этом жестоком мире появилась такая?!»…
Он ведь это искренне сказал, и так же искренне пошел умирать… ради меня. Мой охранябушка. Мой гордый, сильный, хозяйственный и такой невероятно ставший близким охранябушка… Я на него смотрела, и я его хоронила…
В своем сердце хоронила.
Тяжело было, больно так, словно могилу голыми руками копала, да… все же выкопала. Потому что нет больше охранябушки, нет и никогда не было. Была одна глупая ведьма Веся, и один почти сломленный архимаг Агнехран, который просто оказался слишком гордым, чтобы быть этой глупой ведьме хоть чем-то обязанным. И который, видимо, не верил, что я смогу снять с него печать.
А я сниму.
Ради Гиблого яра, и в память о моем охранябушке, которого похороню здесь и сейчас.
— Прости, — помертвевшие бледные губы шевелились с трудом, — в мой лес ты не вернешься.
Усмехнулся, так что ясно стало сразу — другого и не ждал. Иного, такому как он, ждать и не следовало.
А я…
— Об одном прошу, — прошептала, глядя в его синие глаза, — волков моих сбереги… пожалуйста.
И ударив клюкой о землю, произнесла всего одно слово:
— Чаща!
Заповедная чаща Гиблого яра явилась мгновенно, будто ждала-верила, что позовут ее вот прямо сейчас, и слушалась меня, словно продолжением моим стала, словно моя собственная, словно все мысли и замысли мои не просто читала — отчетливо видела. И взорвался контур охранительного круга, вспороли его кусты терновые, снесли кровь пролитую, лишая место маговской магии. Взметнулись лианы, связывая-сковывая архимага, а он и не сопротивлялся даже, видимо решил, что смерть его пришла.
А я не смерть, охранябушка, я не смерть… я хуже.
И упал на землю мой плащ, а тебя уложили на него, и не животом вниз — спиной. От того ты лежал и видел, как подхожу медленно, словно не живая… я и не чувствовала себя живой. Как опускаюсь на колени перед тобой, сжимая побелевшими пальцами верную клюку. Как простираю ладонь над грудью твоей, едва вздымающейся — ты смерти хотел, охранябушка… я не смерть.
И ты это понял.
Ты понял — принимать не хотел.
— Ведьма, вырвать сердце из груди, конечно, оригинальный метод убийства, но у тебя силенок не хватит, — произнес, за насмешкой скрывая истинные чувства. — Веся, возьми кинжал.
Я улыбнулась… хорошая шутка, жаль я теперь знаю, кто ее произнес, и от этого не смешно, от этого горько.
Ладонь ложится на теплую кожу, я закрываю глаза…
— Веся!
Поздно, охранябушка, да и выбора у меня нет. Ты не оставил его ни мне, ни себе. Может и правда стоило тебе сразу имя свое сказать, может тогда все иначе сложилось бы… Хотя, я бы не убила, нет, я себя знаю, убивать бы не стала. И печать сняла бы… вот только цена была бы меньше, а так…
— Веся, нет!!!
Поздно.
И я начинаю шептать тихое:
— «Войди в мой сон,
Войди в мой день,
Войди в сердце мое,
Ты услышишь, как бьется оно».
Хриплый стон, протестующий рык мага, но меня уже не остановить.
— «Я потеряюсь в тебе,
Растворюсь в твоей беде,
Стану как ты обожженной в войне,
Захлебнусь кровью твоей раны!»
И последние слова вырываются с хрипом, с губ капает кровь… моя кровь, а спину прожигает боль, каленным железом адовой магической печати. И от боли темнеет в зажмуренных глазах, заклинание прерывается надсадным кровавым кашлем, но… такова сила ведьм, мы способны забрать чужую боль, втянуть в себя чужое проклятие, мы способны на многое… весь вопрос в цене. А цена нашей силы — наша жизнь.
И меня сотрясает от боли, по спине под платьем льется кровь, и мне хочется кричать, но… когда охранябушке наносили печать, он не кричал… теперь, забирая его увечье себе, я не кричала тоже. Лишь простонала последние слова заклинания:
— «Войди в мой день, войди в мой дом,
Ты не останешься надолго в нем!»
И я распахнула ресницы. По щекам текли слезы, тело ломало жестокой болью, спину жгла чужая печать, а все, что я могла сказать этому высвободившемуся из оков и подхватившему меня магу:
— Ты не оставил мне выбора.
И тьма бережно подхватила меня, унося далеко, на тропинки этого Заповедного леса, забирая боль, от которой было не вздохнуть, лишая переживаний… которые не имели смысла.
Вот и все, нет больше охранябушки, один архимаг Агнехран остался.
***
Работы в Гиблом яру было много, слишком много для одной меня, да даже и если лешего на подмогу позвать. Этот Заповедный лес был огромен! Втрое больше моего, а мой-то за последние годы вырос как, за десять суток на коне не объехать. Да делать нечего, оно как — глаза боятся, а руки делают. Мы с чащей начали с малого — с севера, где нежити было мало, а гниль еще не распространилась, погребая под тленом все живое. И до самой зореньки гнала терновая лоза всех с места, куда по утру, хочешь не хочешь, а лешего пришлю… сама-то едва ли куда дойти смогу в ближайшее то время.
А с первыми петухами, как и договаривались, леший выдернул меня в сосновый бор.
Долго рвал мое платье — хорошо сшила, крепко, на славу, даже лешинька с трудом справился. Потом, правда, не рад был — платье-то кровь не пропускало, а как исподнюю сорочку увидал, так всем досталось, и мне, и магу, и голове моей беспутной, которая ногам покою не дает, а пуще всего самому себе, что отпустил, что не уберег.
— Не могла я иначе, лешинька, он бы яр сжег весь, — прошептала покаянно.
— Силенок бы не хватило! — прорычал леший.
— Хватило бы… в том то и дело — ему хватило бы…
Верный друг порычал сокрушенно да гневно, на руки подхватил, к роднику целебному унес. Где-то по пути я сознание и потеряла.
Но только свое, ведьмовское, а лес жил во мне и не спал никогда.
И пока промывал мои раны леший, я уже по лесу тенью незримой ходила, выбирала, что из ростков пересаживать буду, что оставлю подрасти, что бы еще посадить надо бы.
Потом услыхала, как сойка лесная, другой пересказывает, что в крови весь родник лесной. Замерла встревожено?! Как? Неужто кого у водопоя убили? Запрещено же! Сама запретила, так что точно знаю — запрещено.
К роднику метнулась, да и замерла.
Моя это кровь была.
Моя, вся до капельки.
И тек кровавый ручей до самой реки, от того водяной и почуял недоброе, ко мне примчался да и стоял он на коленях рядом с лешим. Леший меня держал, Водя на спину мазь из водорослей наносил, ту, что кровь останавливает… а не останавливалась она. Никак не останавливалась… и то, что дело плохо, совсем плохо, видно было лишь по кольцам на моих руках — гасли они, камешек за камешком, амулет за амулетом.
А на другом берегу реки, стоял Агнехран. Рядом с ним, по бокам вытянулись верные Сида и Хоен, значит спас, вывел из яра, просьбу мою выполнил и за то спасибо.
А в лес мой тебе ходу больше нет, архимаг.
«Лешинька, волков пусть Водя на наш берег переправит», — попросила мысленно.
«Молчи, Веся, ох молчи… Коли выживешь, сам придушу!» — пообещал друг верный.
Коли выживу…
«Выживу, деваться некуда, нам с тобой еще Гиблый яр восстанавливать».
От чего леший вдруг взрычал, Водя явно не понял. Но просьбу выполнил — волков подхватило волной, да и вынесло на наш берег. Волков, но не мага.
Вот и все, прощай, охранябушка, больше не свидимся.
Прощай.
***
Ловушку я ощутила сразу. Едва ступила на порог своей избушки. Остановилась, прислушиваясь к шелесту листвы, к шепоту ветра, к лестной нечисти, собиравшейся явно потешиться, к животине — тоже не собирающейся отказывать себе в удовольствии развлечься, и к охотничкам. Горе охотничкам.
«За третьим поворотом от могучего дуба яму вырыли»… — шептал мне ветер.
«Яда нету, одни сонные зелья», — добавил грибовик, высунувшись из-под пня.
«Скоррррее уже!» — возмущались сороки.
«Нет, помедленннее, мы еще не добежали!» — потребовали белки.
«Почти успеваем!» — сообщили олени.
«Они мои!» — заявила моя чаща зловреднючая.
«На моей территории, значит мои!» — возразила тоже моя чаща, но это была просто злая, вредная и с отличной памятью.
Кошмар наяву — у меня теперь две Заповедные чащи! Две! Только у одной дитяток вволю, а другая со мной из-за этого почти не разговаривает, обиделась она, понимаешь ли. А чего обижаться-то? Ну не могли мы с лешим спасти деревья, никак не могли. Все силы приложили, грибниц понасеяли, источники чуть ли не вручную отчищали, а не спасли. И теперь часть Гиблого яра была пастбищем. Сначала туда волков послали — те нежить сильно в количестве уменьшили, опосля кабанов и коров. Оленей да косуль хотели, но эти звери пугливые, с тонкой душевной организацией, они мертвяков на дух не переносят. А коровам ничего, им что пьяный хозяин, что ходячий умертвий — все без разницы. Самих мертвяков волки близко к стадам не подпускали, а потом уже и кабаны освоились, так что в Гиблом яру… впрочем мы его Ягодным назвали, приплода появилось много, и яровая чаща от радости плясала. В прямом смысле. На берегу реки. На зло нашей чаще. Вот как народится кто — так и пляшет. Пять детенышей в день народятся — пять раз плясать будет показательно, и не лень же ей. Страшно подумать, что по весне творить начнет, там же все коровы в стадах почти стельные, да и кабанихи недалеко ушли.
— Так ты идешь, или как? — промурлыкал кот Ученый, выходя вслед за мной на ступеньки.
Или как… неохота мне. Слаба еще, хожу с трудом, клюку ношу уже не для амплуа, а скорее как посох использую. Ну да сама виновата, что уж теперь.
Клюкой об пол ударила, быстрой птицей в небо вспорхнула, оттуда в ворона Мудрого перешагнула, и уже его глазами происходящее обозрела. И идти расхотелось вовсе. Охотнички были, это да. С ними ведьмак, тот самый, все еще цветущий ромашковым цветом, а с ним Ингеборг, королевский архимаг. Странно, зачастил что-то.
— Идешь? — спросил кот.
Головой покачала отрицательно, да и позвала мысленно:
«Ярина».
Пришлось им имена дать, раз уж у меня теперь две Заповедные чащи. Из Ягодного яра назвала Яриной, а свою хотела назвать Врединой, но вредничать не стала, нарекла Лесей.
Да только где Ярина, там тут же и Леся явится.
Старая чаща появилась диким кустом, темным, колючим, Леся тут же показательно шагнула из пространства и уселась на ступенях бесячим меня обликом голозадой девицы. И бесит же, и знает о том, но не простила мне зловреднючая запрета на пропуск архимага, так и не простила. Ну и к лешему ее… отправляю все чаще.
— Ярина, возьми мертвяка какого, кого не жалко, мой плащ прихвати, клюку сооруди, да и пусть себе тащится в ловушку, а мне недосуг.
Чаща покорно склонилась, и исчезла выполнять поручение. Леся осталась. На меня поглядела недобро, скользнула было с лестницы, исчезнуть собираясь, и получила мое приказное:
— Сама не лезь.
Остановилась, зыркнула оскорблено, насупилась.
— Не лезь, говорю, — предупредила ее.
Зловредина знала, что не права, Ярина ведь послабее будет, да и яд знака Ходоков несмотря на гибель ведуньи уже отведала в свое время, до сих пор лечим, а вот если Леся вляпается беды не оберешься. Так что все она знала, но все равно злилась. А еще моду завела — мужиков воровать.
И вот нахромаешься по лесам-то двум Заповедным за день, из последних сил домой ползешь, дверь открываешь, а там — сюрприз! Какой-нибудь здоровенный мужик в углу всем телом трясется, крестится и готов на все, даже первенца своего отдать, только «отпусти, тетенька ведьма».
Чаще моей уж и Силушка Лесная внушение сделала, и леший с ней серьезный разговор имел, а все одно — на размножение она нацелилась. Да не просто так — решила, что если у меня дитятко появится, то оно быстренько вырастит, лесной ведуньей али ведуном станет, и уйдет нести дозор в Гиблый яр, а уже я тогда вся вот вся полностью ее буду, без каких-то там Ярин. А потому иной раз уж и домой идти не хотелось — ну не хватает у меня сил очередное нытье от очередного перепуганного мужика выслушивать. Сама бы поныла, да некому.
Совсем некому.
Но и сил самой все нести не осталось, решила к водяному сходить.
***
Сбросила плащ, лапти с ног скинула, во двор спустилась, клюкой оземь ударила да и вышла на скале, встала над рекой, постояла на краю обрыва, улыбнулась ветру, обессилено опустилась на теплый камень. Долго сидеть не смогла, не окрепла еще, от того легла, подставляя лицо теплому вечернему солнышку, да глаза закрыла.
Водяной меня завсегда почувствует, сейчас придет, долго ждать никогда не приходится. И точно — коснулись ладони пальцы теплые, скользнули до запястья… остановились на браслете обручальном. Снять давно хотела, да леший мой озверел слегка, свой снимать отказался, а мне мой без его не расстегнуть. Так и носим. Водяного это сильно злило.
— Водь, давай не сейчас, — попросила, сжимая его пальцы, переплетая со своими, — посиди со мной рядом, просто посиди. Я сейчас полежу немного, отдышусь и…
И надо бы мост плавучий обсудить, что строим в топях, да только я внезапно поняла — не водяного это рука. Сухая слишком, жилистая. И пальцы не нежные, мне привычные — а стальные, жесткие.
Глаза распахнула в тот же миг.
Рядом со мной не Водя сидел. Совсем не Водя… рядом со мной был маг. Архимаг. Рубашка и брюки на нем были черные, да цвет слишком темный для ткани, не простая видимо ткань. Синий камзол с черной кожаной оторочкой. Черные волосы в низкий хвост собраны. Синие глаза на смуглом лице сапфирами сияют, и ресницы черные, такие черные, что казалось глаза углем подвел, как прочие маги, но нет — этому магу сурьма была без надобности, и так страшен. Страшнее кошмара полуночного!
Молча пальцы высвободила. Маг отпустил мою ладонь словно с сожалением. В глаза мои посмотрел. Молча села, да и не сдержалась — отодвинулась. Могла бы, так и вовсе исчезла с места этого, да только маг неудачно подошел и сидел теперь на теплой скале, аккурат между мной и клюкой. И я бы призвала ее, мигом бы призвала… но я теперь знала кто он, понимала и возможности его — перехватит. Прямо в воздухе он мою клюку и перехватит. Не стоило мне из лесу Заповедного выходить, ох и не стоило.
— Неужто я так страшен, ведьма? — с горькой усмешкой спросил мой бывший раб.
Страшен. Знаешь ведь. Зачем попусту спрашивать?
Очень страшен.
Да только если ближе к краю пододвинуться да прыгнуть с обрыва — Водя поймает, точно знаю, что поймает. И уж было аккуратно, незаметно даже, ближе к краю подвинулась, да только заметил маг.
Усмехнулся криво, уже не горько, ожесточенно скорее, и сообщил:
— Водяной не успеет — я первый поймаю.
А чтоб тебя!
Села ровнее, колени к подбородку подтянула, обняла, да и посмотрела поверх реки на другой берег. Там крепость строили. Давно уже, лет двадцать, не меньше, аккурат после того, как отступил с тех скалистых мест яр Гиблый строительство и начали. Да не завершат. Лес теперь мой, скверну где лечим, где изгоняем, где к делу приспосабливаем — года не минет, как крепость недостроенная от всех путей будет отрезана напрочь.
— Веся… — тихий голос.
Голос тихий, а вот мысли оглушают!
Уходи… уходи… уходи! Я тебе уже ничего не сделаю, а ты меня одним заклинанием уничтожить можешь! Уходи, архимаг, страшно мне подле тебя, правда страшно.
— Так много хотел сказать тебе, — маг сидел напряженный, казалось ветка где хрустнет и взовьется как удав, как змей, как стрела спущенная тетивой. — Так много слов заготовил… А теперь вижу, пустое это.
Пустее не бывает, архимаг, уж поверь мне, я-то знаю.
— Веся, — ожесточился Агнехран, руки могучие в кулаки сжались, — я не могу так. Любую цену назови, проси чего хочешь, все исполню, я…
— Уходи! — все так же глядя на реку, и ни разу не взглянув на него, тихо сказала я.
Промолчал.
А я не стала.
— Ты сказал «любую цену назови», сказал «проси чего хочешь, все исполню». Так вот тебе мое желание и моя цена — уходи, архимаг. Уходи и никогда не возвращайся. О большем не прошу. О меньшем тоже.
Промолчал.
Снова промолчал.
Кулаки сжал с силой такой, что побелели.
А чего ждать от злого мага я знала — ничего хорошего. Значит убираться нужно, и быстро.
И я рискнула.
«Чаща!» — почти инстинктивный зов.
Кто ж знал, что появятся обе!
Да не одни заявятся.
Ярина слева, аккурат возле архимага, и не с пустыми ветвями — в них мычал и бился ходок, в шляпе моей, да плаще устрашающем. А справа возникла моя зловреднючая поганка, вид она сохраняла человеческообразный, а на руках у нее имелся гарный парубок. Парубок был метров двух росту, широкоплечий, румяный, вихрастый, мужественный… Ну наверное когда-то такой и был, а теперь, прижатый к деревянным грудям чащи дрожал, аки студень в летнюю жару, молиться пытался, и подвывал «Отпустите, тетенька лесная дева, отпустите, больше не буду».
И чаща моя, остолбенев от вида архимага в очень даже угрожающей мне близости, парнягу отпустила тут же. Деревенский увалень, не будь дураком, сходу осознал что пора тикать, и задал стрекоча сначала по скале, а там, разбежавшись-то, как прыгнет!
У меня аж сердце замерло!
А внизу раздался голос басовитый, уверенный:
— Поймал!
А потом такой же басовитый, но уже не очень уверенный:
— Веся, ты ли это?
— Аааа! — заорал несчастный парень. — Помогите!
А мне от чего-то так стыдно вдруг стало.
— Ярина, будь так добра, забери несчастного.
Чаща Гиблого яра была старая, от того опытная и умелая — метнулась змеей темная лиана, подняла за ногу из реки орущего парубка, затащила к себе и спеленала лианами, собираясь перенестись с двумя ношами сразу. Одного не учла — своими же лианами она держала умертвие.
— Ааааааа! — уже на какой-то одной, но очень безнадежной ноте, завыл несчастный молодец.
— Ыыыда! — между тем обрадовался мертвяк.
Стыдоба-то какая.
Но стыд ничуть не помешал мне вскочить, чтобы тоже стрекоча задать, только уже по направлению к моей чаще, но тут подвела меня силушка. Моя собственная и подвела. Слишком резко вскочила, слишком поспешно, за то и поплатилась — слаба ж еще совсем, вот и накатила тьма звенящая, пошатнулась я, и тут же ухватили руки сильные, жилистые. В нос ударил запах мужских духов и почему-то мяты, голова закружилась изуверски просто.
— Веся! — хриплый голос посреди звенящего роя.
Дура я дура, надо было сразу лешего звать. Одно радует — и сейчас не поздно.
«Леший!!!» — мысленный крик, разорвавший звенящую тишину.
Рывок, какая-то неимоверная попытка архимага удержать вопреки всему, но у лешего второй браслет, и через оглушительный миг запах духов сменился ароматом сосен, теплые руки кряжистыми лапами лешего, дикий ужас ощущение абсолютного спокойствия. Я в безопасности. Я дома.
Дома…
***
Клюку чаща принесла, когда мне леший грибы над костром во все том же сосновом бору жарил. Постояла, смущенно поковыряла носком землицу, из ветвей надпись сложила: «Больше никаких парубков».
— И мужиков нам тоже не нать! — пользуясь случаем, потребовала я.
— И архимагов особенно, — вставил леший.
Но это был упрек уже скорее в мою сторону.
И не поспоришь ведь, прав леший.
Поднялась с трудом, отошла к сосне самой высокой, самой сильной в бору, легла наземь, в комочек сжалась. Семь суток миновало с той страшной ночи, семь дней… а слабость гложет изнутри, точит как червь, сил лишает. Я сберегла Гиблый яр, сберегла мага, мир сберегла — себя не сумела.
Ведьмы могут многое, очень многое… вопрос лишь в цене. И будь я только ведьмой, ценой снятия печати стала бы моя жизнь, но я ведунья, я леса хозяйка, лес моя сила, лес моя защита, лес мне дом родной. Лес меня и спас.
Почти спас.
— Веся, поесть бы тебе, — сказал леший.
А я только спать хочу. Мне во сне радостно и спокойно, я во сне полновластная леса хозяйка, незримой тенью по лесу брожу, легко, невесомо, и боли нет.
— Спать хочу, лешинька, — ответила шепотом.
Спать.
И скользнув в сон ведуньи лесной, я шагнула за реку, вошла в Гиблый яр уверенно. Во сне можно, наяву — опасно слишком. На моей стороне сейчас была чаща Заповедная этого леса, но не сам лес. Его еще нужно было лечить, долго и трудно, и бороться за него еще стоило тоже. Мы пока от скверны четверть северную освободили, на большее нет сил ни у меня ни у Ярины… силы появятся, знаю, что появятся, но пока держит оборону водяной по границе реки, несут службу волки, и во главе новой стаи Сида и Хоен, кабаны в схватку вступили — справимся.
Потерпеть только надо, еще потерпеть — лес он все лечит, и меня вылечит. Со спины шрамы уже сошли почти, да в груди боль не утихает. Жжет, словно каленое железо спину прожгло, до сердца добирается, силы точит, разума лишает…
Да не сожалею я о содеянном.
Не было у меня выбора. Не было. Это даже Силушка Лесная признала, и леший признал, и кот Ученый, и ворон Мудрый, и домовой тоже. Выбора не было, осталось как-то… выжить.
***
В бору сосновом леший спать меня не оставил — в избу отнес. Водой отпоил, да сам со мной не остался. Дел было много. Слишком много, чтобы отдыхать. И потому я шагала незримо по лесу во сне, а леший уверенной поступью за мной и наяву.
Это и уберегло, что вместе шли!
Как она появилась — мне не ведомо!
Как возникла?! Откуда пришла?! Да только явилась вдруг прежняя Гиблого яра ведунья и явилась нежитью! Нежитью, что возникла прямо на пути лешего, мерзко скалясь гнилыми зубами, и уж клюку занесла для удара оземь.
Не поспела!
Я быстрее была, и не силой лесной действовала — браслет мой обручальный на лешем все еще был, за него и вытянула!
Леший грохнулся посреди избы моей. Голову повернул со скрипом, на меня посмотрел с ужасом, а я на него с не меньшим!
Но жутенько мне стало не тогда, страх накатил, едва леший хрипло сказал:
— Это не прежняя хозяйка Гиблого яра, Веся. Это моя хозяйка. Моя. Из Соснового яра ведунья.
И это оказалась лишь первая из страшных новостей.
Ярина была показательно-вежливой чащей при мне. Это Лесе она рожи корчила и танцы торжествовательные устраивала, при мне вела себя чинно да примерно — даже в двери стучалась.
— Войди, — приказала я.
Чаща скользнула девой с волосьями до самого пола, протянула лиану ко мне, коснулась моего виска и узрела я жуткое: Мертвяка, что в плащ мой да шляпу обрядили, в храм все-таки приволокли. Самой чаще туда ходу не было, но Ярина оказалась находчивая — залезла на дерево, и оттуда все подглядела. Мертвяка выдали замуж. За среднего сына барона. На торжестве сам Ингеборг присутствовал, от чего-то в одежде скромной, да и себя скрывал тихарился, под купца обрядился, с шеи амулет опознавательный снял. Странно это. Последний королевский архимаг, к принцу приставленный, королем обласканный… что случилось то с ним? Сие мне было неведомо, да и узнавать не хотелось, а только боюсь, придется и в этом разобраться.
Зато дальнейшие события порадовали — внука спасла Ульгерда. Самой ведьме в храм ходу не было, но разъяренной ведьме такая мелочь не помеха. Распахнулись двери храмовы. От порыва ветра все свечи потухли вмиг! А Ульгерда прошипела яростно: «Мирон, внучек, ступай-ка сюда!». Баронов средний сын только рад был подчиниться — рванул от алтаря, как от пожара, на улицу выбег да и спрятался за бабкиной спиной. Потешно смотрелось — Ульгерда ведьма крепкая, рослая, да только внуки у нее как на подбор — все здоровенные, плечистые, могучие. От того на их фоне ведьма казалась… скромной персоной. Но только на фоне, а так и росту и достоинству Ульгерде было не занимать.
«Это что же тут деется? Моего внука, да на мертвяке женить?»
В храме тишина повисла мертвая.
А Мирон не постеснялся сообщить ведьме:
«Бабуль, они мне божились, что после первого поцелуя, мертвяк обернется девой красоты невиданной».
«Да?! — вконец разъярилась Ульгерда. — А коли так, от чего бы им самим лобызание то волшебственное не опробовать?! С кого начнем? С тебя, архимаг?!»
Ульгерду уволокла Ярина. С одной стороны спасибо ей, уберегла, взбешенная ведьма может противник и страшный, да только Ингеборд посильнее ее будет, мне это ведомо… А откуда сие ведомо чаще Гиблого яра, это уже вопрос.
А третью недобрую весть принес Мудрый ворон. Просила я его отправить сокола в Ясеневый Лес, разведать от чего, он заповедным быть перестал, куда хозяйка леса делась, и вот возвернулся он. А только ответов не принес. Ясеневый лес стоял, как стоял бы любой другой лес… простой, не волшебный. Паслись там олени, волки по кустам шныряли, куницы за бельчатами охотились, зайцы траву косили — мирная картина, и не заподозришь ничего. Вот только изба лесной ведуньи гниет одиноко, да не сгнила еще, так что приметили мы и дверь, что висела на одной петле, словно не открыли ее — выломали, и зеркало внутри избы разбитое и… серебряное блюдце в кустах у гниющей поленницы.
— Что же это? — не сдержалась от возгласа. — Это что же такое? Это, выходит, ведунья на помощь позвать хотела, а не дали ей?
Друзья мои верные молчали тягостно. Всем не по себе было, то что беда пришла — все поняли. Да только они в этом деле советчики, а решение мне принимать и распоряжения отдавать тоже мне.
— Мудрый ворон, поблагодари от меня сокола, да если есть у него просьба ко мне, все выполню.
— Нету просьбы, хозяйка, — сдержанно ответил ворон. — Сокол тот, помнишь, я говорил тебе, в Ясеневый лес перебраться хотел, да передумал.
Передумал, значит… А потом и я вдруг поняла вещь одну — Ясеневый Лес пал года полтора назад, я об том и не сразу узнала, мы, лесные ведуньи, живем изолированно, своим лесом заняты, об чужом узнавать некогда. Но вот что странно — лес недавно пал, а избушка прогнила так, словно ей уже две сотни лет!
— Недобрые дела деются, ох и недобрые, — простонала потрясенно. — Ярина, самой мне ходу из лесу нет, передай просьбу мою Ульгерде, если не побоится, жду ее. Очень жду.
Чаща Гиблого яра поклонилась, да и исчезла. Моя чаща возникла тут же, восстала, руки ветвистые на груди сложила непримиримо, на меня глядит обиженно, губы сжала негодующе.
— Напрасно злишься, — укорила ее. — Беда в Ягодном бору, лешего я едва уберегла. Ступай к водяному, мост сдвиньте до самой излучины реки, да всех зверей моих переправить обратно в мой лес.
Леся просияла, цветами распустилась, поклонилась да и помчалась исполнять, а мне на душе горько было — Ярина на все пошла, только бы лес ее я к жизни вернула, а теперь получается… словно предала ее. И ведь решение разумное, зверей защитить я обязана, а тошно на душе.
Последней неприятной вестью стало то, что Ульгерда в мой лес войти не рискнула, прислала Ярину с серебряным блюдцем да яблоком.
Не доверяет мне ведьма, значит.
Не доверяет больше.
***
Яблоко по блюдцу серебряному пустила поутру. Ночь страшная вышла, изматывающая — зверей спасали с боем. Как хозяйка Соснового яра оказалась в Гиблом яру мне неведомо, да только и после смерти оставалась она ведуньей лесной, и клюка ее тоже была с силою. А потому нежить всю к рукам прибрала быстро, и удар нанесла сокрушительный. Ярина сражалась отчаянно, за каждый шаг, за каждую пядь едва засеянной земли, Лесю я в бой не пустила — коли заразится моя чаща Заповедная гнилью скверны, тогда беда пострашнее этой придет. Зловредная негодовала, но приказ есть приказ, ослушаться не посмела. И мы понесли потери. Со мной в Гиблый яр больше полусотни волков отправилось, вернулись двое… и этим двоим, Сиде и Хоену пришлось встретиться мордой к морде с восставшими сотоварищами. Усиленными мной, защищенными, ставшими почти неуязвимыми сотоварищами. Сида была ранена, Хоен чуть не пал — Леся вытащила в последний момент. Поголовье коров сократилось вдвое. Поголовье кабанов… только самки с детенышами остались. И те лишь одним спаслись — в бой вступили кикиморы.
К утру все было кончено.
Мост уничтожен, Ярина, чуть живая, изломанным кустом на дворе свалилась, Леся стояла растерянная, потрясенная, поникшая. Со злом, таким злом — беспощадным и жестоким, она столкнулась впервые. Потом опомнилась, кинулась к Ярине, засуетилась вокруг нее, отчаянно мне выхаживать несчастную помогала. Спасли.
И вот теперь я сидела за столом сгорбленно, мешала чай дрожащей рукой, и ждала, пока ответит Ульгерда.
Ждать пришлось долго.
А когда ответ засияло блюдце, я чуть свой чай не опрокинула — Ульгерда была не в доме зятя, и не в своей избе за чертой города, и даже не близ города — ведьма находилась на Ведьминской горе. Оттуда, из пещеры, в каких доживали свой век иные дорого за ошибки заплатившие, старые ведьмы, устало поглядела на меня ведьма, тихо повинилась:
— Прости меня, Веся, да только времена настали смутные, и врагов опасаешься и друзей. Но вижу ты не умертвие, уже легче.
«Легче»?
Я в таком состоянии, что готова выть от отчаяния, как в ситуации такой может стать «легче»?
— Как ты, девонька? — спросила Ульгерда.
Тяжело мне, больно, гневно, тягостно…
— Плохо, — тихо ответила ведьме.
Та кивнула, самой было не весело, да только нашла в себе силы, и о происходящем мне поведала:
— Над Славастеной и Изяславой суд был. Правда вскрылась страшная. Славастена ведьмою не была, никогда не была, за себя молодую ведьму на испытания выставила, да жизни лишила опосля, силу ее себе присвоив. Изяслава силу отдала сыну, и факт этот скрыла. Обеих ведьм подвергли бы изгнанию, да что-то вдруг изменилось у них. Сперва Изяслава, за ней Славастена, в ноги Верховным кинулись, просили любое наказание назначить, только не изгонять. Особливо Славастена молила. И на все согласилась, все поведала, любое содействие оказать возжелала. От чего так — вскрылось вскорости. Архимаг есть, Агнехран, слышала о таком?
Сердце при имени том вздрогнула, да все же удержала я эмоции, кивнула, тихо ответила:
— А кто не слышал?
— Твоя правда, — согласилась Ульгерда.
Помолчала, да и поведала.
— Сильный маг, из простых выбился, из самых низов. Императору правой рукой был, от того и переговоры вел, дипломатические. С тем и к королю нашему Казимиру явился… Явился, да и пропал. Он пропал, и два архимага королевских вдруг тоже пропали. Император континента сильно гневался, своих магов на поиск прислал, одного из них видела ты — Заратарн эльн Тарг, тот что на базаре тебе повстречался, на свою беду. Да только не нашли Агнехрана. Столицу прочесали вдоль и поперек, по городам да весям шастали, и не нашли. А тут вдруг, вот те чудо, объявился. К королю пришел, сам. Стражу придворную раскидал не глядя, а короля Казимира, нашего, порталом вышвырнул к императору. Тот уж и суд провел, и казнить успел. На престол королевский назначил Яромира, старшего сына Казимира. Да на том дело не успокоилось — Тиромир, сын Славастены, и отец его, Ингеборг, в бега кинулись.
Я сидела ни жива, ни мертва.
Чай помешивать перестала — руки дрожали.
А Ульгерда продолжила:
— Да только на том дело не кончилось, Веся, к себе в империю Агнехран не вернулся, здесь остался. Своих магов собрал, патрули в каждый Заповедный лес отправил. И вскрылось страшное… Знаешь ли ты, сколько их осталось, Лесов Заповедных, Веся?
Знаю.
— Один, — тихо сказала Ульгерда. — Один лес и остался, Веся. Твой.
— Это в нашем королевстве, — выговорила с трудом. — А за рекой только Гиблый яр пострадал и…
— ТВОЙ, ВЕСЯ! — криком оборвала меня ведьма. — На все королевство! На всю империю! На весь континент наш! ТОЛЬКО ТВОЙ ЛЕС!
Не ведаю как, но упала чашка моя, пролился на пол чай не выпитый. Оторопела я.
— Как? — прошептала едва слышно.
Ульгерда лицо ладонями закрыла, так что только кончик носа ее зеленого и виден был. Посидела, успокаиваясь, вновь на меня посмотрела и сказала:
— Не только ведуньи пострадали, Веся. Совет Верховных клич кинул, да и вышло так, что… не досчитались мы многих. Очень многих… Что делать, еще не ведаем. Совет принял решение о глухой обороне. Вылеты с горы поодиночке запрещены. Вся подвластная нечисть стягивается к горе. Из сундуков ужасающие, забытые амулеты достаются. А самое страшное в том, Веся, что враг нам неведом. Не знаем мы его, не ведаем. Да только по всему выходит, затесался он в наши ряды, подобрался близко, так близко, что ходить надобно бы даже среди своих с оглядкою.
И это ведьмы…
— От чего с оглядкою? — спросила шепотом.
А сердце уже знало ответ, сердце его чувствовало.
— Потому что двух ведьм гора не пустила, — прошептала Ульгерда, с болью, с тоской на меня глядя. — Знала я их, уже лет двести как знала, сильные ведьмы были, да поплатились как и я в свое время, от того и кожа зеленая, и глаза желтизной отдают… Мертвяками они оказались, Веся, обе мертвяками. Да не простыми — все сохранилось, ум, знания, сила… жизни только не было. И я их за своих признала без мыслей сомнительных, и беды в них не увидала… а была беда, Веся. Была.
Что сказать? Что тут вообще сказать-то можно?
— Береги себя, Ульгерда, — прошептала я, связь прерывая.
И осталась сидеть, понуро глядя в потемневшее серебряное блюдце. Сил не было. Ни на что уже не было. Домовой и чаю подлил, взамен пролитого, и пол вытер, и даже ягоды попытался подсунуть, да не до еды мне. Ни до чего уже. Если ведьмы в глухую оборону ушли — значит и мне придется. Чащу звать, лес изолировать, меры предпринимать. А еще как-то в глаза Ярине посмотреть, ведь придется, придется, как ни крути, правду ей сказать. Не потяну я Гиблый яр, не сумею, тут бы свой сберечь, и то не ведаю как.
И вдруг яблочко наливное, само к блюдцу подскочило, да закрутилось-завертелось быстрехонько, я и сделать ничего не успела, как на меня взглянули глаза синие.
И архимаг спросил с усталой усмешкой:
— А так ты меня не боишься, Веся?
Я застыла. Домовой, что собирался в печку юркнуть застыл тоже. А опосля опомнился, подошел осторожненько, да и отобрал у меня чашку с чаем горячим, видать, чтобы не разлила, на себя-то.
— Здравствуй, Тимохий, — произнес маг, кивнув домовому. — Как она?
Домовой мой, затылок почесал, плечами пожал да и ответил:
— А не жрет ничего, на глазах тает как снег. Отлежаться бы ей, да кто ж слушает. Леший ей не указ, я не указ, Лесная сила явилась, на эту под сосной стонущую поглядела, да и убралась восвояси, даже слова не сказала. А так все хорошо, благодарствуем за заботу.
— Пошел вон! — как-то не слишком вежливо, высказала я.
Глянув на меня, домовой скорбно добавил:
— А еще вот, совсем с нервами не порядок.
Вздохнул и вот после этого театрально нас покинул! И даже дверь за собой прикрыл. А та и не скрипнула. После охранябушки здесь уже вообще почти ничего не скрипит, ну да не суть. Тот, кто смотрел на меня сейчас по ту сторону серебряного блюдце охранябушкой не был, он был архимагом, и даже не королевским — императорским. И рука сама потянулась, забрать яблочко наливное, и прервать связь, да только…
— Не нужно, пожалуйста, — вдруг попросил, именно попросил, архимаг.
Ладонь бессильно упала на стол, пальцы смяли ткань скатерти, нервы… ох, и прав домовой, с нервами точно не порядок у меня.
— У меня много вопросов, — после недолгого молчания произнес Агнехран, — но задам максимально актуальный — что произошло вчера ночью в Гнилом яре?
Я вздохнула, посмотрела в окно — там лежала Ярина, Леся бегала, отпаивала ее водой ключевой, леший состояние контролировал. Сейчас чаю выпью, и пойду… отдавать ей силы, которых у самой нет.
— Там появилась хозяйка Соснового яра, прежняя ведунья моего лешего, — слова, давались мне с трудом, словно не речь говорю — мешки тяжелые ворочаю. — И живой она не была, но наполненной силы — да. Лешего я выдернула, успела, сама не ведаю как — но успела. А что потом было, о том говорить… тяжело мне.
Сглотнула ком в горле, сдержала слезы, и отрешенно сообщила:
— Была бойня.
И больше вымолвить ничего не сумела. Больно. Лес-то он вылечит, да и время лечит все, но сейчас, именно сейчас — так больно.
— И что делать собираешься? — вопросил маг.
Глянула на него раздраженно, да безрадостно. Он вроде вежливо спрашивал, участливо, с почтением… а только все больше на допрос смахивает!
— Жить, — ответила, глядя на бывшего раба… в котором теперь раба не заподозрил бы никто — слишком властный взгляд, слишком уверенная осанка, — сражаться, бороться, не сдаваться. Маг, я — ведьма. Что бы ни случилось, я верю, что все закончится хорошо и справедливо.
И тут архимаг вдруг произнес:
— Ты не ведьма, ты — Веся, поверь, разница существенна, ну да не будем об этом сейчас. В Гнилом яру на данный момент не одна лесная хозяйка — мы засекли уже четырех. Все — умертвия. Более того — установлено, что сейчас вся нежить стягивается в пределы яра. Что скажешь?
Что тут скажешь?!
Я лишь порадовалась тому, что домовой забрал чашку с горячим чаем, но вот воды выпить стало жизненной необходимостью. Я подскочила, вышла из избы, сбежала по ступеням вниз, захватила ковшик и несколько секунд стояла у бочки с родниковой водой, делая глоток за глотком. Затем подошла к Ярине — меньше всего она была сейчас похожа на Заповедную чащу, больше на куст терновника, что ссохся и почти нежизнеспособен. И вот именно ей, пребывающей в таком состоянии, мне и пришлось сказать:
— Умирать нет времени, чаща. У нас в Гиблом яре не одно — четыре умертвия лесных ведуний. Это большая сила, Ярина. Так что соберись, война впереди не на жизнь, а на смерть.
И я вернулась в дом.
Прошла обратно, села за стол, перелила себе воду из кувшина в стакан и вопросила у архимага:
— Что-то еще?
Маг выразительно посмотрел на мои руки, проследив за его взглядом, поняла, что дрожат мои руки самым предательским образом. Молча сложила их на груди, мрачно посмотрела на Агнехрана. Тот почему-то смотрел все так же на руки. Потом поднял взгляд, посмотрел в мои глаза и сказал:
— У меня вопрос к тебе, Веся.
— Спрашивай, коли так надобно, — бросила невежливо.
Архимаг если и обиделся, то виду не подал, и действительно задал вопрос:
— Что делает лесную ведунью сильной?
Хороший вопрос задал.
Я посидела. Подумала. Призадуматься крепко пришлось. Затем посмотрела на мага и сказала:
— Леший.
— Леший? — переспросил бывший охранябушка, и не то чтобы с недоверием — потрясенно переспросил.
— Да, леший, — уже изрядное время побыв лесной ведуньей я знала это точно. — Леший правая рука любой ведуньи, леший — первый помощник и друг. Леший возвернет к жизни, если потребуется. Леший знает лес лучше лесной ведуньи. Леший это опора. Заповедный лес — подведомственная территория, Заповедная чаща — клыки и когти, а вот леший — всему опора.
Агнехран тяжело вздохнул, сцепил пальцы под подбородком, посидел, задумчиво, затем спросил:
— А что, если эти давно отжившие свое ведуньи, получат лешего? К примеру, твоего?
Я могла бы сказать, что ни в жись не отдам им своего лешего, но, если смотреть на проблему объективно:
— Тогда мне конец, — признаваться в этом было сложно, но это было фактом.
Заповедный лес огромная территория, он требует много внимания, много помощи. Это обычный лес функционирует сам, а в заповедном нечисть — она природный баланс нарушает, так что восстановление его, удержание, внедрение — моя задача. Да только один в поле не воин — без лешего я спала… я почти вообще не спала.
А вот с лешим дело пошло совсем иначе. Леший — это всему лесу голова. Лешему сон не надобен. У лешего опыт есть.
— Еще вопрос, — произнес архимаг, на том конце серебряного блюдца, — твой леший он… неполноценный, так?
Я уж хотела было сказать, про неполноценность все что думаю, но маг поспешил развить тему:
— Веся, я имел ввиду, что иные лешие способный оборачиваться и диким зверем, и человеком. А так же обладают умением создавать подземные пути, для защиты нежити, и ее безопасного перехода на защищенную территорию Заповедного леса. Но твой леший… он ведь не способен, так?
Он говорил спокойно и серьезно, смотрел открыто и внимательно, был собран и деловит, и вопросы задавал правильно, я умом понимала, что правильно.
Только каждый вопрос как ножом по сердцу.
— У меня хороший леший, лорд Агнехран, — холодно сказала я. — Лучший. Как минимум потому, что мой Заповедный лес вот он, стоит крепко. И я при лешем своем в догляде да сохранности.
Маг смотрел на меня несколько мгновений, затем произнес:
— Я не хотел обидеть тебя, Веся.
— «Ведьма», — поправила я архимага.
А тот обидеть действительно не хотел, опасался он, обоснованно опасался, что еще слово — и прервется наша связь одним моим движением. А ему, пусть даже и архимагу, в мой лес не войти. Никому не войти. Да и игры все с ловушками отныне прекращены будут — мой лес переходит на осадное положение, как и Ведьмина гора. Иногда лучше так, чем видеть, как умирают твои волки, как лежит едва живая во дворе твоя чаща, чем терять близких.
Маг продолжал смотреть на меня, мне же хотелось укрыться от этого взгляда и оплакать тех, кого я сегодня потеряла… слишком многих.
— Могу я задать последний вопрос? — тихо спросил архимаг.
Я кивнула, глядя в окно.
И продолжала глядеть туда же, когда маг вопросил:
— А что ты думаешь обо мне, Веся?
Резко повернув голову, посмотрела на него. Думала ли я о нем? Думала. Много о чем думала. Очень много. Почему-то, несмотря ни на что, я чувствовала себя обманутой. Обманутой и обездоленной — мне до слез было жалко тех волков, которые жизнь свою положили ради спасения этого… мага. Мне было жаль их, гораздо больше, чем тех ран, которые в этом сражении получила я.
Но господин архимаг спрашивает… Почему бы не ответить?!
— Я думаю, — села ровнее, — что тебя подставил Заратарн эльн Тарг.
Агнехран недоуменно бровь изогнул.
Не понимает, да? Что ж, я тоже не поняла бы, не поделись водяной своими видениями, а так — я оказалась на шаг впереди всего этого кошмара. И да — глупой я не была.
— Отчего исчезли чародеи, охранябушка? — спросила по старой памяти, тут же отругала себя мысленно, ну да слово не воробей, не поймаешь.
Маг улыбнулся своему прозвищу и ответил задумчиво, вспоминая события лет давних:
— Недостаток чародейской магии — они зависят от центра силы. По сути, они проводники… были проводниками. Это их и уничтожило — более двухсот лет назад, произошло восстание в башне чародеек, я слышал у кого-то из посвящаемых сдали нервы. Итогом стало разрушение центров силы, как чародеев, так и чародеек.
И вот едва Агнехарн это произнес, взгляд его помрачнел тут же.
Несколько секунд, маг смотрел на меня, затем хрипло спросил:
— Места уничтоженных башен находятся на твоих территориях, да?
Умный, даже приятно стало.
— Частично на моей, — не стала отпираться, — это мужской корпус, частично в реке, а она территория водяного.
Охранябушка напрягся, сопоставляя что знал, с тем, что имел, и хрипло спросил:
— А если разом обескровить и Гиблый яр и твой Заповедный лес, что станет с водяным?
Пожав плечами, устало ответила:
— Он станет уязвим.
Шумно выдохнув, Агнехран задал новый вопрос:
— Почему Заратарн эльн Тарг?
И не дожидаясь ответа, быстро пояснил причины, по которым доверяет ему:
— Заратарн был мне другом всегда, остается им и сейчас. Он шел по следу, когда меня сделали рабом, и почти догнал. Он в свое время вытащил меня, отравленного и израненного с территории Гиблого яра. Он…
— Чародей, — перебила я. — Он чародей. Единственный, кто выжил из тех, что жили в чародейской крепости. Просто чудом не дошел до нее, и остался на берегу реки, когда скала обрушилась вниз. Я видела его в воспоминаниях водяного, и ошибки быть не может — это один и тот же человек. Хочешь верь, хочешь не верь, и продолжай считать его другом своим. Но проклятие на твоей спине, то, что ослабило тебя и позволило подвергнуть клеймению, было чародейским. Это ты видел сам. Ты говоришь он вытянул тебя из Гиблого яра? Наверное, тогда ты был изранен и измучен, а может и без сознания… Самое то, чтобы ты не обратил внимание, на едва ощутимый укол, ведь проклятие нанесено было точечно, и это ты тоже знаешь.
Он знал.
Он все понял.
Помолчал, принимая новый жизненный удар, затем тихо сказал:
— Спасибо тебе, Веся.
— Ведьма, — поправила непререкаемо.
Посмотрел на меня, в синих глазах такая печаль, что и не передать, только вот смотришь, и у самой сердце сжимается, и произнес:
— Я виноват перед тобой. Страшно виноват. Я…
Протянула руку и молча убрала яблочко наливное от блюдца, связь разрывая.
Да, ты виноват. Ты виноват, маг, и твою вину ничем не искупить. Я ведь просила. Я объяснила. Я говорила. А ты ушел, решив поберечь меня, и уничтожить себя заодно с Гиблым яром. Не желал должным быть?
За твою гордость, архимаг, заплатили я и мои волки!
Призывно и требовательно звенело блюдце серебряное, но, не отпуская, крепко в ладони сжимала наливное яблочко я. Не отпущу. Не отвечу. Кончен наш разговор, маг, кончено и общеньице. Оно как — будь ты хоть сто раз архимаг, а в мой лес Заповедный ходу тебе нет, тут я хозяйка, тут каждый куст на моей стороне.
Молча взяла покрывало с постели, вышла во двор, движением руки призвала клюку и голосом позвала:
— Лешинька.
Верный друг ни о чем не спрашивал и вопросов болезненных не задавал. Молча подхватил Ярину да и шагнул вслед за мной по заповедной траве.
***
Шли далеко — в дальний сосновый бор, в ближний я уж идти не хотела, и так много силы у него забрала.
Леся следом примчалась, с ведром воды да ковшом, но не требовалось — тут был источник, в него леший Ярину и опустил.
Я устроилась рядом под самой могучей сосной — та скучала, а потому силой делиться начала сразу, мне же предстоял совет военный.
Леший и Леся уже и так были здесь, по зову моему появился Водя, слетел с неба Мудрый ворон, пришел Ученый кот, домовой-предатель, заискивающе протиснулся между лешим и водяным, протянул мне банку малинового варенья да ложку серебряную. Не стала отказываться — силы были нужны.
— И-так, друзья-сотоварищи, — произнесла я, оглядев присутствующих — даже Ярина подогнала лиану с листочком, готовая внимать. — Дела у нас плохи, но не безнадежны.
Друзья-товарищи покивали, соглашаясь.
— Что мы имеем, — продолжила я. — Первое — союзников у нас нет.
Все пригорюнились.
— И это плюс! — обнадежила нечисть. — Переговоры вести не нужно, согласовывать действия, подстраиваться. Будем работать сами, так эффективнее.
Согласны со мной не были, короче вообще никто не согласился, домой так вообще глаза рукой прикрыл, и прошептал что-то явно нелицеприятное, за что тут же получил затрещину от лешего. Но все сделали вид, что ничего не было.
— Далее, — продолжила я, — у нас есть Заповедная чаща, частично зараженная скверной и отравленная ядом умертвий.
Ярина, прислушивающаяся к нам одним листочком, этим же листочком и поникла.
— И это здорово! — с еще большим энтузиазмом заверила я. — Ярина, ты же у нас теперь Заповедная чаща с иммунитетом к скверне, магии, различным знакам Ходоков и прочей пакости.
Потрясенная чаща приподнялась из ручья, лицом из ветвей удивленно на меня поглядела.
— Иии-тааак, — я взяла прутик, потянулась, и нарисовала круг, как бы символизирующий мой лес.
Вообще лес круглым не был, он был скорее по форме как сильно вытянутая в длину гроздь винограда, но какая разница.
В круге первом, я нарисовала круг второй.
— Ярина, — берешь на себя оборону внешнего круга, — чаща встрепенулась, мигом метнулась от ручья к нам ближе. — Гиблый яр ты сумела изолировать даже без поддержки и держала оборону много лет, значит, справишься и здесь. Твоя задача держать на расстоянии всех, абсолютно всех.
— Мы закрываем Заповедный лес? — сразу понял все леший.
— Да, — кивнула я, — у нас нет выбора.
Верный друг кивнул, а вот Леся смотрела на меня не слишком довольно.
— Лесь, твоя задача — второй круг обороны, — я очертила этот самый второй круг, он был почти вплотную приближен к первому. — Что не сумеет удержать Ярина — мгновенно уничтожаешь ты. И помните, чащи, для нечисти наш лес открыт даже в эти смутные времена, для нежити — нет.
Ученый кот спросил:
— Что люди?
Хороший вопрос, раньше мы впускали, однако…
— Котик, у нас последний Заповедный лес на всем континенте. Для людей лесов много, а для нечисти — один наш и остался. Хотя жаль, конечно, иной раз и людям без нас никак…
Ярина протянула листочек ко мне, и показала, что пропускать сможет, чистых, тем в ком нет ни скверны, ни мертви, ни гнили, ни магии. А дальше решать мне и Лесе. На том и порешили.
— Гиблый яр, — водяной посмотрел на меня напряженно, — с ним что?
И Ярина тут же веточку от моей руки убрала, почти сжалась. Она знала, что шансов нет, я знала, что шансов нет, водяной это знал, леший знал, кот знал, ворон знал тоже, и даже домовой был в курсе. Именно поэтому я и сказала:
— Сражаться.
На меня разом посмотрели все, да так, что стало ясно — сейчас водички холодной предложат, али еще чего.
— Весь, ты… — начал было водяной.
— Водя, — я смотрела на него непреклонно, — Гиблый яр отныне — МОЙ лес. Мой. И сейчас он болен, он изнемогает, ему нужна помощь. А я ведьма, Водя, я в стороне не останусь. За Гиблый яр мы будем сражаться. Осторожно, рисковать никем из присутствующих мы не можем, к слову тебе, лешинька, из лесу ходу нет, тебе, Водя, из реки ходу нет тоже, себя нужно беречь.
— Сражаться… — эхом отозвался кот Ученый. — А как сражаться-то?!
И все снова на меня поглядели с недоверием явственным в адекватности моей.
Плечами пожала — ну не знаю я пока как.
Зато одно мне было точно ведомо:
— Мы последний Заповедный лес. Последний. Мы последний оплот нечисти. Мудрый ворон?
Ворон действительно был мудрым.
Он кивнул важно и сказал:
— Я пошлю воронов и соколов во все стороны, призовем всю нечисть.
Теперь настала моя очередь кивнуть в знак согласия.
— А кормить чем будем? — задал правильный вопрос леший.
Это вот была проблема, это да.
Коли с живой армией воевать это одно — нечисть себе пропитание найдет, а вот с мертвяками да гнилью? Такое даже нечисть не потребляет.
— Дам наряд кикиморам, пусть поганок понасажают. Лесовикам — грибы взрастить в срок малый. А с дичью что? — леший у меня начал все обстоятельно разбирать.
Он у меня обстоятельный.
А я у него ведьма.
И как любая уважающая себя ведьма, я по молодости шалила, от того и ведала — моровики да вампиры, вот никогда бы не поверила, коли сама бы не увидела, любят слегка подкопченную кровяную колбасу. Хмары — очень уважают сыр. Волкодлаки падки на окорока горячего копчения. Болотники и болотницы — кашу любят пшенную да ячменную, непременно с маслицем сливочным.
А вот ауки, анчутки, бадзулы, злыдни — этим существам требовалась пища иного рода, духовная в смысле.
— Аспида бы нам, — задумчиво сказал кот Ученый.
— Да где ж его взять? — грустно спросила я. — Коли существовали бы еще аспиды, до такого безобразия дело бы не докатилось.
Но аспиды вымерли. Самые могучие борцы с нежитью и мертвечиной, исчезли давно уж, а жаль, очень-очень жаль.
— Ворон, за дело, — сказала я, поднимаясь, — шли гонцов по всем долам да весям, в каждый уголок. Собирай на смертный бой да на славный пир.
— На смертный бой не придут, но вот с пиром это ты что придумала? — спросил водяной.
— То и придумала, — ответила, клюку призывая. — За годы службы моей Силушке Лесной золота у меня скопилось изрядно. Да и купец у меня в лесу имеется, весьма не плохой, от чего же не использовать?
Сотоварищи мои переглянулись и Водя решил:
— А что мы теряем?
— А ничего, кроме золота, а оно мне даром не нать! — весело ответила я, одним движением накладывая на себя маскировку. — Ярина, Леся, на позиции. Кот Ученый, мне учебники нужны, все что есть по боевой магии, озаботься, будь другом. Лешинька, побольше грибов, побольше поганок. Коли магия понадобиться — подсоблю.
— Ты на ногах то едва стоишь, — буркнул леший.
— Так, а мне сейчас не ноги, мне сейчас голова нужнее, — не стерпела я слов язвительных, — побеждать будем не магией, побеждать будем хитростью. За дело, друзья мои верные, соратники подневольные.
— Вообще-то вольные, — ну чтобы кот чего не сказал, это не кот будет.
— За работу! — приказала я, и ударила клюкой о земь.
***
Золота у меня в избушке много не было. Много имелось под избушкой. Оно как — золото многое на себя несет, каждая монета со своей аурой, что-то было потом заработано, за какие-то монеты плачено было кровью, что-то отобрано… в общем ничего хорошего в золоте для ведьмы нет. Слишком многое чувствуем, слишком многое видим. От того пришлось избу обойти, в крапиве жгучей пошарить, да и вытащить первый мешочек. Увесистый вышел. Вообще золото это было не совсем мое — от прежнего владельца досталось. А тот за проход купцов по лесу своему брал только золотом и брал много. Так много, что когда я впервые на схрон этот натолкнулась, мне лень стало все пересчитывать. Я и мешочки эти полуистлевшие считать устала. Забросила все обратно, крапивы побольше нарастила да и забыла, думала что навечно. Однако вот, пригодилось золотишко-то.
К Саврану я пошла с двумя кошелями золота. Сначала в руке несла, потом поняла, что едва ноги волочу, и перекинула оба на клюку. Клюка может и не рада была ноше такой, но лучше так, чем если свалюсь тут где под деревом, а ей потом за лешим скакать.
Когда вышла к избушке рыбацкой Савран с сыном развешивали просаливаться рыбу, и потому меня Савран встретил напряженно. Оно и понятно — ждал, что гнать буду, видимо, если увижу, что уж и заготовки на зиму вон делать начал.
— Это Заповедный лес, здесь зимы нет, — сказала почему-то.
Купец, заметно поседевший за последние дни, опомнился, низко поклонился и сказал:
— Здоровья и благополучия тебя, госпожа лесная хозяйка.
А затем почему-то добавил, взгляд опустив и нервно сминая в руках снятую при поклоне шапку:
— И за заботу твою благодарствую. Только просьба у меня есть, не могла бы дева лесная… одеться, что ли?
Что?
Я в изумлении на Саврана поглядела, на всякий случай свою иллюзию проверила — все на месте. Купец, мои метания заприметив, пояснил тихонечко:
— Я про деву лесную, не про вас.
Деву?! И тут до меня дошло — тут же ребенок!
— Ну, чаща! — прошипела негодующе.
— Голозадая, — кивнул Савран.
— Заповедная! — оскорбилась я за чащу.
— Простите, госпожа лесная хозяйка, — мужик был готов в ноги пасть, прощения просить.
Но тут дверь избушки распахнулась, на пороге показалась Луняша — румяная, счастливая, волосенки один к одному причесаны, улыбка по-детски редкозубая и глаза светятся счастьем. Девчоночка непосредственно и радостно бросилась ко мне, обхватила ручонками с разбегу и выпалила:
— Тетя красивая ведьма! Так долго не шла! — и тут же: — Давай расчешу. Ты же все время занята, чай и времени на себя нет, а ты такая красивая!
Ох, ребенок.
Я присела, заглядывая в румяное личико, улыбнулась ее улыбке, и сказала:
— Луняша, тетя лесная ведунья немного поколдовала тут, и теперь волосы у меня уж не путаются.
Достала из-под шляпы черную прядь прямых блестящих волос.
— Ой, — пробормотала Луняша, — черные… А почему черные?
И взгляд на меня такой изумленный, такой чистый. Изумительно милый ребенок, такой открытый, добрый, светлый. А может и права чаща Заповедная, детишек бы мне? А может и нет… Впереди война долгая, изматывающая, не до детей мне.
— К мамке беги, — сказала, поднимаясь. — Митяй как?
— Йист! — радостно и чуть нечетко выговаривая заявила малышка. — У мамки-то молока не стало, но ваша чаща бутылочку принесла, ох и касивая…
— Чаща? — с сомнением поинтересовалась я.
— Бутылочка! — заявила Луняша. — Вся стеклянная, серебренная, с вензелями.
Тут мне как-то вдруг не очень стало.
Обронив Саврану «Сейчас возвернусь», я поспешила в дом, открыла дверь вошла да и обомлела. Бутылочка у Митятьки была знатная… серебренная, да с золотыми вензелями… королевскими вензелями!
Ульяна, жена Саврана, при виде меня хотела было подскочить, но я торопливо приказала:
— Ты сиди-сиди, корми дитятко, оно важнее.
Постояла, посмотрела на бутылочку, подумала, что прибью чащу! Все понимаю, но бутылочка была королевская! И меня очень сильно волновало — где эта зараза голозадая ее уворовала?!
Женщина, перехватив мой взгляд, смутилась и сообщила внезапное:
— Это ваша другая чаща принесла. Та, что темная. В ней молоко не портится, но кипячу, каждый день кипячу дважды, как было сказано. А светлая дева лесная, она двух коз привела, надаиваю.
Двух коз? Я мысленно прикинула, что у меня по козьему стаду, вспомнила — пара коз без козлят имелась, есть такое дело, обе молочные, с какой-то фермы сбежали видимо, подкармливали чужих козлят, а теперь вот и ребенка. С козами это явно леший подсуетился, чаща привела. А вот бутылочка откуда?!
— Здоровья вам, — попрощалась с хозяйкой и вышла из избы.
Савран ожидал у порога. Сына оставил рыбу развешивать, а сам собирался передо мной каяться да вести сообщать не радостные. Да только что сообщать — уж и сама все поняла. Савран был купцом честным, иной раз слишком, так что наемникам, тем, что выжили, он заплатил, все что обещал, все и выплатил. А сам остался почти без денег и семью везти ему было уже некуда.
Вот почему рыбачил с утра до ночи, вот почему рыбу заготавливал — для семьи запасы делал, собирался стало быть оставить их тут на всю зиму, а сам значица на заработки пойдет, может к купцу какому устроится. И я знала Саврана — он на ноги встанет, пусть через год-два, но встанет, только себя чуть ли не в гроб трудом непосильным загонит.
А вот сейчас он стоит, и собирается — и повиниться, и покаяться, и попросить.
Да только едва решился слово молвить, перебила я его:
— Савран, мне купец нужен.
Вскинул голову, посмотрел недоверчиво взором смятенным. И хорошо ему, у него взор только смятенный, а у меня помутившийся. Пришлось сесть на ступени, подозвать клюку и едва та прискакала, я продолжила:
— Вот золото. Вот список.
Золото то ему клюка подала, а вот список я, и когда руку протягивала, на ней заметно иллюзия смазалась, пришлось вертать взад. Савран тактично сделал вид, что не заметил, как с тонкой девичьей руки сползла зеленая узловатая кожа, а потом назад возвернулась, с желтыми изогнутыми когтями в придачу. Ну… я тоже решила промолчать.
Список взял, вчитался, с трудом но вчитался — а я между прочим очень разборчиво написала, старалась я. Опосля на меня посмотрел взглядом вопрошающим.
— Как соберешься, позови меня — леший придет, тропу заповедную откроет, до границы леса проведет, нынче как раз в Выборге ярмарка. Купи телегу, лошадей, а дальше все по списку. Выборг город большой, внимания ты не привлечешь. А как возвернешься — тебя пропустят.
Купец снова в список поглядел, да и заметил профессионально:
— Здесь не на одну ходку, а караван торговый нам не нужон, так?
— Твоя правда, привлекать внимание нам не следует, — согласилась я.
Постоял купец, подумал, затем сказал:
— Уж прости, хозяйка лесная, да только… боюсь, узнают меня недруги.
Я усмехнулась и ответила:
— Нет, не узнают. Ведьмы что тебя в дело это втравили, обе на Ведьминой горе, без сил заточены. Маги — от короля нового скрываются. Но охоронничков своих можешь взять, не помешает.
Купец недоверчиво на меня глянул, да все ж от вопроса не удержался:
— Знамо обо всем вам, да?
— Да, Савран, — кивнула я. — Так что, за работу берешься?
Странно поглядел на меня мужик, да и ответил голосом сиплым, сдавленным:
— Я за вас жизнь отдам, госпожа, а тут лишь дело торговое. Сделаю все, у кого товар брать знаю, у кого еще заказать тоже ведомо. Сделаю все. Только… погреб то у вас есть?
Вот чего нет, того нет… а продукты то как-то хранить придется.
— Сделаем! — заявила уверенно, а вот поднялась уж очень неуверенно.
Тяжело поднялась. С трудом. Постояла, пока перед глазами точки черные прыгать перестали, поглядела вдаль. Савран вид сделал, что и это не увидел. Тактичный он, и мужик хороший, надо же было так попасть.
— Госпожа лесная ведунья, — вдруг нарушил молчание купец, — уж не серчайте за вопрос, да только сын мой того раба с вами видел. И не на ладан тот дышал уж, и как воин держался. Я… узнать хотел, да дело не мое, понимаю, и лезть бы не следовало, но старшой мой к рабу привязался…
Укоризненно покачав головой, с насмешкой посмотрела на мгновенно умолкшего мужика.
— Ох, Савран-Савран, думаешь, неведомо мне, что ты сыну подсказал раба подкармливать?
Опустил голову купец, а я лишь усмехнулась.
— Тебе ведь запретили, так, Савран? Да клятву с тебя взяли о рабе не заботиться, об одном лишь не подумали — ты купец, ты в любом договоре лазейку найдешь, вот ты и нашел. А сын у тебя хороший, и человек из него хороший вырастет, правильный.
Поклонился Савран, да только не удержался от вопроса:
— Как вам то ведомо стало, госпожа лесная хозяйка?
Объяснять — не объяснять?
Посмотрела на лес, улыбнулась грустно и тихо сказала:
— Он им не нужен был ни живым, ни здоровым. Все рассчитано было по часам, чтобы не прожил он и часу сверху рассчитанного. На закате убить его собирались, это мне уже ведомо, а коли так, значит вез бы ты его бессознательным, пребывающим в полубреду. Но на такое тебе пойти совесть не позволила, кормил ты его. Не своими руками, руками сына, но кормил.
Голову опустил Савран, помолчал, да и:
— Не мог я иначе.
— Знаю, — усмехнулась я. — Я тебя знаю. Они не знали, в том их просчет.
Шумно выдохнул Савран, постоял, на меня глянул осторожно, и спросил:
— И что стало с ним?
Пожав плечами, равнодушно ответила:
— Это Заповедный лес, Савранушка, здесь помогут, вылечат, а держать не будут. Ушел твой раб, магом он оказался, и не простым, а сильным, да с обидчиками уж разобраться успел. Шустрый.
Взгляд купца сделался напряженным.
Укоризненно на него глянула я, и успокоила нервного:
— А на тебя, Савран, зла он не держал и не держит. В путь собирайся, да поскорее, пока ярмарка в разгаре.
Купец отвесил поклон поясный, но я не доглядела — клюкой ударила, тропу заповедную открывая, и в сосновый бор вступила.
Плохо было мне.
***
От того и иллюзию мигом сняла, и на ногах не удержалась — села, привалившись спиной к сосне, посидела, отдышалась, да и призвала чащу свою… сначала не голозадую.
Ярина явилась так быстро, словно ведала и зова ждала.
Восстала передо мной кустом растрепанным, после изменила форму и стала девой лесной… более-менее приличного вида. И хоть тяжело было ей, ночька у нас у всех та еще выдалась, а спрос все равно был суров.
— Откуда бутылочка, Ярина? — прямо спросила я.
Чаща руку протянула, от нее побег быстрый ко мне скользнул, к щеке прикоснулся… И я увидела! Архимага Агнехрана я увидела! От него была бутылочка, на сохранение молока зачарованная! И если бы только она — книги принес маг. Книги и амулеты. И вызвал он именно Ярину, пентаграммой призывающей вызвал. Не ждал лишь, что для меня эта опытная чаща ничего не возьмет, для дитятки Саврана то одно дело, а для меня… Заповедная чаща, что однажды уже потеряла хозяйку, она опытная. Опытная и осторожная.
А я…
Прижала ладонью листок с побега на миг к своей щеке, и сказала благодарственно:
— Ты все правильно сделала, Ярина.
Чаща вдруг сгорбилась, а затем передала мне образами:
«Нет. Не знаю. Не уверена. Тебе плохо, хозяйка, ты битвы не вынесешь, и за мой лес костьми ляжешь. Нельзя так!»
Почерк у Ярины был хороший, понятный, не то, что мой.
— Справимся, — сказала, опуская побег, — силы я наберусь, я ведьма, я справлюсь. И лес мы спасем, уж поверь мне, хорошо все будет. Ступай, оборону держи.
Чаща поклонилась и исчезла — она у нас теперь пограничная, ей надолго отлучаться с поста нельзя.
А вот второй я позвала Лесю.
Моя родная зловредина поганчатая, заявилась в образе… лани. Лань у нее вышла интересная — так то тело было передано неплохо, но я еще никогда не видела лань с таким ехидным выражением на морде.
— Последний раз говорю, — прошипела раздраженно, — прекрати свои голозадые явления!
У ехидной зеленой лани существенно округлились глазищи.
— Прекрати, говорю, — приказала, укладываясь на траву, — мне за тебя перед Савраном стыдно, и перед сыном его. Совесть бы имела, не позорила ни меня, ни лес.
И на этом я мигрировала из состояния бодрствования телом, в состояние бодрствования сознанием. Все же есть плюсы в том, чтобы быть лесной ведуньей.
***
Пока спала, лес не спал вовсе, растревожили мы его.
Сражением ночным, мигрированием дневным. Леший гнал подальше, к самым северным частям леса оленей, косуль, зайцев. К работе привлек всех лесовиков, так что действовали быстро — где уговорами, где наговорами, а где и хворостиной по спинам самых несговорчивых. Увы, выбора не было.
Тем временем у меня перед избушкой работа шла вовсю — оно как полагается, друзей держи близко, врагов еще ближе, а вот нечисть следует держать не просто близко — близехонько. Оттого и лагерь мы разбивали близ избушки моей, Леся на черновой работе была — деревья пересаживала, да мужиков таскала. Мужики рады не были, но, коли в свое время сами деревья мои пересаживали, да в подчинение заповедных территорий переходили, то и служите хозяйке лесной верою и правдою, в смысле погреб копайте.
Копали трудом ударным, товарищеским.
Мужики копали, кроты подсобляли, русалки несли запыхавшимся трудягам красоту и воду с едой, восторгом пользовалось и то, и другое, а особливо то, что русалки, во-первых, хорошо готовили, а во-вторых, загадочно молчали. Ой, чую теперь у водяного проблем не оберешься — не на рыбалку мужики пойдут, а на охоту за невестами. И ведь приукрасят еще, как пить дать приукрасят, так что все окресные деревни «по невесты» рыбачить решат.
Между тем Савран не просто оправдал ожидания — он их превзойти умудрился. За день, до первой звезды вечерней обернулся три раза. Не сам, всех своих охоронников в дело взял, только вот платил из своего кошелька, думал, что не замечу? Честным был Савран, этого у него не отнять, да только для него это то золото было, что он для семьи приберег, а мне то оно на что? Передам ему потом еще кошель за труды.
Проверять по списку все поручила домовому. Тот работать не любил, но коли надо, то надо. К охранникам и Саврану в помощь пришли трудяги, так что разгружали все быстро, все кроме последней телеги. К закату как раз водяной камни для погреба прислал. Несли их… кто мог, все и несли. И русалки, и русалы, и кикиморы, и лешаки, и прочая болотная нечисть. Трудовой люд поначалу оробел, от вида такого, но ничего, сработались. Труд он завсегда сближает.
К тому времени, как я из лесу пошатываясь вышла, погреб был завершен, русалки столы, наспех сколоченные, накрывали снедью, мужики решали — остаться на пир с нечистью или рисковать не стоит.
— Домой ступайте, — величественно сказала я, слава амулету моделирующему голос, — к семьям и женам с детьми.
Сделала жест домовому — мой ответственный ответственно прошел и под роспись каждому трудяге выдал по три золотые монеты. Для деревенских это полтора годовых заработков, от того многие шапки пороняли от изумления. Изумлялись и дальше — когда леший по домам спровадил. Я же об ином позаботилась.
— Савран, — позвала, как только купец собрался уходить, — еду возьми.
Купец хотел было отказаться, пришлось напомнить:
— Тебе не о гордости, о семье заботиться нужно. Лошадей и телегу тоже забирай, понадобятся еще. А как ночь наступит, из избушки не выходи, ни ты, ни Ульяна, ни дети.
Поклонился напряженно, окинул взором столы со снедью, на русалок поглядел, на кикимор, да и не решился спрашивать. Но видела я, по глазам, по взгляду видела — не по душе ему происходящее, не за себя — за людей испугался, понял, что нечисть пировать будет. И все же поклонился поясно, лошадей под уздцы взял да и пошел к лесу, нервно кулак сжимая.
— Савран, — окликнула я.
Остановился. Лошадей с трудом остановил.
Повернулся медленно, настороженно.
Я лишь головой покачала укоризненно и сказала негромко:
— С нежитью Гиблого яра сражаться будем, Савран, людям мы не враги, как и они нам.
И вздохнул купец полной грудью, головой мотнул, дурные мысли отгоняя, поклонился снова, сказал с почтением:
— Прости, госпожа лесная хозяйка, напрасно о недобром подумал, прощения прошу.
— Ступай, Савран, утром свидимся. Война у нас будет долгая, армию мою кормить придется, так что до зимы будет у тебя и работа прибыльная и дело ответственное.
А еду купец не взял. Вот же упертый. Пришлось Лесю к нему посылать, сначала со снедью, опосля с зерном для лошадей. И еще вроде ничего не началось, а голова от забот уже кругом шла.
Ну да не до страданий — следовало собой заняться, как следует.
Жаль, как следует не получилось — едва в избушку вошла, дошаталась до кровати, да и рухнула… сна хотелось хоть немного, хоть капельку, хоть единую минуточку… Вот пара минуточек только у меня и была.
***
Первыми явились черти!
Их никто не звал, да и «нечистью» они были лишь условно, по большей же частью подземный народ относился к огнепоклонникам и подчинялся, если этот народец вообще был способен подчиняться, дьяволам. Последним было откровенно говоря вообще плевать, на то куда и зачем заявляются их подопечные, но тут такая маленькая деталь — между дьяволами и ведьмами имелся мирный договор.
Так что как только басурмане налетели, я молча вышла из избушки.
Черти застыли в тех позах, в которых были застигнуты. Парочка лапала русалок, большинство уже потянулось к бочкам с вином, кое-кто и на кикимор позарился, а тут я.
— Ой, — вымолвил ближайший хвостатый, и дернув пятачком, втянул воздух, да и взвыл дурниной: — Ведьма!
Унеслись черти быстрее, чем появились. Вот они были — вот пыль осталась там, где только что были. Одна проблема — кикиморам, неожиданно, все понравилось. Русалы, просто, не в их вкусах, водяной на кикимор не падкий, мужика в болото и силком не затянешь, а вот черти…
— Госпожа лесная ведунья… — протянула, глядя в сторону, куда только что умотали черти, одна из кикимор.
А я подумала, почему бы и нет.
— Вот как битву закончим, устроим пир… чертей позову.
Кикиморы воодушевились мгновенно!
Забегали быстрее русалок, а те от них шарахались, в принципе не понимая, как можно было польститься на мужиков с пятачком вместо носа? Ну да у всех вкусы разные, чего уж тут.
И пошла я наряжаться.
***
Долго думала что надеть. С одной стороны ведьма я, ведьма как есть, и основная часть нечисти это сразу почувствует. А с другой — я ведунья лесная, всему лесу хозяйка, от того и к наряду следовало подойти ответственно.
Открыв сундук, покопалась в закромах. И показалось мне, что до чего ж у меня жизнь была привольная да спокойная, до охранябушки. В сундуке много чего скопилось — рубашки льняные вышивкой украшенные, сарафаны цветастые, яркие, в которых я по ярмаркам ходила. Ленты для волос, бусы деревенские, простецкие, лапти удобные. Жила себе ведунья Весяна легко да привольно, ни бед ни горестей не зная. И недолго ведь так жила, а теперь, кажется, целая жизнь привольная прошла, а впереди страх один, да неведомое.
Но то все пустое, о другом думать надо — что надеть? Не готова я оказалась к роли хозяйки лесной, ох и не готова.
И тут в дверь постучали.
— Входи, Водя, — ответила не оборачиваясь.
Кто пришел я чувствовала.
Водяной вошел неслышно, остановился посреди избушки, огляделся.
— Готовишься? — спросил очевидное.
— Угу, — подтвердила, достав со дна сундука одно из своих старых платьев — черное, непроницаемо черное.
— А я с гостинцем, — несколько смущенно объявил Водя.
Обернулась, удивленно. Да так и замерла.
Водяной держал ларец плоский, а в нем, на черном бархате сияли, переливаясь, изумруды яркие, в полумраке светящиеся, магические.
Поднялась как сама не заметила, подошла, прикоснулась к камням. Колье, серьги, пояс, браслеты, кольца, все невесомым казалось — на черном бархате терялось черненое серебро, от того тяжелые камни казались легкими.
— Откуда? — спросила, скользя пальцами по украшениям.
— Давно хранил, — водяной едва заметно улыбнулся. — Выменял на жемчуг речной у водяного морского, еще когда ты тут… ну появилась только. Долго ждал, хотел на день весеннего равноденствия подарить тебе, как только уйдет печаль из глаз твоих… да вот не дождался.
Подняла взгляд, растерянно посмотрела на водяного, и слов… не было. Не смогла вымолвить ни единого.
— Не отказывайся, — вдруг попросил водяной. Вздохнул и пояснил: — Вампиры же явятся, а ты их сама знаешь, снобы еще те, они по одежке встречают, да по каменьям драгоценным. Я и платья захватил. Нужно?
Кивнула.
Водя положил ларец на стол, ушел к дверям, и вскоре втащил сундук мореный размером чуть не в половину кровати моей.
Открывал долго, с трудом, рассказав в процессе:
— Не надеваны ни разу. Чародейки к выпускному готовились, наряды шили себе в городе по заказу особому, а как приехал купец с заказом… ну ты помнишь, не было уже чародеек.
— Помню, — тихо сказала я.
Водяной кивнул, и все же справился с замком, откинул крышку. Все платья были тонкой бумагой переложены, к каждому обувь шла… да не каждое мне по размеру было. А те, что по размеру… не по статусу. Уж думала свое темное надеть, да тут на дне сундука откопала черное, бархатное, телу приятное. И ткань такая — отпускать не хотелось. Что ж, его и выбрала.
Когда вторую серьгу вдевала, ощутила вторжение — вампиры, как и всегда, были пунктуальны.
«Пропускай» — приказала Ярине.
«Придержи» — попросила Лесю.
И окинула себя взглядом в зеркале.
Бледная, да. Но наносить зеленую пудру не стала — я ведьма, перед своими я скрывать этого не буду. Вороново-черными казались темные волосы… не скоро еще я свой цвет верну, ох не скоро, ну да не печаль это, а ныне и вовсе преимущество. Прямые черные пряди, уж куда как более подходят властной лесной хозяйке, чем непослушные цвета свежей палой листвы волосы. Черное платье обтянуло до колен как вторая кожа, рукава длинные, вырез не скромный, но и не чрезмерный. И изумруды сверкающие на шее, руках, поясе. Знатный подарок сделал мне водяной, знатный и эффектный… И Водя прав, это самое то, чтобы вампиров встречать.