Я видел, как умирают звёзды
В мире, лишённом всякого намёка на счастье и всеобщее благоденствие, в мире, что утратил способность порождать прекрасное и не закрывать глаза на гнусное, в мире, позабывшем чудеса полёта грезящей мысли и беззаботного мечтания, в мире, знающем лишь гнёт порочащего слова и ревнивый взгляд случайного прохожего, жил мальчик, влачимый верой в светлое, безмятежное будущее...
Чересчур банально? Слащаво? Я согласен.
Вы правы — никакого мальчика, чей ум уж давно как пронизан слепыми надеждами на новую жизнь, в действительности не существовало. Либо же мальчишка был, однако, сам того не ведая, он длительное время подвергал собственный рассудок неумолимой деградации, подобно тому как личность наркозависимого предаётся медленному, мучительному распаду, а его тело — неотвратимому болезнетворному гомеостазу.
Такие сюжеты, донельзя тривиальные и, не побоюсь этого слова, безыскусные, давным-давно изжили себя, погрязнув в несметном потоке себе подобных.
Давайте-ка чутка переиначим нарратив:
В мире, где не осталось места хрупкой ребяческой надежде и прозаичному детскому мечтанью, жил мальчик, страждущий от повсеместных гонений и постылых навязчивых грёз. Да — он страдал, был вконец обессилен и решительно изнурён безынтересной, будничной галиматьёй, что неподъемной грудой сваливалась на него изо дня в день. Однако самое что ни на есть пренеприятное обстоятельство заключалось в его богатом воображении — несоизмеримо богатом воображении. Быть может, он и не хотел прослыть тем редким обладателем визионерского таланта предвидения и видения картины в целом, но факт есть факт: мальчишка никоим образом не мог контролировать поток бурной фантазии, ибо проявлялась она в своей самой недоступной и непостижимой ипостаси — сновидениях.
Шли дни, недели, месяцы, годы, десятилетия, а парнишка всё не рос. Нет, он, конечно, взрослел внешне — то есть телом, — но никак не внутренне: нравственно он оставался прежним маленьким мальчиком. И дело было вовсе не в нём самом и даже не в окружавшем его обществе. Подоплёкой его незрелого поведения и до боли странного мировосприятия были те самые фантазийные сны, беспрестанно ему досаждавшие. И, посмотрев на нашего чудаковатого протагониста сквозь пальцы, можно было бы смело заявить: «Да, это вполне обычный молодой человек! Заурядный и самый что ни на есть нормальный человек», — но всё же что-то в его манерах кричало об обратном. Возможно, виной тому стала его необъяснимая тяга проецировать фантасмагоричную белиберду на осточертевшую вкрай реальность, заунывную и однообразную. И, наверное, в своих задатках прозаика парень отличался особой прозорливостью и впечатляющей насмотренностью, но уж явно не осмотрительностью, ибо бредил он невесть когда и лишь бы где.
— Я видел смерть Вселенной, — сказал он офисному коллеге за чашкой обеденного кофе.
— Я знаю, как умрёт твоя семья, — обмолвился он в баре.
— Я ненароком убил миллиарды, — признался он в участке.
В пользу паренька скажу, что едва ли его бредни походили на простое помешательство. Скорее это выглядело как своеобразная попытка кромешного самозабвения. Да, пожалуй, так оно и было.
Откуда я всё знаю? Как смею настолько непринуждённо и безбоязненно разглагольствовать о чужих пороках и недугах? Всё предельно просто: я и есть тот маленький юродивый мальчишка.
Когда мир стал старым и способность грезить о совершенстве покинула человечество, когда многоэтажные города устремились в дымное, обнизанное тлетворным маревом небо, упираясь в него своими мерзкими башнями и остроконечными куполами, в чьей тени уж никому и в голову не приходило мечтать о сияющем солнышке или цветущем по весне луге, когда постиндустрия вытеснила с мирового холста его прекрасное поэтическое ядро и люди принялись воспевать лишь о ратной славе и всяких изломанных фантомах с запятнанными, смотрящими внутрь себя глазами, я отправился в запредельные космические сферы искать утраченные человеком мечты.
Однажды в мою маленькую комнатушку, пропитанную многолетней затхлостью, вторглись необузданные вихревые потоки внеземного свечения таких восхитительных цветов и благоуханий, коих, пожалуй, не бывает ни в нашем мире, ни за его размытыми чертогами. И я выглянул в окно, и поддался я непримиримому влечению к неизведанным долинам пурпурных туманностей и квазаровых спиралей. И понёс меня лучистый свет прочь от серых городов — прямиком в забвенные космические пространства, объятые шлейфом огненных клубов и дивных созвездий. Запредельные наркотические океаны звёздной пыли, где плещутся невиданные дельфины и морские нимфы, шумели там, зажжённые солнцами, о которых люди не имеют ни малейшего представления. Бесшумная и непостижимая стихия несла моё невесомое тело в собственную беспристрастную обитель. И плыл я в её ясном как тысячи рассветов отражении много временных циклов, коих не сосчитать земным календарям. И видывал я в глубине растяжимых вселенских шатров удивительные изумрудные лукоморья, иноземные рубиновые закаты и позолоченные мягким погретым песочком берега, овеянные ароматом лотосов и окроплённые багряными зарницами...
Моё переломанное тело обнаружили ниц лежащим в сугробе лишь на следующие сутки после выпадения из окна. Никто и предположить не мог, что я — самый обыкновенный парень — способен на такой бесславный поступок. Хотя что уж там говорить! Всё было ясно ещё давно: я помешан на сверхъестественном и сломлен неугодной реальностью.
Я всё предвидел. О собственной кончине я знал заблаговременно. Я зрел тление и прочих существ. И септиллионы веков, сложенных в рекурсивную петлю, стремглав проносились мимо, сгорая предо мной. Кроткий и безропотный, я покоился во мраке собственных видений, сотворяя новые миры, просыпаясь и возобновляя сей порочный цикл вновь. Кажется, именно там я был нужен. Наверное, для них и, в частности, для себя самого я был кем-то вроде Бога. Я был тем, кто сохранил угасавший ум ребёнка, пока тот спал; я тот, кто провёл его по нетленной тропе фантазий; я — творец запредельных космических сфер; я — господня длань. Нет! Нет... Я и есть сам Бог!
Я видел, как умирают звёзды.
Я созерцал вырождение миров.
Я наблюдал восход и крах цивилизаций.
Я знаю то, что передать горазд лишь образно.
Я безумен, ибо всезнанию я прежде предпочёл всесилье.
Я сплю, и в снах я созидаю, покуда вновь не пробуждаюсь, умерщвляя триллионы.
Я слеп и стар — я старше звёздной пыли; и даже голос мой — зародыш собственной кошмарной сути.
Любовь моя к вам бесконечно велика, как и беспощадна моя к вам станет кара.
Не в силах я отвратить Вселенной угасанье, ибо нет меня: я всё ещё в утробе — отчаявшийся понять своё предназначенье.
Однако я был, я есть и я буду... буду всегда.
Я есть космический ужас.
Я есть богобоязненность.
Я есть непреложная истина.
Я есть Провиденс...
Трибьют Говарду Филлипсу Лавкрафту