Пролог
В произведении могут наблюдаться разные виды ошибок, особенно графические и орфографические. На них указывать не запрещено
За оскорбление автора/читателей в комментариях - бан🚨
телеграмм канал (поддержать автора) - viviposse
Приятного чтения
——————————————————————
Пять лет назад
Пятый...
Пятый бокал мартини за этот вечер.
Но при этом она не падала с ног, в отличие от своих друзей, которые уже валялись пьяными в кустах.
Наблюдать за этим — такое интересное занятие.
— А знаешь, что она мне сказала? — нотки опьянения играли в её голосе. — «Хочу быть подружкой», — перекривила она какую-то несчастную девушку, которая пару минут назад вышла из бара в слезах. — Я бы ещё вкурила, если бы она сказала "шлюшкой" или ещё кем-нибудь.
Её подруга, выхлебавшая три чарки чистого коньяка, слушала её так внимательно, будто это не она минуту назад пела в караоке громче всех.
— Ну и пошла она на хуй, — ответила подружка.
— Полностью солидарна. За это надо выпить! Бармен! Несите ещё шампанского!
Два часа назад
Ответа на вопрос — «что я здесь делаю?» — я так и не нашёл. Мне сказали, что мы пойдём «развеемся», а в итоге я оказался в баре, где малолетки обливаются дорогим виски, даже не чувствуя того удовольствия, которое он может принести.
Не то чтобы я был экспертом в миксологии или алкоголе, но с уверенностью могу сказать — они долбоёбы. Пьют, как будто кто-то сейчас выключит музыку и начнёт экзамен. Жрут ледяную жидкость, кривясь, а потом с гордостью демонстрируют, как у них отплясывает язык.
Громкая музыка отдавала приглушённой болью в висках, но при этом подталкивала трезвого как стекло меня хоть к каким-то движениям. Всё вокруг пульсировало, мигало, мельтешило. Казалось, сам воздух сгустился до состояния ваты, от которой воняет потом, пудрой и плохо заваренной дешевизной.
— Ну же! Двигайся, бревно! — чуть ли не на ухо прокричал мне Рома, от которого всегда пахло или жвачкой с ментолом, или сигаретами с рук бывших.
— Та отъебись от меня.
Но, конечно, это не помогло — меня затащили в центр этого месива, как мешок с картошкой, который нужно срочно поставить в угол под колонку. Я не шёл — меня вели. Меня толкали, дёргали, кружили, как будто я не человек, а пропеллер на вертолёте, которому забыли объяснить, зачем он здесь.
Чьи-то бёдра подбивали меня двигаться в такт музыке, но мне было либо стыдно, либо просто страшно танцевать трезвым. Да и вообще танцевать — даже пьяным.
Хотя я и хотел. Я хотел. Но внутри всё сжималось: «не так двинешься — засмеют», «перестараешься — скажут, что выпендриваешься», «не будешь — скажут: унылое говно». Поэтому я просто стоял, пока кто-то не положил руки мне на грудь и не попытался расстегнуть рубашку.
Я скривился в отвращении. Не из ненависти, не из презрения к ней. Просто... не её это дело. Я не люблю, когда ко мне прикасаются. Особенно так. Особенно без спроса. Особенно если ты — не она. Я сразу же оттолкнул девушку. Та ойкнула — видимо, я был её опорой. Ну, значит, плохо стоит на ногах. Проблема решаемая. Не со мной.
Всё-таки мне удалось пробиться сквозь толпу пьяных подростков, которые толкали меня в разные стороны. Я, при своих размерах, двигался как автобус среди самокатов. Огромный, неуклюжий и единственный, кто хочет просто встать на парковку.
Подойдя к барной стойке, я словил взгляды мужчин постарше, уже заглатывавших третью чарку дешёвой водки. В глазах у них — тоска и одиночество, спрятанные за показной бравадой и сальными взглядами. Ну ладно. Лучше уж бухнуть у стойки, чем ждать, пока меня облапает ещё какая-нибудь шлюха.
— Красное, сухое, пожалуйста.
Оплатив заказ, я стоял и молча вертел бокал в руке, изредка делая глотки. Вино было терпким, немного кислым, как вечер, в который ты пришёл туда, куда не хотел. Я пил не чтобы напиться, не чтобы кайфануть. Просто... чтобы хоть что-то происходило.
Пришёл я сюда не по своей воле. Даже за миллион меня сюда не затащить. Меня просто нагло обвели вокруг пальца и чуть ли не на руках затолкали в этот бар. Сказали: «Раян, ну ты чё, там будет движ!»
Движ.
Ха.
Меня больше волнует, как бы не сорваться на кого.
Наша компания состояла из меня, Ромчика, Давида, Марка и ещё трёх девочек, которых я видел впервые. Одну из них точно звали Лина — она уже с самого начала решила, что я её персональный трофей, и только ищет момент, когда можно будет бросить якорь.
Ромчик, Давид и Марк — мои лучшие друзья, несмотря на огромную разницу в характерах и взглядах на жизнь. Пусть я и чувствовал себя пятым колесом в телеге — я был счастлив, что они рядом.
Они — единственный способ забыть Японию и всё, что с ней связано. Всё, что сожгло меня изнутри и оставило только имя.
Мы полные противоположности, ни внешне, ни по поведению не совпадаем, но каким-то образом сдружились.
Рома — голубоглазый блондин, ростом где-то метр восемьдесят три. Самый шумный из нас. Он — как петарда, которую бросили в толпу: вечно взрывается, вечно орёт, вечно делает какую-то хуйню, за которую потом мне с Давидом приходится краснеть и вытаскивать его, как кота с дерева. В школе он ещё более неуправляемый, чем на вечеринках, но я знаю: он не злой. Он просто... сверхчувствительный к веселью. И, кстати, несмотря на свой образ идиота с лишней энергией, он никогда не использует девушек. Для него они — не трофеи. И это — редкость.
Давид — грузин, дзюдоист. И не просто спортсмен, а тот, кто обожает быть в центре внимания. Он всегда зациклен на себе: прическа, кроссы, запах, освещение. Может часами фоткаться, пока не найдёт ракурс, где у него идеальный профиль. А ещё он вечно хвастается своими победами. Любит гонять мяч с мелкими пацанами и потом рассказывать, как сделал "петлю Марадоны" на пятилетке. Пацан реально кайфует от себя — и делает это громко, с музыкой, с публикой. Но что удивительно — он не подонок. Он может быть навязчивым, может быть самодовольным, но он не жестокий. У него нет этой холодной злости, которая прячется за фальшивыми улыбками других. Он может тусоваться хоть в аду, но если ты рядом — он тебя вытащит. Иногда — даже ценой своей пижонской репутации. Как-то он реально переспал с фембоем. Рассказал это нам с гордостью, как будто получил медаль. Я просто кивнул. Потому что, чёрт, он был честен.
Марк — блондин с чёрными, как обсидиан, глазами. Самый низкий из нас, но чёрт, как же на него реагируют девушки. До моего появления он был звездой, душой любой вечеринки, школьной гордостью. Но когда на сцену вышел я — он не дернулся. Не закатил истерику. Не обозлился. Он просто остался собой. И это было чертовски приятно. Он не тихий, нет. Но он в сто раз уравновешеннее всех нас. Умнее, наверное. Холоднее. Но по-хорошему. Он не ревнует, не сравнивает, не давит. Просто делает своё. И если ты упадёшь — подаст руку. Без пафоса. Без слов.
Мои раздумья прервал женский голос, такой приторный, что я даже не сразу понял, что он настоящий.
— Так вот ты где! А я тебя ищу! — Лина подошла сзади, по-пьяному улыбаясь.
Когда она успела? Мы только зашли.
— Я не буду танцевать, простите.
— Ну ты и зануда.
— Я просто трезвый.
— То есть ты обещаешь бурную ночь? — протянула она кокетливо, пальцем скользнув по моему торсу, поверх идеально выглаженной чёрной рубашки. От Tom Ford. Фу. Как будто этим можно впечатлить.
— Будь добра, не трогай меня, — в голосе моём звучало лишь отвращение. Надеюсь, это её отпугнёт.
— Ну-у, почему-у? Рая-а-ан... — теперь её руки были на мне полностью. Я едва сдержался, чтобы не вылить бокал ей в лицо. Всё моё тело кричало — убери руки. Прочь. Это не твоё. Это будет только одной. Когда-нибудь.
— Ну одну ночку... вдвоём...
— Отойди.
— Ну Ра-а...
— Отвали, я сказал!
— Эй! Ты чего это?! — она отдёрнула руки. Слава богу.
— Я же просил нормально: не трогай меня. Разве сложно соблюдать хотя бы это правило? — я кипел. Не знаю, что на меня нашло. Она же ведь и вправду ничего ужасного не сделала... наверное.
— Ну лапать же тебя можно.
Что?
Блядь?
Стакан уже летел в неё. Я больше не думал.
Звук битого стекла.
Как музыка для моих ушей.
— Ты что, совсем охуел?! Я же в белом платье! — закричала она.
— Я тебя вроде по-человечески просил отойти.
— Ну ты и уебище! Тебя что, мать не учила, что поднимать руку на девушку нельзя?! Тем более — выливать вино!
Я молчал. Мне нечего было сказать. Мне стыдно. Очень. Внутри всё сжималось. Она, по сути, и правда не сделала ничего ужасного. Она ушла, цокая каблуками, на которых даже ходить не умела.
Боже. Наконец-то.
Хотя, если быть честным... я просто пытаюсь оправдать то, что повёл себя как настоящий долбоёб.
Я обернулся к бармену. Он смотрел на меня в шоке. Видимо, впервые с таким сталкивается?
— Не переживайте. Я возмещу ущерб. Скажите, сколько.
— Да я... сам не знаю. На моей смене такое впервые. Я только недавно сюда устроился.
Оно и видно. Молодой, подтянутый. Я вообще не уверен, что ему и двадцать исполнилось.
— Тогда просто ещё один бокал красного сухого.
Бармен кивнул и налил.
Я встал в стойку наблюдателя, попивая терпкий напиток. Рому и Давида уже разнесло, а Марк ещё держался. Что за праздник сегодня такой?
Но тут... Приятный, тягучий, ванильный шлейф ударяет мне в нос, и в голове — как будто выключают свет. Всё замирает. Только этот запах. Тёплый, сладкий, интимный. Sol de Janeiro. Я знаю этот аромат. Я ненавижу себя, за то что знаю. Я ненавижу себя, за что он нравится.
Я поворачиваюсь в сторону источника. И вижу её.
Голая, загорелая спина. Без вульгарности, без показухи — просто спина. На ней держится одна единственная ниточка от платья. Хрупкая. Белая. Почти прозрачная. Как будто она существует только затем, чтобы я... развязал её.
Блядь.
Что со мной?
Она же не заметила, что я... смотрю? Нет. Пялюсь.
Но я не мог отвести глаз. Не потому что хотел — а потому что не мог. Как будто весь мой мозг — сквозь дым, шум и алкоголь — сказал "вот".
Меня впервые так тянет к девушке.
***
— Да всё будет нормально, не переживай!
— Но это всё-таки мой первый раз...
— Будешь валяться в кустах пьяная.
— Лера, бля-я-ять!
— Да шучу я, шучу! — засмеялась Лера, обвив Арину рукой, будто они подружки на выпускном.
— Да заткнётесь вы или нет?! У меня после вчерашнего голова трещит, как стакан после «Гадкого койота»...
— Бедняжка, — тут же, не удержавшись, перекривляю Айтадж. — Да ты вчера сама на барной стойке тверкала под «Опа-опа», а теперь страдаешь...
— Чувствую, завтра тренировку пропускаю...
— То мы бухаем на славу! — Лёша как следует лупит Михаила по спине, тот чуть не проливает Red Bull себе на ботинок.
— Да хоть за мой счёт! — крикнул кто-то из угла, и вся наша компания слилась в один большой взрыв хохота.
Мы не были какими-то особенными. Таких, как мы, в клубе хватало: пёстрых, вечно орущих, в ожидании того самого ах, что принесёт одна рюмка, одно признание, один взгляд. Каждый — в поиске чудесного спасения от будней и сломанного сердца.
Кто-то рыдал, едва услышав слово «бывший». Кто-то выносил из бара бутылку, как корону победителя, и тут же садился в полицейскую машину. Кто-то курил, кто-то обнимался, кто-то орал на танцполе песню, в которой было больше боли, чем в дневнике тринадцатилетней девочки.
А я?
Я — вся сияющая, в любимом платье, с идеальным макияжем и душой нараспашку — шла впереди, как капитан нашего весёлого пиратского корабля под флагом шампанского.
Прямо перед дверью я на автомате брызнула на себя ещё одним слоем Sol de Janeiro 62 Cheirosa. Мой боевой мист. Люблю, когда пахну так, чтобы мужчина оборачивался даже в противогазе. Ну или хотя бы чтоб потом не забыл, что это была я.
Барная стойка была моей первой остановкой. Я — на каблуках, с гордо поднятым подбородком, с лёгкой пьяной искоркой в глазах.
И тут я заметила его.
Он стоял там. Молодой. Статный. И пил... вино?
Красное, без коктейльных трубочек и глупых украшений. Как из фильма, где главный герой сидит в одиночку и переживает страшное прошлое, а потом влюбляется в простую девчонку, которая портит ему жизнь и спасает душу.
Чёрт. Он не заметил, что я уставилась?
Я надеюсь. Очень.
— Можно мне мартини, пожалуйста, — выдавила я максимально уверенным голосом.
— А мне виски с колой, — добавила Лера, всплывшая сзади, как акула в фильме ужасов. Я аж вздрогнула.
Я оплатила заказ, уселась на высокий барный стул — как королева. Почувствовала, как его взгляд буквально прожигает мне спину. Я знала это чувство. Оно не пугает. Оно раздевает. Я слышала, как натягивается тонкая нить на спине моего платья — единственное, что не давало ему соскользнуть.
И он смотрел. Не украдкой. Не под углом. А прямо.
Соберись, тряпка.
Это просто очередной «тип в клубе», от которого ты потом будешь плакать под одеялом и слушать Лану Дель Рей. Только через мой труп. Я себе поклялась — больше ни одному не позволю влезть под кожу.
Ни-ко-му.
————————————————————
Бокал за бокалом. Бутылка за бутылкой. Закуска за закуской. Песня за песней.
Мои ноги сами несут себя в такт музыке. То ли я плыву, то ли лечу. Я уже не замечаю ни лиц, ни света, ни дыма.
Кроме одного взгляда. Его.
Где-то между третьим бокалом мартини и вторым ведром игристого наступило великое просветление:
— Пойдём в караоке!
Ника кричала, как будто на кону стояли не шестьсот гривен, а её свобода. Айтадж хлопала в ладоши, Лера уже тащила меня, будто у меня выбора нет. И я, честно? Не сопротивлялась. Я всегда за шоу.
Зал караоке был ярким, узким и абсолютно не рассчитанным на наш уровень женской энергии. Там пели, не чтобы попасть в ноты — чтобы выплакать всё, что накопилось в грудной клетке. Это было скорее эмоциональное очищение, чем концерт.
— Ты думаешь, что я скажу «спасибо, бывший»? — кричит Ника.
— Надо было к чёрту слать тебя давно! — подпевает Лера.
— И если говорить спасибо — то всевышним! — орёт Айтадж.
— Что меня отвело, отвело... — тихо выводит Арина, но мы подбадриваем её: «Давай, Ариночка, выноси печень голосом!»
Я стою посередине, подтанцовываю, подпеваю, ржу и наблюдаю, как зал ловит нашу волну. Я не люблю такие песни. Но я люблю своих. Я люблю быть частью этого жара, где девочки становятся ведьмами, поэтессами, рок-звёздами.
И он всё ещё смотрит.
Стоит в темноте, как будто бар горит, а он — последний ледяной айсберг. Глаза — будто ножи, острые, молчащие. Но мне не страшно.
Мне горячо. Впервые кто-то смотрит на меня так, будто не тело видит, а душу разглядывает.
И я... теряюсь.
Это возбуждало. Не в смысле «хочу секса». А в смысле «хочу сказать "привет" и больше не отпускать».
Но для меня, как для человека, который с детства любил театральную сцену и знает, на что способен её голос, — караоке выглядело почти как оскорбление. Я не терплю фальшивых нот — особенно, когда фальшивит моё эго. Поэтому я решила показать, на что способен мой голос.
Но...
Последний бокал оказался контрольной точкой.
Для них. Не для меня.
— Мне... плохо... — прошептала Айтадж.
— Мне... тоже... — отозвалась Ника.
— Ку-у-у-сты! — заорала Айтадж и, смеясь, как безумная, поплелась к выходу.
Ника метнулась за ней, рвота уже дышала ей в шею. Айтадж облокотилась на столб. Ника... Ника упала лицом в идеально выстриженный куст.
С достойным финалом. На бис.
Арина и Лёша — наши спасатели. Они кинулись за ними.
— Ха-ха! Единороги! Плавают гипопотамы! Коровы срут под дабстеп! — бредила Айтадж.
Лёша вытаскивал Нику из кустов, Арина держала её волосы. Типичная пятница.
— Звони своему хахалю, пусть забирает тебя! — орала Арина.
— А-а-а... а где мой телефон?..
— СОНЯ! ОНИ В КУСТАХ! Но живы! К сожалению! — прокричал Лёша.
Я выглянула на улицу.
Да уж. Цветы жизни. Развалились, как мухи на сахаре.
Лёша вызвал такси для Арины и Ники.
— Мне Владу звонить?
— Звони! Я за неё платить не буду!
Я просто хотела найти Влада в телефоне Айтадж. Без любопытства, без копаний. Нажать, сказать: «Забери свою даму в кашемире», — и забыть. Но экран выдал сообщения.
Первое — «Ты где?»
Второе — «Я волнуюсь»
Третье — «Я могу заехать».
Я на автомате пролистала вверх. И зря. Очень зря. Там была переписка. Целая история. «Я скучал», «ты сегодня такая», «вот бы рядом», «помнишь, как тогда»... Сердечки. Милости. Обнимашки. Она отвечала. Не как друг. Как будто всё ещё ждала от него шага.
Айтадж. Та самая Айтадж, что через день меняет любимый цвет и всегда получает своё. Та, что знала себе цену, но каждый раз забывала, когда рядом оказывался хоть какой-то мальчик с вежливыми словами и хорошим парфюмом.
У неё было их много — клянусь, я сама путалась, кто из них кто. И каждый раз она радовалась, как в первый. Говорила: «Вот этот точно хороший. Этот — надолго». Я кивала. А потом приходила Влад. Он был... не самый худший, но точно не лучший.
Да, красивый. Да, умел сказать нужное. Но он был мягкий внутри. Не про чувство, а про хребет. Он нравился ей, потому что смотрел, восхищался, трепетал. Она могла быть собой. Но он не был для неё. А она — поверила, что это и есть «наконец-то».
Я смотрела в экран, и внутри было странно. Глупо, горько, как будто меня тоже предали. Она говорила, что они расстались. Что дружат. Что у него девушка, и всё ясно. Но они продолжали писать друг другу «доброй ночи». И он продолжал считать, что имеет право волноваться, ревновать, приезжать. А она... отвечала.
Я хотела написать ему всё, что думаю. Очень хотела. Но я вспомнила, как она смотрела на экран, когда он звонил. Как сжимала пальцы на подлокотнике, будто боялась не дозвониться.
Но я просто набрала:
«Да»
Через секунду:
«Ты обиделась?»
Ещё через мгновение:
«Я что-то не так сказал?»
Ты не так сказал. Ты не то сделал.
Ты просто ей нравишься. А ты не знаешь, что с этим делать. Я выключила экран.
Она вон валяется на Лёше, белая как альбомный лист, бормочет про летающих собак и поцелуи в космосе. Я знала, что она забудет эту ночь, как забывала сотни до этого. Но вот Влад — он останется. Даже если она потом будет смеяться, говорить: «Да что я в нём нашла?», он всё равно останется.
Потому что она верила.
И я тоже.
Хоть и знала — зря.
— СОНЯ! ПЕСНЯ! ТВОЯ! БЫСТРЕЕ!
Я отдала телефон Арине. Айтадж — бледная, как сырой пирожок. Я побежала на сцену.
Свет. Микрофон. И он. Всё ещё смотрит.
Кто ты, чёрт возьми?
Я запоминаю лица. Всегда. Но твоё вижу впервые.
И это пугает.
И... восхищает.
— Did you really think, I'd just forgive and forget, no... After catching you with her... Your blood should run cold, so cold... You, you two-timing, cheap-lying, wannabe... You're a fo-o-o-ol, if you thought that I'd just let this go
Мои губы сформировали улыбку, когда я увидела что он чуть не поперхнулся своим вином (уже не знаю какой это был бокал). Раз мой рот не умеет приносить удовольствие, то будет приносить страдания.
— I see red, re-ed, o-o-oh re-e-ed. A gun to your head, he-ea-ad, to you-ur he-ea-ad. Now all I see is red, red, red.
Я держалась из последних сил чтобы не засмеяться от вида его лица. Хоть он и стоял в тени, но я видела как краснеют его щеки. Не знаю, от стыда или от опьянения.
Музыка лилась по небольшому помещению, заставляя других девушек и женщин подпевать или хоть как-то двигаться, а не просто рыдать или же молиться о том чтобы их бывший помер обрыганым где-то на трассе.
Я чувствовала себя в своей стихии. Когда все глаза смотрят на меня. Когда я - центр внимания. Когда восхищаюсь мной и моим творчеством...
***
— Это было невероятно!
А я не мог даже пошевелиться. Меня будто приклеили к полу. Всё внутри застыло. Я не знал, что делать. Никогда раньше девушка так не въедалась мне под кожу. Никогда я не чувствовал себя настолько... разорванным изнутри. Как будто все мои внутренние стены треснули одновременно, и всё, что было за ними, — потекло к ней.
Я пытался дышать. Двигаться. Сделать хоть что-то, чтобы не выглядеть как идиот, парализованный собственным телом. Мне нужно было ещё вина. Срочно. Я уже не знал, сколько выпил за вечер, но, видимо, недостаточно.
Ноги наконец отлипли от пола, и я почти бегом направился к барной стойке. Нужно выметаться. Найти Рому, Давида, Марка. Забыть её. Выкинуть из головы её запах, глаза, голос. Мне нельзя, чтобы она продолжала жить у меня внутри
— Красное, сухое. И быстрее.
Краем глаза я заметил что она уже шла в сторону бара, но их задержала какая-то девочка. Не знаю кто она. Очередная шваль наверное.
И у меня начался тик. нога дёргалась сама по себе, будто сейчас выпрыгнет и побежит вперёд, опережая рассудок. Ещё секунда и я попаду под её взгляд. Под расстрел моей личности.
— Вот ваше ви-
Я выхватил бокал у бармена и скрылся в тени. Снова — наблюдатель. Моя стандартная позиция. Я ведь ничего не умею, кроме как наблюдать. Страшно подойти. Страшно сказать. Страшно что-то испортить. А я всегда всё порчу.
— А знаешь, что она мне сказала? — нотки опьянения играли в её голосе. — «Хочу быть подружкой», — перекривила она какую-то несчастную девушку, которая пару минут назад вышла из бара в слезах. — Я бы ещё вкурила, если бы она сказала "шлюшкой" или ещё кем-нибудь.
— Ну и пошла она на хуй, — ответила её подружка.
— Полностью солидарна. За это надо выпить! Бармен! Несите ещё шампанского!
Сколько в неё вообще влазит? Я успел сосчитать мартини. Но ведра игристого? Моя голова уже гудела. Даже не от алкоголя — от неё.
Она полезла в сумочку.
— Ой.
— Что там?
— У меня не хватает.
— Блядь. И что делать.
— Отменять заказ.
— Не-е-е...
— Я могу заплатить.
Мой голос был хриплым. Я чувствовал как она вздрогнула, когда я приблизился к ней. Встал прямо со спины. Так, чтобы моё дыхание коснулось изгиба её шеи.
— Не стоит, — ответила девушка
— Почему?
— Мы сами справимся.
— Не думаю.
— Да отстань ты от нас. Мы сильные независимые девушки, которые...
— Так вы будете оплачивать заказ? — с сарказмом и ноткой усталости спросил бармен.
— Да, — кратко ответил я и протянул кредитную карту.
Выпрямился. Спина щелкнула, как усталая лоза. Я был сгорблен всё это время, сам не замечая. Теперь она повернулась. Глаза расширились. Да, теперь я выглядел ещё выше. Ещё больше. Ещё ближе.
Я допил вино. Поставил бокал. Они смеялись, переговаривались. А я снова чувствовал себя ненужным. Лишним. Как будто не вписан в эту сцену.
— Кстати. Как тебя зовут, красавчик? — спросила кудряшка.
"Красавчик". Меня аж передёрнуло. В горле встал ком. Я вспомнил, как в средней школе это слово стало причиной того, что я неделю не мог говорить — от стыда и злобы.
— Даниэль, — сказал я. Соврал. Не знаю зачем. Просто... показалось правильным.
Она посмотрела на меня с лёгким подозрением. Мне стало холодно. Наверное, всё-таки заметила.
— Эм... а меня зовут...
— Это Лилия, а я Виола. Приятно познакомиться, — перебила её подруга.
«Лилия» посмотрела на «Виолу», будто не помнит, как её зовут. Или как будто слышит это впервые. Значит, они тоже наврали. Или одна из них. Или обе. Я надеюсь — обе.
***
— А она мне: «ну у меня же парень есть!» — выдохнула Лилия и разразилась смехом, как и все вокруг.
Марк присоединился к нам, пока Рома и Давид вовсю лапали всех, кто попадался под руку. Я заметил ещё двух друзей Лилии — они плясали, как будто сегодня их последняя дискотека. Похоже, раньше крутиться на голове они не умели.
— Так, ребят... Я уже пойду. Девушка дома устроит расстрел. Пока вроде допросом обошлось, но это явно не конец, — допил бокал шампанского Марк, протянув руку для братского хлопка.
Я понятия не имел, зачем люди это делают. Но всегда принимал. Не отвергал. Чтобы не подумали что я какой-то фрик.
— Ты уже уходишь? А «пока» сказать?! — вынырнули из толпы Ромчик и Давид.
— Давид! Какими судьбами? — Виола тут же включилась.
— О! Это...
— Виола, — она подмигнула.
У них роман? Почему мне никто не сказал?
— А, да. Как я мог забыть, — иронично пробубнил Давид.
Они соврали. Так же, как и я.
— Короче, сам добирайся, — Рома хлопнул меня по плечу. — У меня сегодня страстная брюнетка. Такой шанс ты упускаешь, недотрога.
Я сжал зубы. Я ненавидел, когда он называл меня так. Недотрога. Это не про слабость. Это про выбор. Про границы. Про то, что я не хочу быть ещё одним телом в списке. Но он не понимает. И не поймёт.
— Ой, да закройся ты.
— Где Давид?
— С Виолой. Он говорил, что у них турнир. Что-то важное.
— А. Ну да, — кивнул Рома. — Ладно. Не скучайте, голубки!
Голубки.
Я ему скоро глотку перережу.
— Кхм...
Минута молчания.
Немного затяжная.
Я смотрю на неё.
Она на меня.
— Лиль... ты только что посмотрела на меня так, будто собираешься трахнуть... или ударить. Я не уверен, что хочу выбирать.
Тишина. Еще более гнетущая.
Она моргнула.
Раз.
Два.
А в глазах — что-то между «ты охуел» и «давай быстрее».
Мне захотелось уйти. Захотелось остаться. Захотелось... её. Я не знаю чего я захотел. Наверное провалиться под землю.
Так же не знаю, что двигало мной в ту секунду. Может, вино. Может, весь вечер.
— Не думаю, что если ударю то будет с этого толк... А первое мне больше по душе...
Она прошлась по мне взглядом, и я почувствовал как моя кровь начала кипеть. Не от гнева. А от чего-то большего. Чего-то, чего я не чувствовал раньше.
Последний глоток вина был совершен зря. Горло обожгло, язык обмяк, но тело уже двигалось само — без разрешения, без тормозов. Мои руки были на ней.
Я поднял её на барную стойку и усадил, чтобы наши лица наконец-то оказались на одном уровне. Всё происходило будто во сне — в тусклом, бархатном, перегретом сном воздухе. Её глаза расширились, а мои — сузились. У неё в глазах был шок. У меня — голод.
Я пытался дышать. Но не мог. Лёгкие сжались, как скомканная бумага. Воздух не шел.
Её руки оказались на моей груди. Тёплые. Живые.
Я дернулся. Это вышло резко, как судорога.
И она тут же...
убрала руки.
Просто... убрала.
Что?
Я не помню, чтобы хоть одна девушка так делала. Обычно они смеялись, думали, что я играю. Но она — убрала. Словно поняла. Словно услышала мой вздох как крик.
Я вернул её руки на место. Осторожно, будто кладу их туда, где они должны были быть всегда.
И она — приняла это. Без слов. Без лишних жестов. Просто осталась. Со мной.
Она начала расстёгивать мою рубашку. Не торопясь. С вниманием, будто изучает. А я просто стоял. Не лапал. Не дёргался к её телу, не пытался задрать платье — это было бы... грубо. Неправильно. Недостойно.
Я держал её за талию, крепко, почти болезненно. Мне нужно было что-то держать, иначе я бы провалился. Не знаю куда. Или под землю. Или в глубь моих мыслей. Пальцы иногда сползали к её спине, едва касались кожи — и я чувствовал, как от моих движений по её телу ползут мурашки. Реальные. Отзывающиеся во мне.
Последняя пуговица, и ткань слетела с меня, как шелест. Я не помню, как. Просто — её уже не было. И я ринулся к её губам.
Целовал жадно. Как будто если не сейчас — то никогда. Как будто если не она — то никто. Мои губы были не просто губами. Это был крик. Это было спасение. Это был единственный способ остаться в этом мире.
Она отвечала мягко. Не спеша. Так, будто смакует, будто запоминает каждый миллиметр моего рта. Как будто знает — мы не встретимся снова. Как будто знает — я исчезну.
А я... Я жаждал. Целовал как голодный зверь. Я даже не знал, что умею так. Это было выше меня. Это было сильнее моего тела.
Я скользнул языком внутрь, и её вкус взорвался у меня не только на языке и в голове. Она простонала. Тихо, с придушенным шёпотом. Или выдохнула дрожащим голосом. Или и то, и другое. И я не выдержал — поцеловал сильнее. Глубже. Быстрее. Заставляя её чувствовать, насколько сильно я её хочу. Не похотливо. По-настоящему. Без грязи. Просто хочу.
Кислорода не было. Как будто нас засосало в вакуум. Как будто все молекулы воздуха решили исчезнуть.
Я отстранился. Дышать — не могу. Ртом, носом — не идёт. Хриплю, как будто горло закрыли замком. В голове всё плывёт, как вода в ванне после выстрела.
Моя рубашка — на полу. Её рука — на моей груди. Тепло, как огонь. Пальцы движутся по коже — будто она рисует узоры, а я каждый запоминаю. Я пытался отдышаться, а она — гладила. Молча. Так, как никто никогда.
— Всё хоро—
Я заткнул её поцелуем. Вторым. Мне не нужны слова. Ни жалость, ни трепет, ни «что ты чувствуешь». Не сейчас. Не от неё. Я не умею слушать. Я умею — касаться.
— СОНЯ! ТВОЮ Ж МАТЬ!
Будто кто-то ударил по голове. Вода. Стена. Крик. Имя, которого она даже не называла. Меня оторвало от её губ, как отрывают от счастья — насильно, резко, с холодом в грудной клетке.
— У ТЕБЯ ДАЖЕ ПЕРВОГО ПОЦЕЛУЯ НЕ БЫЛО! ЧТО ТЫ ВЫТВОРЯЕШЬ?!
На нас надвигалась целая буря. Не в переносном смысле. Настоящая — в лице её подруги, которую, судя по всему, звали Виола. Или Катя. Или Тор. Она пулей влетела в кадр, как будто за нею гналась армия и сразу — за шкирку, без предупреждений, с такой силой, что Соня — или Лилия? — чуть не снесла локтем мне подбородок.
И она уже тащила Соню-Лилию прочь — одной рукой, будто это не девушка, а надувная игрушка. «Лилия» упиралась.
— Лера, отпусти! Я серьёзно! Ну не надо! — сопротивление было... честным, но детским. Так, будто ей самой страшно, но и уходить не хочется.
Никто не слушал. Ни Лера. Ни я. Никто.
Я застыл, всё ещё ощущая её вкус на губах, её пальцы на груди, её запах на себе. Как будто кто-то резко выключил свет — и всё исчезло.
Кроме имени.
Соня.
— Ха, — кто-то хлопнул меня по плечу. Давид. Улыбался, как всегда. — А говорил, тебе не нравится, когда тебя трогают.
Я не ответил.
Даже не посмотрел на него.
Он хмыкнул и отошёл, как ни в чём не бывало.
А я стоял. Без рубашки. С пустыми руками.
И с пустотой в груди, которую заполнила она.
Но теперь. Нет её. Лишь только пустота, которая стала ещё больше...