забыла
Я забыла. Просто забыла поздравить папину дочь. Вторую дочь от второго брака.
Он написал мне. Напомнил поздравить, когда они, видимо, уже отчаялись ждать моих поздравлений.
И мне стало так неудобно, так неуютно в собственном теле. Как я могла забыть? Как я могла забыть про этого чудесного ребенка: светлые кудри, голубце глаза и улыбка до ушей, приправленная детским сиплым смехом?
Я, несомненно, извинилась за свою идиотскую память, сердечно поздравила и пожелала всего, чего можно пожелать четырехлетней девочке; но ощущение, будто этого теперь мало, критически недостаточно, чтобы задобрить отца, чья старшая дочь так беспечно забыла о таком важном дне в жизни его маленькой копии, удачной второй попытки.
Я чувствую себя провинившейся, хотя понимаю, что проблема устранена, и маленькая девочка будет довольствоваться праздничным тортом на другом конце страны, забыв о моих словах через секунду после получения подарков. Но я все равно чувствую себя провинившейся.
И когда я уже поймала себя на неком эмоциональном отрыве от земли, вовремя осознала, что моя паника вдруг пытается выйти за пределы тела, так что пульсациями отдается в конечности и виски, пытаясь пробить нерадивое глупое тельце, — я поняла, насколько же велик мой страх оказаться плохой дочерью.
Ведь мне не столько боязно за то, что подумает четырехлетний ребенок, сколько за то, что подумает обо мне мой отец.
Отец, который когда-то вовремя обо мне вообще не подумал.
И почему, почему мне постоянно кажется, что я не такая? Что не заслужила? Почему мне так нужно его одобрение и поощрение, когда я давно уже привыкла справляться без них?
Может, я, в свое время, не доделала, не доработала, не достигла того уровня идеального ребенка, чтобы он захотел остаться со мной?
Не заслужила, не заработала, не заполучила. И даже сейчас я продолжаю пытаться заслужить, заработать, заполучить.
Я продолжаю пытаться быть лучшей версией, лучшей попыткой; послушной, веселой и улыбчивой, никогда не плачущей: даже при прощаниях в аэропорте, — чтобы просто не заставлять его чувствовать себя виноватым и расстроенным.
Ведь уже давно эти улыбки для меня стали каторгой, измученными пародиями на реальность, где я довольна сложившимися обстоятельствами и живу, не вспоминая и не оглядываясь назад, не представляя, как могло бы быть, если бы...
Ведь лучше я буду чувствовать себя виноватой и расстроенной весь четырехчасовой полет домой.
И лучше я не буду заслуживать любви, чем он будет смотреть правде в глаза и понимать, что он моей любви не заслужил.
И моя любовь будет оставаться детской, той самой любовью-воспоминанием, любовью, питающейся остатками прошлого, которые еще цепляются и теплятся в моей памяти.
Такая любовь не подкрепляется ничем, она бездарна и беззащитна, ничем не оправдана. И если бы она предстала перед судом, то никто бы не вызвался её защищать, потому что все доказательства её невиновности и невинности — уже с истекшим сроком годности и давно уже не подкрепляются временем.
И я, как обвинитель и как жертва, так и останусь незаслужившей, недолюбленной, и, к сожалению, виноватой.