5 глава
Лалиса
От бега под дождем у меня перехватывает дыхание. Разбивает его вдребезги.
Почти обрывает.
Когда я прихожу домой, моя промокшая одежда прилипает к коже. Мои ботинки
хлюпают. Мои пальцы на ногах холодные и онемевшие. Непослушные пряди волос прилипают к вискам и лбу, вода стекает по всему телу.
Я стою в нашем маленьком саду, переводя дыхание, и прижимаю дрожащую ладонь к
груди. Сердцебиение становится неровным и сбивается с ритма, словно протестуя. Я закрываю глаза и откидываю голову назад, позволяя дождю лупить по мне. Пропитывать. Очищать.
Капли стучат по моим закрытым векам, и это чувствуется почти как успокаивающая ласка. Я всегда любила дождь. Дождь все скрывает. Никто не видел слез. Никто не заметил ни стыда, ни унижения.
Были только я, облака и льющаяся вода.
Но в этом-то и фишка дождя, не так ли? Это всего лишь камуфляж, временное решение. Им можно промыть только внешнюю сторону. Он не может просочиться мне под кожу и отмыть мои дрожащие внутренности. Стереть мои воспоминания – тоже не вариант.
Прошел едва ли час с тех пор, как руки Чонгука были на мне – повсюду. Я все еще чувствую это. Его дыхание. Его близость.
Его безумный взгляд.
Я запираю эту встречу глубоко в темноте своей головы и тащусь ко входу. Мне нужно переодеться, пока я не простудилась.
Наш дом расположен в уютном районе, принадлежащем к верхушке среднего класса. Он двухэтажный, и в нем больше комнат, чем нам нужно. Мы втроем приложили все усилия, чтобы сделать его как можно более домашним. Мы посадили апельсиновое дерево. Несколько кустов роз. Мы с дядей самостоятельно ухаживаем за садом, но в последнее время у него на это нет времени.
Мои движения деревянные, когда я набираю код и вхожу внутрь. Дизайн интерьера был тщательно подобран тетей Блэр. Несмотря на минимализм, он стильный и современный. В гостиной зоне установлены темно-синие и бежевые диваны. Книжные полки также темно-синие с оттенком силы, который олицетворяет характер не только дяди Джексона, но и тети Блэр.
Не потрудившись открыть высокие французские окна, я тащу свои онемевшие ноги наверх. Тетя и дядя не появлялись до поздней ночи. Чем больше растет их компания, тем меньше я их вижу.
Иногда они работают всю ночь – будь то в офисе своей компании или у себя дома. Иногда один из них возвращается, чтобы переночевать, но в большинстве случаев они этого не делают.
Мне скоро исполнится восемнадцать, и я всегда была ответственной, так что я
прекрасно чувствую себя одна. В глубине души я знаю, что им не нравится оставлять меня одну – особенно тете Блэр.
Когда я одна или с Ким, она звонит тысячу раз – даже с учетом расположения дома в безопасном районе и включенной системы сигнализации.
Боже. Я не могу поверить, что прогуляла школу. Я просто не могла сидеть в одном классе с Чонгуком и притворяться, что со мной все в порядке.
На протяжении двух лет я гордилась тем, что ходила по одним с ним коридорам с высоко поднятой головой, независимо от того, что говорили или делали со мной его миньоны. Сегодняшний день был слишком.
Слишком ненормальным. Просто слишком.
Моя стальная воля, как мне казалось, рассыпалась в считаные минуты.
Я всегда слышала о переломных моментах у людей, но я была слишком глупа, чтобы
думать, что у меня их не будет. Я познала самый жестокий путь своего сопротивления. У меня перехватывает дыхание, когда я вхожу в свою комнату.
Мое убежище.
Я всегда шутила с тетей и дядей, называя ее своим королевством. Уютный декор выполнен в пастельно-розовых и черных тонах. У меня есть собственная
библиотека, заполненная книгами по психологии и китайской войне, расположенными в алфавитном порядке.
Компакт-диски свисают с потолка как занавеска, отделяющая мою кровать от письменного стола. На стене напротив кровати висят два огромных постера моих любимых групп: Coldplay и Bastille.
Я бросаю свой рюкзак на пол и нажимаю кнопку воспроизведения на своем айпаде. Hypnotised группы Coldplay заполняет пространство. Слезы наворачиваются на глаза, когда я снимаю с себя промокшую одежду и вхожу в ванную.
У меня чешется рука. Необходимость счистить с нее грязь делает меня одержимой.
Я останавливаюсь у раковины и мою, скребу и потираю руки друг о друга, пока они не становятся ярко-красными.
Когда я поднимаю глаза к зеркалу, мои губы приоткрываются. Это я. Колдовские платиновые волосы. Детские голубые глаза. Но в то же время я не вижу в отражении себя. Там внутри пустота.
Там... оцепенение.
Я собираюсь пойти в душ, когда что-то еще останавливает меня. Мой шрам.
Несколько карминно-красных отметин окружают его. Этот псих оставил долбаные засосы вокруг моего шрама?
Что, черт возьми, творилось в его ущербном мозгу?
Я отрываю взгляд от зеркала и принимаю самый долгий, обжигающий, душ в истории. Когда я возвращаюсь в комнату, песня меняется на Good Grief группы Bastille. Я позволяю музыке плыть вокруг меня, когда забираюсь в постель, все еще в полотенце, и закрываю глаза. Я борюсь со слезами и проигрываю.
***
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Мои волосы прилипли к лицу от пота. Тепло окутывает мое тело, и мои груди напрягаются под полотенцем. Но это еще не все.
О боже. Моя рука лежит у меня между ног, и я... мокрая. Я отдергиваю руку, как будто меня поймали на воровстве.
Я даже не помню свой сон, так что, черт возьми, должна означать эта реакция?
Окружающее пространство возвращается в фокус. Мягкий свет от лампы. Музыка,
которую я оставила включенной. Припев из песни Grip группы Bastille проникает глубоко в меня. Что-то о Дьяволе, схватившем за руку и утащившем в ночь.
Неоново-красные цифры на тумбочке показывают семь вечера.
Я соскальзываю с кровати, желая, чтобы температура моего тела вернулась к норме. Глубоко вздохнув, я надеваю пижамные шорты и футболку, собираю волосы в пучок и сажусь за свой стол.
Мой первый день в выпускном классе начался с катастрофы, но ничто не отнимет у меня Кембридж.
Я достаю свои книги и задания, организованные по методу Эйзенхауэра, и погружаюсь в учебу. В течение тридцати минут мой разум остается настроен на обучение. Затем я начинаю дрейфовать.
Ручка задевает мою нижнюю губу, когда мои мысли по спирали сворачивают в
направлении, которое им не следует брать. Даже когда я хочу забыть, у моего тела есть своя собственная память. Мое тело все еще помнит, как Чонгук держал меня. Как он был жесток, потому что я боролась.
Мои глаза до сих пор помнят ту темную, бездонную пустоту и пренебрежение.
Если бы я не заплакала, что бы он сделал?
Дрожь пробегает по мне при этой мысли.
В старых китайских военных книгах говорится, что лучший способ понять кого-то – это посмотреть на вещи с их точки зрения. Думать, как они.
Ни за что на свете я не стану делать это с Чонгуком. Развратные хулиганы не заслуживают того, чтобы их понимали.
После того как меня окрестили изгоем, я думала, что однажды карма укусит таких
ублюдков, как Чонгук, за задницу, и он перестанет мучить меня своим существованием в школе.
Я лишь обманывала саму себя. Чонгук, может, и псих, но он умный. Он знает, когда нажимать на кнопки, а когда
отступать. Сегодня он застал меня врасплох.
Ха, преуменьшение века. Он напугал меня. Он перевернул мой мир. Он заставил меня усомниться в себе. Поскольку он держался на расстоянии в течение двух лет, я никогда не думала, что он приблизится. Так близко.
Я все еще слишком смущена тем, что я чувствовала. Что я чувствую. И тем сном – или кошмаром, – что мне приснился.
Я точно знаю, что он взял то, на что не имел права, и что я чертовски ненавижу его за это. Но больше, чем его, я ненавижу себя за то, что позволила ему забрать это.
Раздается стук в дверь. Я вздрагиваю, прикусывая ручку и губу. Ой. Я расслабляю выражение лица.
– Входите.
Тетя и дядя заходят внутрь, оба все еще в своих рабочих костюмах. Когда тетя Блэр наклоняется, чтобы обнять меня, я встаю и остаюсь в ее объятиях слишком долго. Под вишневыми духами скрывается мамин аромат. Что-то напоминающее сахарную вату и лето.
Я не знаю, почему я думаю об этом прямо сейчас, когда я даже не помню свою маму. Сегодня я скучаю по ней.
Я скучаю по жизни, которую не помню.
Неохотно я отстраняюсь от тети и обнимаю дядю Джексона. Он целует меня в макушку. Дядя классически красив, у него каштановые волосы и кобальтово-голубые глаза. Несмотря на то что его телосложение лучше среднего, у него пивной живот.
– Я звонила, но ты не взяла трубку. – Тетя изучает мое лицо тем пристальным взглядом, который ставит ее клиентов на колени.
Как будто она распознает ложь еще до того, как я ее произнесу.
– Извини, я забыла его.
– Я позвонила в школу, – говорит она. – Мне сказали, что ты ушла домой.
– Я... – Черт. Я не думала так далеко наперед, когда уходила. – Мне было нехорошо.
Дядя Джексон нависает надо мной, его лоб нахмурен.
– У тебя снова учащенное сердцебиение, тыковка?
– Нет. – Я заставляю себя улыбнуться и чертовски надеюсь, что они в это поверят. – У меня просто разболелась голова, и я хотела вернуться домой и отдохнуть. Простите, что я не позвонила.
– Мы так беспокоились о тебе, милая. – Тетя приглаживает мои волосы. – Я пришла домой пораньше, чтобы проверить тебя, но ты спала.
– Я же говорил тебе, что с ней все будет в порядке, – вмешался дядя. – Где ты забыла свой телефон?
– В... школе.
Потрясающе, Лиса. Я выдаю одну долбаную ложь за другой. Больно лгать им, но я скорее умру, чем подвергну компанию тети и дяди опасности. Их имена и имя гребаного Чон Чонгука не должны существовать в одном предложении.
Тетя продолжает внимательно рассматривать меня с ног до головы, как будто она ожидает, что я упаду в обморок в любую секунду.
– Головная боль из ниоткуда – это подозрительно. Может, нам стоит навестить доктора Альберта?
– Это просто головная боль, Блэр, – говорит дядя от моего имени.
– Головные боли – это симптомы самых чудовищных болезней, Джексон, – возражает она.
– Одна из них – простая усталость.
– Я в порядке, правда, – вмешиваюсь я, не желая, чтобы они спорили. – Я просто
собираюсь немного позаниматься и лечь пораньше.
– Сначала ужин, тыковка. И мы должны сыграть партию в шахматы. – Дядя подхватывает меня под мышку и тащит из комнаты.
Он спрашивает о моем первом дне и рассказывает мне анекдот об их работнике. Он чуть не упал в обморок, когда ему позвонили и сообщили, что у его жены начались роды. Дядя Джексон умеет поднимать настроение, и я улыбаюсь вместе с ним.
Тетя следует за ним, но ей не смешно. Она продолжает пристально наблюдать за мной, как будто пытается проткнуть меня взглядом насквозь. Как только мы приходим на кухню, я улыбаюсь.
– Тетя, у тебя есть время немного позаниматься йогой? Это помогает при головных болях.
– Черт возьми, да. – Она хихикает, но затем ее улыбка гаснет. – Прости, милая, у меня так мало времени для нас, девочек.
Я качаю головой и говорю насмешливым тоном:
– Нет, это к лучшему. Слишком много девичьего времени отвлекло бы меня от Кембриджа.
Тетя возится за барной стойкой, а я сажусь на свободный табурет. Дядя подходит ко мне сзади и массирует мои плечи.
– Я собираюсь хорошо подготовить тебя к Кембриджу, тыковка.
Тетя закатывает глаза.
– Это не игра Премьер-лиги, Джексон.
– Игнорируй ее. – Дядя наклоняется и шепчет: – У меня есть билеты на игру «Арсенала» на следующей неделе. Угадай, кто приглашает тебя на свидание?
Моя грудь трепещет от возбуждения. Я ненавижу футбольную команду нашей школы, или, более конкретно, я ненавижу придурков, которые играют в ней, но я люблю саму игру. Дядя обратил меня на темную сторону и превратил в канонира – непоколебимого фаната «Арсенала».
– Тебе лучше не просить ее бросить учебу, чтобы пойти на какую-то дурацкую игру.
– Конечно нет, – говорим мы с дядей одновременно, затем он фыркает, и я тоже не могу удержаться от смеха.
Тетя складывает руки на груди и постукивает ногой по полу. Мы с дядей заняты извлечением овощей из холодильника, пытаясь подавить смех.
– Командная работа, – шепчем мы с дядей друг другу.
На мгновение, только лишь на одно, я забываю о том, что произошло сегодня. Или, во всяком случае, пытаюсь это сделать.
***
Утром тетя отвозит меня в школу по дороге на работу. Всю ночь я вспоминала вчерашний день и подумывала о том, чтобы не появиться сегодня. Но затем у меня случилась минута гневного негодования на саму себя. Никто – включая Чонгука – не сломает меня.
Мое детство не смогло, и он, черт возьми, точно не сможет.
Я просто должна быть умной, когда имею с ним дело. Например, избегать того, чтобы
пытаться выбить из него все дерьмо и вернуться к свирепым переглядкам издалека. Я машу своей тете и вхожу в школу с высоко поднятой головой, как обычно.
Я слышу насмешки, но я не позволяю им вывести меня из себя. Тихий голос в моей голове нашептывает им. Бегите, детки, ваши маленькие шалости ничто по сравнению с порочностью Чонгука.
Несмотря на мой ободряющий монолог этим утром, который придал мне столь необходимую смелость, дрожь пробегает по моим конечностям, когда я подхожу к классу.
Я увижу его снова. Я увижу эти демонические глаза. Эту садистскую ухмылку. Эту темную душу.
Сукин сын. Как, черт возьми, я должна пережить целый год с ним в одном классе?
Что еще хуже, Ким нигде не видно. Поскольку у меня больше нет телефона, я позвонила ей со стационарного ранее, но она не взяла трубку. У меня еще есть немного времени до первого урока, поэтому я направляюсь к ее
любимому месту в саду.
Мой шаг замедляется возле дерева, где Эйден вчера поймал меня в ловушку.
Странное осознание сжимает меня за горло. Память моего тела снова срабатывает.
Я чувствую его руки повсюду на себе.
Я чувствую его запах среди деревьев.
Я вижу этот бездушный взгляд в его глазах. Сильная волна ненависти захлестывает меня, но это не все. Что-то еще, что-то совершенно аморальное захватывает и меня.
Убирайся из моей головы, черт бы тебя побрал!
Мои брови хмурятся, когда я прихожу в хижину и не нахожу никаких следов Ким.
Как и я, Ким никогда не пропускает занятия. Если она это сделала, должно быть, случилось что-то серьезное. Этому придурку Ксандеру лучше бы не причинять ей вреда, иначе я стану его худшим
кошмаром.
Я оборачиваюсь, и моя голова ударяется о сильную грудь.
– Пришла за добавкой, сладкая?