1
"Маневровое устройство Марко... Анни Леонхарт... 104 кадетский корпус... Чтобы победить чудовище, надо отбросить человечность... Это из-за того момента, да, Эрен?.. Этот мир жесток..."
На подсознательном уровне узнав свой голос, Микаса просыпается в холодном поту, резко садится на кровати. Комната с простой белой мебелью. Тяжёлые тёмно-серые шторы. На стуле около кровати висит красный шарф. Микаса с облегчением откидывается обратно на подушки и смотрит в оштукатуренный неестественно белый потолок. И вдруг замечает крохотное чёрное пятнышко. Пытается разглядеть и опознать, хотя бы понять его природу, но его появление настолько ирреально и нелогично, что Микаса - Микаса! - просто устало закрывает глаза. Пробует заснуть снова, но ничего не выходит. В голове пульсируют и отзываются эхом знакомые голоса. Откуда она их знает? Непонятно.
"Чтобы победить чудовище, надо отбросить человечность..."
Это явно голос Армина. Уж его-то она ни с кем не перепутает - ещё бы, он её единственный друг. Другое дело, что она не помнит, откуда знает его. Микаса вообще ничего не помнит о своём детстве - ни о родителях, ни о доме, где раньше жила. Просто однажды она проснулась в этой комнате и пошла в школу. Наверное, чисто на автомате. И там с ней приветливо поздоровался худощавый голубоглазый блондин. Он выглядел знакомо, Микаса даже знала, как его зовут - Армин Арлерт. Но это было так давно, что граница между реальностью и фантазией совсем размылась и поблёкла. Теперь Микаса уже ни в чём не была уверена.
Поняв, что заснуть уже не сможет, Микаса снова садится на кровати и скидывает на пол одеяло, чтобы сонное тело окончательно проснулось от утреннего холода. Хорошо, что сейчас не ночь. Микаса смотрит на стоящие на стуле у кровати часы - шесть тридцать утра. Стул служит одновременно вешалкой и тумбочкой - так Микасе было удобнее. Она даже приделала к ножкам под сиденьем дополнительную полочку, на которой лежал её дневник и альбом с фотографиями, сделанными на старый коллекционный "Полароид". Так Микаса пытается убедить себя, что вот она, её жизнь, никуда не делась, все воспоминания на месте. Она начала фиксировать события из жизни тогда, когда осознала, что после определённого момента не помнит ничего. Своеобразная фобия, можно сказать.
Встав с кровати, Микаса наспех одевается в привычное простое бежевое платье и джинсовую куртку, не забыв и красный шарф, взявшийся непонятно откуда и оттого настолько ценный для неё. После этого она складывает в брезентовый рюкзак "Полароид", бутылку воды и кошелёк, обувается и выходит из квартиры-студии, закрыв дверь на ключ с брелком-пандой. Дома ей всё равно делать нечего.
Открыв дверь подъезда, Микаса тут же неосознанно направляется к морю, находящемуся буквально через дорогу. Она любит море, но оно для неё привычно; она не понимает детского восторга, который каждый раз испытывает Армин. И всё же она приходит на берег каждый день - для неё это что-то вроде ритуала. В альбом каждый день добавляется хотя бы по одной фотографии моря. Вот и сейчас, шагая по песку, Микаса привычно скидывает с плеч рюкзак и быстро достаёт "Полароид". В кадр попадает сосна, линия прибоя и только начинающее голубеть небо, по нажатию кнопки фотоаппарат фиксирует картинку и тут же печатает. Микаса аккуратно берёт ещё не высохшую фотографию за краешек, чтобы не смазать. Красивый кадр. Как будто живой. Микаса кладёт фотографию в карман рюкзака, который мысленно окрестила временным местом хранения - действительно, не таскать же с собой альбом.
Однажды за прогулку достав "Полароид" из рюкзака, Микаса уже не убирает его обратно. Один кадр моря готов. Теперь Микасе нужен город. Она закидывает рюкзак на спину и быстрым шагом идёт обратно. Как будто выполняет какой-то план, а не наслаждается утром, сулящим хорошую погоду на весь оставшийся день. Но это, конечно, не так - по крайней мере, так думает сама Микаса. Если спросить у неё, почему она так остервенело фотографирует всё вокруг, она ответит, не задумываясь ни на секунду: "Мне это жизненно важно". Голосом настолько холодным и будто режущим, что больше спрашивать ничего не захочется.
Поднимаясь от моря обратно в город, Микаса фотографирует начинающее подниматься солнце. "Полароид" исказит цвета и тени, но ей всё равно - если она не сфотографирует этот по-настоящему прекрасный восход, то никогда себе этого не простит. Даже не глядя на то, что распечатал фотоаппарат, Микаса ждёт, пока краска высохнет, и убирает фотографию в карман рюкзака. Подобные случаи она называет побочными, потому что они не запланированы. Вся жизнь Микасы состоит из традиций, которые она же и придумала. Ей так легче. Так уж устроена Микаса: что бы ни происходило вне привычной рутины, это также находится вне её зоны комфорта.
Поддавшись внезапному порыву, Микаса ещё раз поднимает глаза к небу. На фоне облаков чётко прорисовываются силуэты двух летящих птиц. Микаса почти на автомате подносит к лицу фотоаппарат; сквозь объектив "Полароида" птицы почему-то летят медленно, как будто в замедленной съёмке. Несмотря на то, что настолько сильное приближение у фотоаппарата не предусмотрено, птицы всё приближаются и приближаются. Микаса с неистовой силой вжимает глаз в глазок объектива, пытается уловить и запомнить мельчайшие детали. Чувствует порыв ветра, который приносит непривычные запахи, принюхиваясь, перечисляет их. Свежеиспечённый хлеб. Картофельная похлёбка. Трава. В голове нарастает звон, как от телевизора, когда сигнал не ловит. Птицы начинают приближаться с ужасающей быстротой. Сквозь звон и помехи Микаса слышит голос, как будто записанный на плохой диктофон.
"В тот день человечество вспомнило ужас, который они нам внушали..."
В объективе камеры изображение двух птиц выключается, как по щелчку пальцев. Начинают мелькать кадры: гигантский человек без кожи, от него идёт пар. Рука на высокой каменной стене. Страх на лицах людей. Огромные камни. Трупы. Кровь.
"...и наше унизительное положение пленников".
Микаса наблюдает за тем, как ещё один гигантский человек со светлыми волосами и огромным ртом пожирает женщину, которую держит в руке. Кровь брызжет прямо в объектив. Микаса лихорадочно нажимает на кнопку, отвечающую за совершение и распечатку фотографий. Раз. Два. Три. На автомате хватает дрожащими руками пахнущие краской плотные маленькие кусочки бумаги. В последний момент, когда Микаса делает снимок в четвёртый раз, в объективе вновь появляются две летящие птицы. Они легко перелетают за стену. Огромные люди не обращают на них никакого внимания.
Изображение выключается. Микаса отнимает фотоаппарат от лица, трёт глаз, который так остервенело вдавливала в глазок. В голове всё ещё звенит; в небе ни облачка и ни одной птицы. Микаса смотрит на распечатанные фотографии. Только голубое небо, и больше ничего. Эти фотографии она складывает в кармашек рюкзака более бережно, чем остальные.
Микаса давит на виски, пытаясь хоть как-то прогнать навязчивый зловещий звон и понять, что же она только что видела. Что-то... ужасное. Быть может, у неё галлюцинации? Но с чего вдруг? С головой у неё всегда всё было нормально, кроме, разумеется, абсолютного отсутствия воспоминаний до определённого момента. Может, это будущее? Но, опять же, с чего вдруг неожиданно появится какая-то новая раса гигантских людей? Слишком много вопросов и никаких ответов. Это буквально запутывает мысли Микасы в клубок. Она пытается возвратить свою жизнь в привычную колею: ей надо сделать фотографию города. Сконцентрироваться не получается и, как предчувствует Микаса, и не получится. Поэтому она бесцельно шагает по двойной осевой, разделяющей по-утреннему пустую дорогу на две части. И смотрит на небо.
Что происходит?
Голоса - такие знакомые, родные, но одновременно далёкие и забытые. Её собственный голос, произносящий фразу, которую она никогда не говорила. Одно это уже является нарушением привычного уклада жизни. Потом - это видение. Страшное. Отвратительное. Шокирующее. Ввергающее в состояние прострации. А видение ли это вообще? Что там, по другую сторону объектива старого "Полароида"? Микаса перебирает имеющиеся у неё факты, но они настолько не похожи на опору для какой-то теории, что она бросает это занятие и полностью опустошает голову от мыслей, пытаясь разглядеть за ними то, что ей подсказывает интуиция. А интуиция буквально кричит о том, что ключ к разгадке рядом. Что вот-вот Микаса узнает, почему однажды она проснулась, ничего и никого не помня, кроме своего собственного имени и почему-то Армина.
Вдруг Микаса улавливает запах свежеиспечённого хлеба - на этот раз совершенно реальный. В семь часов утра открывается булочная. Микаса уходит с дороги на тротуар, идёт к двери булочной, заходит, звякая звоночком. После обмена стандартным набором любезностей просит три маленьких батона и, заплатив за покупку, выходит обратно на улицу. Достаёт один батон, готовясь ощутить прекрасную тёплую мякоть хлеба, который так приятно пахнет. Внезапно снова появляется звон в ушах.
"Ешь".
Опять её собственный голос. Повелительный тон. Никогда она не говорила такого. Это абсолютно точно, ведь заставлять есть ей было некого - Армин и сам ел столько, сколько ему было нужно, а с другими людьми Микаса почти не общается. Она смотрит на кусок хлеба. Мощённый плиткой тротуар начинает мигать, каждый раз на секунду становясь каменным полом с тенями как будто от колонн.
"Не хочу".
Тротуар перестаёт мигать, звон в ушах постепенно затихает. Микаса быстро подносит руку с батоном к лицу, жадно вгрызаясь в него. Этот батон - настоящий. Она видит его в своей руке, чувствует его тепло кожей, вдыхает его запах, ощущает его вкус, слышит, как корочка его хрустит под её зубами. Это не галлюцинация. Не может такого быть. Хотя, конечно, возможно и то, что Микаса просто не разбирается в галлюцинациях. Но интуиция говорит, что надо напрячь все органы чувств, увидеть всё, что только возможно, каждый раз пытаться продлить видения, надо попытаться вспомнить. Вспомнить. Какое волшебное, почти несуществующее в сознании Микасы слово. Разве после стольких лет можно что-то вспомнить? "Да", - говорит интуиция. "Да, можно".
И Микаса безоговорочно, слепо верит. А что ей ещё остаётся?
И она идёт домой, чтобы ещё раз рассмотреть фотографии, чтобы сделать длинную, подробную, полную сквозящих в каждой строчке эмоций запись. В дневник она приклеивает скотчем одну из фотографий чистого голубого неба, которую сделала во время видения в "Полароиде" и пишет рядом, что там были облака, птицы, ужасные гигантские люди, которые пожирали обычных людей, как будто те были чипсами. Потом пишет про голоса во сне, про хлеб и чей-то чужой голос, который всколыхнул в ней что-то тёплое, какое-то странное желание защищать, пусть даже ценой собственной жизни.
Микаса пишет, практически не отрывая ручку от бумаги. Она не может заметить, что пятно на потолке медленно увеличивается, как будто его рисуют чернилами. И уж тем более она не может узнать, что это означает.
Продолжение следует...