1. Доброе утро
Плотные шторы не пропускали ни малейшего лучика света. Но на часах уже было семь утра, и Гермиона поняла, что пора выбираться. Она обернулась простыней, оставив обнажённые руки насладиться оставшимся теплом горячей ночи. На кровати полностью обнажённый лежал Драко Малфой. На его лицо упали светлые блондинистые волосы.
Она улыбнулась, думая, как весело они провели эту пьяную ночь. И как же рада она было, что это ничем их не обязывало. Довольно, взаимовыгодное предложение.
Девушка выскользнула из комнаты, прикрыв глаза от яркого света. Она прошла на кухню выпить воды. Квартира была довольно светлой, уютной и довольно... скромной? Гермиона подумала о том, что Драко арендовал квартиру. Бежевые оттенки были вовсе не в слизеринском стиле. Она усмехнулась, отдавшись на минуты воспоминаниям вчерашнего вечера. Драко так громко и забавно кричал в баре "10 очков слизерину", когда девушка была неправа в своих утверждениях.
Возможно, Гермиона просто давно не расслаблялась?
Но дело было не в возможности отдохнуть, а скорее в желании. Да и у друзей сейчас были масштабные заботы...
Если уж говорить о громких разводах, то как не вспомнить историю, которая три месяца не сходит со страниц «Пророка» и светской хроники «Волшебного Модника»? Гарри Поттер и Джинни Уизли — казалось бы, идеальная пара, чей брак должен был стать символом вечной любви после всех пережитых испытаний. Но их союз треснул по швам с таким грохотом, что эхо этого скандала до сих пор раскатывается по всему магическому Лондону.
Газетные заголовки кричат о разводе всё громче: то ли дело в измене, то ли в несовместимости характеров, а может, и вовсе в проклятии, о котором шепчутся в тёмных уголках «Дырявого Котла». Одни винят Поттера — мол, герой, привыкший к битвам, не смог справиться с рутиной семейной жизни. Другие шипят, что Джинни, всегда такая независимая, не вынесла давления славы мужа. А третьи... третьи просто потирают руки, смакуя каждый новый слух, будто это последний глоток огненного виски в долгий вечер.
Но самое пикантное в этой истории — даже не причины разрыва, а то, как стремительно Джинни снова стала Уизли. Будто и не было этого брака, будто и не произносились клятвы под звёздным небом...
А вот подруга Гермионы Падма Патил родила третьего ребёнка. Та самая девушка, которая в школьные годы могла одним взглядом заставить трепетать полкурса, а теперь... теперь её главный подвиг — одновременное ношение трёх детей и двух сумок с подгузниками. Третьего ребёнка она родила так легко, будто просто зашла в "Волшебный склад" за очередной порцией порошка для белья.
Теперь её встречи с Гермионой больше напоминали спецоперацию под кодовым названием "Вино, чай или смерть". Полтора часа — именно столько длился священный сон младшего Патила, и если ты не успел за это время выпить, обсудить последние сплетни и хотя бы раз пожаловаться на мужа — считай, день прошёл зря. "Раньше мы обсуждали, как изменить мир, а теперь — как пережить утро понедельника", — вздыхала Гермиона, пока Падма ловко отражала ложкой летящую в неё манную кашу, словно это бладжер.
"Ты вообще помнишь, что такое бар?" — спросила как-то Гермиона, с ностальгией вспоминая времена, когда "Кабанья голова" была их вторым домом.
"Бар?" — Падма на секунду задумалась, поправляя сбившийся хвостик. "А, это то место, где люди пьют, не прячась в туалете? Давненько не была. Хотя... — её глаза хитро блеснули, — если назвать 'сливочное пиво' 'витаминной добавкой для кормящих', может, мне хоть глоток разрешат?"
Их "девичники" теперь выглядели так: одна пытается договорить мысль, пока вторая отвлекает ребёнка от поедания магической газеты. "Знаешь, что самое смешное?" — Падма внезапно расхохоталась, вытирая пюре из тыквы с блузки. "Раньше я боялась Тёмного Лорда, а теперь меня пугает мысль, что в доме закончится 'Зелье спокойного сна'!"
Гермиона улыбнулась. Да, их жизнь теперь была другим квиддичем — летишь, кричишь, падаешь, но всё равно получаешь удовольствие. Главное — держать крепче метлу и не забывать смеяться.
Падма была близкой подругой Гермионы, поскольку Джинни оборвала какие-либо связи с ней после развода с Гарри. Грейнджер слышала только, что Джинни Уизли теперь живёт в Америке.
Если бы кто-то сказал Гермионе Грейнджер ещё пять лет назад, что её дружба с Джинни Уизли канет в Лету быстрее, чем исчезает сливочное пиво на вечеринке у слизеринцев, она бы рассмеялась этому пророку прямо в лицо. Но судьба, как известно, обладает извращённым чувством юмора - после того громкого развода, прогремевшего по всему магическому сообществу громче, чем взрывы в кабинете зелий Снейпа, Джинни словно испарилась. Нет, буквально - однажды утром Гермиона получила совиное письмо с двумя строчками: "Улетаю. Не ищи." И всё. Ни подписи, ни обратного адреса. Только пятно от чего-то, что очень хотелось считать чаем, но пахло подозрительно как огненный виски.
Теперь о Джинни Грейнджер узнавала только из светской хроники "Волшебного Модника" - то она появлялась на матчах квиддича в Нью-Йорке, то её видели в компании каких-то подозрительно мускулистых магла-сёрферов в Калифорнии. "Похоже, она играет в квиддич с моими нервами", - ворчала Гермиона, в сотый раз откладывая в сторону журнал с фотографией бывшей подруги.
К счастью, в этой истории о потерянных друзьях был лучик света - точнее, целый солнечный зайчик в лице Падмы Патил. Их дружба, начавшаяся ещё в те времена, когда "ночь в библиотеке" означала не страдания над детскими учебниками, а весёлые сплетни за запретными книгами, теперь расцвела новыми красками. Падма стала для Гермионы чем-то вроде человеческого аналога "Реактивного поппина" - всегда под рукой, вечно что-то бормочет под нос и периодически взрывается неожиданными шутками.
На бумаге всё выглядело идеально: Гермиона Грейнджер поддерживает тёплые отношения с семьёй Уизли. На практике же эти еженедельные визиты в Нору напоминали ритуальное самобичевание, только вместо плетей — фирменные тосты миссис Уизли, которые почему-то всегда оказывались чуть более чёрствыми, чем ей лично.
С Гарри рядом было проще — он выполнял роль живого щита, принимая на себя основной удар заботливых расспросов. Но даже его присутствие не могло скрыть того, как взгляд Молли скользил по Гермионе, будто проверяя, не прилипла ли к её подошве случайно чья-то разбитая семья. А Артур с его нарочито громкими разговорами о маггловских штуковинах — словно пытался закричать ту неловкость, что висела в воздухе гуще, чем запах жареного цыплёнка.
Особое удовольствие доставляли семейные фото на стенах. Гермиона могла проследить всю историю своих отношений с Роном по тому, как менялось их расположение: от центральной стены в гостиной до узенькой полочки у входа в чулан, где их общее фото с выпускного вечера соседствовало с сомнительного качества снимком троюродной тётушки Мюриэль и её кота-оборотня.
Джордж оказался единственным, кто не играл в эту игру. Его шутки, острые как нож и такие же кровоточащие, хотя бы не притворялись чем-то иным. Когда он предлагал "тост за отсутствующих", глядя прямо на Гермиону, это было честно — в отличие от миссис Уизли, чьи объятия с каждым разом становились всё более похожими на попытку удушения.
Последний визит год назад начался как обычно: пересушенный пирог, слишком крепкий чай и разговоры, кружащие вокруг запретных тем, как мотыльки вокруг огня. Но когда Гермиона случайно задела локтем ту самую выпускную фотографию, и она разбилась вдребезги, никто даже не сделал вид, что расстроен. Молли просто вздохнула: "Оно и к лучшему", — и принялась подметать осколки, среди которых молодые лица Гермионы и Рона смешались в причудливом калейдоскопе.
С тех пор жизнь обрела странную лёгкость. Больше не нужно было придумывать оправдания, почему она не может приехать в воскресенье. Не нужно было краснеть, когда в "Пророке" появлялись сплетни о её личной жизни, зная, что завтра за чаем об этом будут говорить с мнимой заботой. И уж точно не нужно было притворяться, что не замечает, как быстро убирают её любимую чашку — ту самую, с совой, — когда она выходила в туалет.
В конце концов, есть что-то освобождающее в том, когда вежливая ложь наконец-то уступает место неудобной правде. А если иногда по ночам ей снилось, что она забывает в Норе книгу и вынуждена вернуться — ну, что ж, это была небольшая плата за свободу. Главное — утром она просыпалась в своей постели, где больше не пахло корицей и притворством...
– Доброе утро.
Тоненький голосок, заставил опустит глаза вниз вместе с сердцем. Перед ней стоял мальчик лет трех или четырёх. Он был одет в обычный спортивный костюмчик и смотрел на неё большими синими глазами. Вода застряла в горле. Гермиона в шоке уставилась на ребёнка, будто забыла как дышать. Мальчик мило погладил себя по тёмным волосам, неловко достал конфету из кармана и протянул застывшей Грейнджер.
– Привет, – тихо сказала она. – Спасибо.
Гермиона застыла, глядя на ребёнка, который с любопытством разглядывал её в ответ. Его тёмные волосы и мягкие черты лица явно не выдавали в нём Малфоя, но в этих больших глазах было что-то... другое.
— Ты кто? — повторил мальчик, на этот раз чуть увереннее.
Прежде чем она успела ответить, за её спиной раздался резкий звук распахнувшейся двери.
— Скорпиус?
Голос Драко звучал резко, почти испуганно. Гермиона обернулась и увидела его бледное лицо. Он был уже одет, но волосы оставались растрёпанными, а в глазах читалась легкая паника.
— Дядя Блэйз сказал, что у него срочный вызов по работе, — спокойно объяснил Скорпиус, пожимая плечами. — И привёз меня обратно.
Драко зажмурился, словно пытаясь собрать волю в кулак. Затем медленно поднял взгляд на Гермиону.
— Прости. Я... не планировал, чтобы ты узнала об этом так.
Она не знала, что сказать. Всё это было слишком неожиданно.
— Ты... — начала она, но голос дрогнул.
— Пап, а кто это? — Скорпиус потянул отца за рукав.
Драко глубоко вдохнул.
— Это мой... друг. Гермиона.
Драко почувствовал, как язык внезапно стал непомерно тяжелым, будто пропитанным свинцом. Слово "друг" повисло в воздухе неуклюжим комом. Он видел, как глаза Гермионы расширились — не от ужаса, нет, а от той особой разновидности шока, когда понимаешь, что только что услышал нечто одновременно смешное и невозможное, как если бы директор Хогвартса объявил бал в честь Долохова и Амбридж.
— Привет, — снова пробормотала она, чувствуя себя нелепо.
Мальчик улыбнулся и вдруг потянулся к её руке.
— У тебя волосы как у львицы!
Неожиданный смешок вырвался у Гермионы. Драко тоже расслабился на долю секунды, но тут же снова напрягся.
— Скорпиус, иди собери свои игрушки в комнате. Мне нужно поговорить с Гермионой.
— Ладно! — Мальчик охотно побежал прочь, оставив их наедине.
Как только он скрылся из виду, Драко резко выдохнул.
— Я не хотел, чтобы ты... Я думал, он будет у Забини до завтра.
— У тебя есть сын, — прошептала Гермиона.
Гермиона разглядывала его профиль — резкий, благородный, но с новыми тенями под глазами, которых не было в школьные годы. Её пальцы непроизвольно сжали край стола, когда до сознания наконец дошла вся абсурдность ситуации: Драко Малфой, язвительный мальчишка с ядовитыми комментариями, теперь носил в бумажнике детские рисунки вместо галлеонов и знал наизусть рецепт каши от колик.
— Да.
— И его матери... нет?
Глаза Драко стали пустыми. Теперь же перед ней стоял не заносчивый соперник, а человек, чьи плечи слегка ссутулились под невидимым грузом, чьи пальцы нервно перебирали складки на дорогих одеждах — отвыкшие, видимо, от такого уровня искренности.
— Нет.
Она кивнула, не решаясь спросить больше. Комната наполнилась тишиной, но не той неловкой, что была раньше, а чем-то более хрупким и значительным. Даже портреты предков Малфоев на стенах, обычно такие болтливые, молчали, будто затаив дыхание.
— Ты должен был сказать.
— Зачем? — Он провёл рукой по лицу. — Это была просто одна ночь, разве нет?
Гермиона сжала губы. Да, именно так они и договорились. Но теперь всё казалось... сложнее.
— Да. Но ребёнок — это не то, что можно просто не упоминать.
Драко молчал несколько секунд, затем тихо сказал:
— Не думаю.
Она ожидала извинений. Это сбило её с толку.
— Ладно, — наконец пробормотала она. — Мне пора.
Он не стал её останавливать, лишь кивнул.
Гермиона быстро собрала свои вещи, стараясь не смотреть в сторону гостиной, где Скорпиус что-то увлечённо строил из кубиков. Резко раздался детский смех, и тень пробежала по лицу Драко — не боли, а чего-то более сложного, какой-то смеси страха и гордости. Гермиона вдруг поняла, что видит его по-настоящему впервые — не как школьного врага, не как политического оппонента, а как человека, который, оказывается, тоже может бояться, любить и... доверять.
У двери она заколебалась.
— Он... милый.
Драко улыбнулся — впервые за этот разговор.
— Да.
Больше ей нечего было сказать. Она вышла, закрыв за собой дверь.
Но по дороге домой её мысли снова и снова возвращались к мальчику с тёмными волосами и глазами, в которых не было ни капли высокомерия Малфоев.
И к тому, что Драко, оказывается, был отцом.
А это меняло всё.