Глава 1
Старость не может быть счастьем. Старость может быть лишь покоем или бедой. Покоем она становится тогда, когда ее уважают. Бедой ее делают забвение и одиночество.
(В. А. Сухомлинский)
Очередное утро, не понятно для чего. Иногда мне кажется, что я просыпаюсь, чтобы получить неравнодушный взгляд ее глаз или вытянуть хоть единое слово. Увы, то удается совсем не часто.
— Утро, братья, — проговорил лежащий рядом мужчина. — Кто делает ставки?
Я сидел в общей комнате, где помимо меня, было еще порядком трех мужчин. Говоривший был из их числа, добавленный, правда, совсем недавно. Он еще не знал, что случалось с теми, кто так грубо нарушал покой Тишины.
Только оказавшись здесь, в импровизированном гареме, мне начало казаться, я понимаю, почему она так хотела сбежать. Чувство, что ты лишь один из мужчин, которым она доставляет счастье теплого разговора, угнетает. Ты хочешь быть для нее всем, единственным. Но что ты можешь дать взамен, когда у тебя ничего толком и нет?
Даже если она и создала собственный гарем, она поступила, куда умнее. Она никого не держала насильно. Каждый из находившихся здесь мужчин мог подняться и уйти в любую секунду, каждый из них имел право высказывать свое мнение, каждый был абсолютно чист — она не подмешивала трав в еду, она, впрочем, никого и не трогала.
Прошел уже год, с того момента, как я сделал попытку ее убить. Я пожалел об этом тут же. И сейчас, когда она так холодно, в ее манере, покрывает мое лицо проницательным взглядом, от которого внутри сжимается все, мне кажется, я могу искупить вину перед нею.
— Что вы все такие неразговорчивые? Вроде бы свое мнение выражать не запрещено, али нет? — удивленно спросил юноша.
Его внешность была отличной от моей. Он был самым молодым, возрастом с саму императрицу, имел широкий лоб, широкие губы, но тоненький нос и тоненькие брови. Они имели привычку смешно подпрыгивать, когда их хозяин удивлялся или гневался. В нем еще не погас огонек молодости, ему хотелось получать то тепло человека, в котором нуждается юное сердце, однако он был мал, чтобы его отдавать. В этом и была его ошибка.
— Утро — время для мыслей, — с расстановкой ответил последний из мужчин, бывший здесь исключительно ради платы за легкую работу, и, тяжело поднявшись, пошел в ванную комнату.
Юноша затих. Он задумчиво глянул в потолок. Мне казалось, он выбирал, не будет ли лучше уйти отсюда. Честно говоря, это решение устроило бы всех.
— Ее Высочество желает вас видеть, — сказал подошедший дворецкий, смотря то на меня, то на юношу, который уже перевел взгляд с потолка на исполнительное лицо гостя. — Незамедлительно, насколько то возможно.
Дворецкий почтительно поклонился и вышел вон. Внутри что-то екнуло: с девушками в родной империи обходились совсем не так. Я встал, пройдя в банную комнату за юношей, и приведя себя в порядок, отправился в покои Тишины.
Я долго размышлял над тем, было ли то, что было между нами правдой. Или она делала это все, чтобы добиться власти, чтобы сбежать из наложниц. Может, она просто соблазнила меня для ее собственной выгоды?
Только взглянув в ее холодное рассудительное лицо, которое было таким доверчивым и эмоциональным при чтении в библиотеке, я сразу сходился с мыслью, что то было в действительности, однако осталось загубленным из-за моего же предательства.
— Как вам спалось? — послышался ее легкий голос.
Мы зашли в залу. Малец тут же начал болтать о том, как вся комната роскошна, красива, сыпать комплиментами, от чего на лице императрицы слегка вздергивался носик, стараясь не высказывать отвращения к его словам. Слова были не тем, что она считала за ценность. Возможно, в этом есть и моя вина.
— Попрошу вас, — сказала она, с вынужденной мольбой смотря на паренька.
Это все, что сказали ее губы, однако и того хватило, чтобы юноша вмиг успокоился и сел на свое место.
Зала состояла из круглого стола со стульями, отделанными зелеными балахонами, на каждом из которых был нарисован знак империи. Императрица сидела против нас на главном, чуть более возвышенном кресле, — там, верно, до нее восседал ее отец.
— Все ли вас устраивает? — спросила она, медленно потягивая что-то из бокала.
Тишина более не позволяла наблюдать за ее приемами пищи. Она не держала обиды и была бы, верно, не против, если б я ее спросил, но я не спрашивал.
Юноша снова оживился и принял такое выражение лица, что я понял, — пиши пропало.
— Госпожа, — наивно начал он. — Я благодарю вас за все, что вы мне предоставили, но мне не хватает одного, — вас.
Что-то в лице Тишины тут же изменилось, но быстро вернулось на место. Она не сводя глаз с его игривого лица, продолжала смотреть на то, как он совершает свою последнюю ошибку.
— Не поймите меня неправильно, я вас очень уважаю, но я думал быть наложником что-то более интересное...
Его глаза посмели пройти по императрице снизу верх, будто съедали ее тело с каждой секундой все больше. Императрица не противилась его взгляду, — напротив, она побуждала его продолжать эти действия, а он сам того не зная, шел в ловушку.
— Вам хочется другой жизни? — с любопытством спросила она. — Вы в этом уверены?
Юноша встал со своего места, немного дрожа от вольности, которую себе позволил, а после стал приближаться к императрице. Я чувствовал, что не хотел бы, чтобы она вновь делала подобное и с ним, но думал, что мои мысли ее не остановят.
Тишина исподлобья взглянула на меня, а ее взгляд все также задавал тот частый немой вопрос, который я никак не мог наделить словами. Она снова вернула свой взгляд на юношу, что неопытно продвигался к ней. В памяти вспыли воспоминания о том, как ей нравилось подчиняться. Казалось, той стороны Тишины не осталось вовсе.
— Да, госпожа, я полностью уверен в своих словах, — четко произнес он, и уже не обращал внимания ни на что кроме нее.
Он подвинулся к ней ближе и неопытно, вопросительно, коснулся ее губ своими, спрашивая разрешения на продолжение. Немой вопрос в ее глазах снова был задан мне, а не получив ответа, тут же погас.
Рука юноши тут же оказалась на ее талии, а губы спустились ниже по ее мягкой шее. Она не отвечала на его ласки даже взглядом, только ее грудь слегка вздымалась в такт его дыханию. А он, по неопытности, не понимал, что цеплял только эпидерму ее кожи, никак не душу и считал, что она наслаждается его грубыми прикосновениями.
Тут же, на моих глазах, тело юноши стало обмякать в ее руках. А после чего с грохотом валиться на пол. Он был далеко не первым, и, наверное, не последним. Тишина лишь равнодушно взглянула на него и на меня. Я не находил слов.
— В подземелье, — полушепотом сказала она, но и того было достаточно, чтобы дворецкий, услышав ее речи, оттащил юношу от стола и вынес из комнаты.
Императрица встала. Ее движения стали куда женственнее, она более не позволяла себе бегать по полям, радоваться обществу лошадей и разговору с прислугой. Тяга к прошлому, однако, до сих пор отдавалась в ее глазах болезненным блеском.
Она не спеша подошла ко мне. Я впервые не мог пошевелиться. Сейчас она была такой строгой, сильной, доминантной. Это, в чем трудно было признаться прошлому хозяину целой империи, возбуждало. Неужели, мне и вправду нравилось подчиняться? Или только она вызывала во мне это чувство?
Ее рука слегка коснулась моих волос. Тонкие пальцы пропустили несколько прядей, мягко дотрагиваясь до кожи головы. Ее прикосновения мурашками расползались по всему моему телу, мне совсем не хотелось это прекращать. После ее рука тут же переместилась на плечо. Она была такой мягкой, я невольно повернул голову и губами слегка коснулся кончиков ее пальцев. Тишина тут же вздрогнула, но не отошла. Она задержала взгляд на моих глазах, после чего перевела его на губы.
Я не шевелился, наблюдая за тем, как некоторые отдельные пряди ее волос, подгоняемые летним ветерком, качаются из стороны в сторону, пока ее лицо степенно приближалось к моему. Через секунду ее такие теплые губы, чуть приоткрыв мои, позволили себе коснуться даже моей души. Все мое тело, начиная снизу, отозвалось болезненным желанием, которое я умело скрыл от ее глаз.
— Тебе тоже хочется другой жизни? — спросила она, пока я чувствовал ее горячее дыхание совсем рядом.
Я покачал головой, хоть и соврал. Некогда она открыла во мне те ощущения, что я не испытывал ни раз в своей жизни, а глупая жажда власти в миг обратила в прах все наши чувства. А сейчас она снова с тем доверием вглядывалась в мои глаза, будто ожидая другого ответа, на которого у меня не хватало мужества.
— Ты можешь идти, — размеренно сказала она, отворачиваясь от меня. — Все твои книги находятся в твоей комнате.
Сначала я не понял ее слов. Мои книги? Неужели она смогла договориться с кем-то из моих отпрысков о возврате моей библиотеки?
— Не значит ли это, что ты будешь приходить... — я не успел досказать мысли, как она резко обернулась, перебив меня.
— Не значит, — и чуть погодя вновь повторила прошлое разрешение. — Ты можешь идти.
И я ушел. Мне отнюдь не запрещалось ходить по всему дворцу. Его я изведал уже вдоль и поперек. От нечего делать, я начал говорить с прислугой, подружился с дворовым мальчиком да обучал его всему, что знал сам. А он в свою очередь смешил меня простыми историями крестьянской жизни. Так мы и встречались по вечерам, чтобы продолжить наше общение.
— Майкл? — полушепотом позвал я, пробираясь на кухню среди толпы прислуги, готовящей завтрак. — Ты свободен?
Белобрысый мальчик, как всегда босиком, выпрыгнул из ниоткуда, перемазанный в саже да с разорванной рубашкой на плече. Он, вероятнее всего, упал с дерева, пока собирал августовские яблоки да перебрался в печку, чтоб не выполнять очередное поручение матушки.
— Нет, ты не слышал? — заговорчески прошептал он, оттягивая меня в сторону. — Королевство захватывают тролли, а королеве грозит опасность, ведь соседний король не готов признать ее власть.
Я непонимающе развел руками, задев еще одного паренька, несшего фрукты для какого-то лакомства.
— Ты сейчас про наше логово или... — я внезапно обрел надежду на понимание и высказал свои догадки. — Ее брат?
Майкл быстро закивал и прижался к моему уху, чтобы его точно не услышали, осматриваясь по сторонам. Мальчик боялся, что его речи обязательно услышит матушка да оставит без сладкого.
— В Долор приезжает ее брат, — через небольшую паузу, мальчик также начал быстро-быстро говорить. — Народ смирился с новой правительницей, но он еще не знаком с тем, каких неприятелей она имеет. И, как ты понимаешь, не будет готов принять ее брата, который, я уверен, спит и видит, как согнать ее с престола.
— Да уж, — протянул я, задумавшись о том, что же можно предпринять, чтобы оставить эту империю ее правительнице.
Толковые мысли отчаянно разбегались из моей головы, подгоняемые головной болью. Я отложил размышления об этом на более поздний период и провел очередной день в помощи Майклу. Оказывается, физический труд положительно влияет на здоровье.
— Добрый молодец, помоги, — послышался голос позади меня.
Я тут же обернулся. Передо мной оказалась бабушка, по морщинистому лицу которой из стороны в сторону скакала скорбь, удерживающаяся внутри только благодаря внутренней силе. К низу ее тянули две корзинки, доверху наполненные августовскими яблоками. Из-под опущенных век, она с надеждой взглянула на меня.
Для меня еще долго было новизной, что никто не боится меня, не видит во мне правителя. Скорей всего я ушел бы в одинокую лачугу где-то глубоко в лесу, если бы не чувствовал за собой вины за несостоявшуюся смерть моей... госпожи.
— Да, дайте, я вам помогу, — я тут же принялся за корзинки.
Однако теперь, мне начинает казаться, что, может, страх не самая сильная эмоция у людей, что сможет привязать их друг к другу.
— Ох, спасибо, — пролепетала бабушка единственную благодарность, которая уже вызвала у меня улыбку. — Без вас я бы и не справилась. Дорогая, подай ему яблочко, не скупись.
Только в этот момент я рассмотрел за старушкой молоденькую девицу. Она казалось еще маленьким ребенком, но уже с интересом заглядывалась на меня, тут же отводя взгляд. Ее загорелые на летнем солнце ручки взяли пару яблочек. Девочка не решалась подойти ко мне, но увидев, верно, мою доброжелательность, переборола смущение и, едва коснувшись моих рук, поделилась урожаем.
— Благослови вас Господь, — детским голоском отозвалась она и поспешила за старушкою, ни разу не обернувшись.
Все, что я запомнил от нее был ее красноватый румянец на щеках и то детское выражение лица, когда ты еще не смел почувствовать все горести жизни, когда все еще впереди. Последнее ощущение безмятежности в моей жизни было очень и очень давно. Девица эта напомнила мне Тишину. Хоть та была и белее, и упрямее, но все еще сохранила ту легкость, что только-только обрела маленькая девочка, готовившаяся стать уже повзрослевшей девушкой.
Я покачал головой, стряхнув пелену, и пробрался дальше, в сады с яблоками, через которые виднелись далекие поля винограда, спелой теменью отдающего дань высоко стоящему солнцу. Должно быть, из них получится отменное вино.
— Юноша, юноша, — словно в моей голове, кто-то снова ко мне обратился. — Юноша...
— Вы мне? — спросил я, оборачиваясь по сторонам, в поисках того, кому на этот раз принадлежал этот голос. — Где вы?
Наконец, чуть поодаль от яблони, я заметил его. Рукава его куртки были расцарапаны, на локтях стерты почти до последней нитки, не понятно как державшиеся на теле человека. Морщины, как и у той старой женщины, покрывали все его лицо, но старость давно перестала его пугать, а то и угнетать. Жилистая шея слегка покачнулась в сторону, а из-за сухих, сморщенных губ показались желтые, но все еще крепкие зубы. Тот голос принадлежал ему.
— Да, — подтвердили его зеленые, проницательные глаза. — Я тебе, юноша. Изволь, поговорим.
Я поправил ворот рубашки, рукава у которой были засучены почти также как у этого старика, встретившегося мне в самом саду императрицы, и пошел вслед за странником, который уводил меня все глубже.
— Со всем уважением, но куда мы... — не успел я спросить, как мы остановились.
Старик жестом указал на камни, спрятанные далеко от любопытных глаз в старом саду. Сам путник, еле сгибая зачерствевшую спину, присел, поманив меня рукой сесть рядом с ним. Я послушался.
— Что ты думаешь о старости? — спросил он все тем же голосом, среди которого нельзя было определить ни единой эмоции. — Каким ты видишь себя в ней?
— Ну, я думаю старость — необратимый процесс... — начал было я, но странник снова не дал мне договорить.
— Нет, полно! — чуть прикрикнул он. — Законы биологии меня отнюдь не интересуют. Скажи мне, юноша, ты готов встретить старость сейчас?
Я с удивлением взглянул на старика, но увидев, что он и не собирается смеяться после такого смехотворного вопроса да говорить всякий вздор, задумался. Я был вовсе не готов оставить все так. У меня буквально нет ничего, я потерял и дом, и хозяйку сердца, и детей. О последнем я жалел, наверно, меньше всего, но уйти в старость таким?
— Ты качаешь головой, вижу, — добродушно отозвался старик. — Но если так, почему ты до сих пор смиряешься с тем, что происходит? Почему думаешь, что тебе отведено еще много времени?
Он задал очередные вопросы, на которые у меня не было ответа. Я чувствовал за собой вину. Я хотел убить того, кто мне доверился, не хотел считаться ни с чем, кроме власти и богатства, и то, что я имею сейчас лишь разумные последствия, называемые у высших умов кармой. Эта мысль так въелась в мою голову, что я смирился с тем, что все так, как должно.
— Я мог бы устроить войну, мог бы все же убить ее... — я хотел снова высказать свои мысли, но старик вновь меня опередил.
— Твои мысли заняты разрушением, но ты уже не так молод, — в его глазах мелькнуло непонятное мне сожаление. — Ломать — не строить, задумайся о том, с чем ты останешься через несколько лет. Пора начинать созидать. Начни с семьи, с неё.
Он кивнул куда-то за меня. Я быстро обернулся, встретившись с взглядом императрицы. На этот раз мое присутствие здесь застало ее врасплох, и в уголках ее глаз я увидел легкие, прозрачные, словно не существующие слезы. Она улыбнулась мне сквозь них той больной улыбкой, что рисуют из одной лишь вежливости, и поскорее убежала вглубь сада.