Оружие Сената
Арена была лишь началом. Каждый бой, каждая капля крови, пролитая мною, становилась частью легенды. Толпа шептала моё имя в термах, на улицах, в трактирах. И вскоре шёпот достиг стен Сената.
Однажды меня вызвали во дворец сенатора Лентула. Мрамор, золото, рабы — всё говорило о богатстве и власти. Но я чувствовал другое: запах страха. Он улыбался, наливал вино, говорил мягко, но его руки дрожали.— Иосивар, — произнёс он, — Рим нуждается в героях. Ты можешь стать не просто гладиатором, но защитником города. Ты можешь стоять рядом с богами. Я смотрел на него — и видел насквозь. Он не хотел героя. Он хотел оружие. Меня. Так началась новая игра. Меня стали приглашать на пиры, показывать народу рядом с военачальниками. Меня выводили к легионерам, и солдаты кричали моё имя громче, чем имя императора. В глазах армии я становился символом. Но я знал: чем выше я поднимаюсь, тем сильнее цепь, что пытаются надеть на меня. Однажды ночью я снова обратился к Нихилусу.— Я становлюсь частью их власти. Но чьей силе я служу — своей или их?
И Волк ответил:«Nemo tibi imperat, nisi sinas. Illi te credunt suum esse, sed tu illos devorabis.» (Никто не властен над тобой, если ты не позволишь. Они думают, что владеют тобой, но ты сожрёшь их.) Вскоре мне поручили первое дело — не на арене, а за её пределами. Город охватили беспорядки: восстание рабов в порту Остия. Легионеры медлили. Сенаторы спорили. А толпа требовала действий.
Тогда Лентул сказал: — Пусть Иосивар выйдет. Пусть народ увидит, что даже мятежный раб не устоит перед героем Рима. Я вышел в порт один. Толпа рабов, вооружённых цепями и факелами, встретила меня криком. Они смеялись, думая, что один человек не остановит сотни. Но я был не один. Со мной шёл Нихилус. Я поднял гладиус и произнёс:«Sanguis vestri erit fundamentum Romae!» (Ваша кровь станет основанием Рима!) И в ту ночь улицы порта окрасились красным. Я бился, как зверь, как буря, как сама смерть. Рабов было много, но каждый их крик, каждая капля крови только усиливали меня.
К утру не осталось никого. Только трупы и море, уносящее их кровь. Толпа в Риме ликовала. Сенаторы хлопали в ладони, улыбались, кланялись. Император сам воссел рядом со мной на трибуне игр. Они думали, что сделали меня своим оружием. Но в глубине души я знал: Я не их клинок. Я — пламя, что сожжёт их всех. И в ту ночь я сказал себе:— Пусть они играют в политику. Пусть используют моё имя. Но день придёт, и я не буду их оружием. Я буду их судьёй.