был «БОГ» стал «ЛОХ»
Три дня. Всего три чертовых дня до этого идиотского Бала. И знаете, что самое пиз... то есть, «восхитительное»? Они прошли как в тумане. Туман этот пах нервным потом, дешевым одеколоном Блейза и... предательством собственных родителей. Да-да, продолжу.
После того... визита в Мэнор... я думал, главное зло позади. Отца не сорвало в тираду о чистоте крови при Гермионе (спасибо, Мерлин, он был «в ударе» после удачной сделки с гоблинами). Мать... Боже, мать. Вела себя так, будто Гермиона – не маглорожденная гриффиндорка, а потерянная принцесса Авалона. Угощала её этими проклятыми макарунами, которые пекла лично (я их ненавижу!), восхищалась её умом (это было искренне, чёрт возьми!) и посылала мне такие «знающие» взгляды, что моё второе сердце замирало. Я молился, чтобы Грейнджер не сболтнула чего вроде «О, Драко такой милый дракончик, когда волнуется!». Выжили. Чудом.
Но расслабился я рано. Потому что в дело вступил... он. Блейз Забини. Проклятый, ненавистный, всевидящий спермотоксикозный кретин!
На следующий день после Мэнора, едва я переступил порог гостиной Слизерина, этот итальянский дьявол в человеческом обличье уже поджидал меня. Сидел, развалившись, с видом кота, только что сожравшего канарейку Поттера. И... началось.
«Ну что, малышка Малфой?» – Он растянул слово так сладко-ядовито, что у меня сжались кулаки сами по себе. – «Как прошло... знакомство с родителями? Статуи Примуса и Секундуса в главном зале все еще девственны? Или ты уже показал своей... лучшей подружке... где можно проверить их прочность?». Я попытался блеснуть ледяным презрением: «Заткнись, Забини. Это был строго платонический ужин. В высшей степени цивилизованный». Хах! Цивилизованный! Я там молился всем темным богам, чтобы отец не начал лекцию о чистоте крови за десертом! Чтобы домовик Добби не появился с плакатом «Грязнокровка, вон!».
Блейз просто захохотал. Его смех эхом разносился по мокрым кафельным стенам, по которым мне хотелось въебать. И не раз.
«Платонический? В Мэноре? С твоими родителями?» – он утер несуществующую слезу. – «Драко, дружище, ты либо святой, либо...» – он наклонился, понизив голос до непристойного шепота, – «... либо ты показал ей не только фамильные портреты. Говорят, кровать Малфоев – размером с поле для квиддича. Удобно для... «дружеских»посиделок?». Я блядь краснею до корней своих платиновых волос. «Ничего подобного не было! Мы пили чай! С лимоном! И обсуждали... библиотеку!» Библиотеку! Я, наследник Малфоев, обсуждал с маглорожденной Грейнджер каталогизацию книг, пока мои предки переворачивались в гробах от ярости!
Но Блейз не унимался. Он преследовал меня везде: За завтраком, громко спрашивая на весь стол Слизерина: «А твоя «подружка» любит овсянку? Или ты предпочитаешь кормить ее... чем-то другим?». Подмигивание было таким похабным, что Пэнси поперхнулась соком. На зельеварении, пока Снейп бубнил про корни карапельника, Блейз шептал: «Говорят, есть «особое» зелье – для снятия... напряжения после встречи с будущими свекрами. Нужен рецептик для друга?». Даже в коридоре, когда я просто шел на астрономию, он окликал: «Эй, Малфой! Не забыл пригласить «лучшую подружку» на Бал? А то вдруг она решит пойти с тем, кто... «больше» чем друг?». И этот мерзкий хохоток!
А Тео! Этот тихий психопат! Он просто подходил, клал мне руку на плечо с видом скорбящего и говорил: «Сочувствую, Драко. Знакомство с родителями... это серьезный шаг. Почти как предложение руки и сердца. Ты... готов к таким обязательствам?». Его глаза при этом светились чистейшим, неразбавленным садизмом!
И самое поганое? Гермиона чувствовала! После одного особенно громкого подката Блейза в столовой. «Малфой! А твоя малышка знает, что в Мэноре есть потайная комната для... дружеских объятий?». Она посмотрела на меня. Не с упреком. С... любопытством. И спросила тихо: «Что он имеет в виду, Драко? Почему Забини так... одержим нашим визитом?». Я, конечно, блеснул остроумием: «Завидует, Грейнджер. У него только мама-вдова, и та вечно в круизах с молодыми волшебниками. Никакого фамильного гнезда для... чаепитий». Боже, я – идиот. Она не поверила. Я видел это по едва заметному прищуру ее умных глаз. Эти глаза видели сквозь меня, как сквозь дешевое стекло!
А чернокожий только смеялся! Этот демон в обличье красавца! И шептал на ухо при всех: «Не злись, малыш Драко. Скоро Бал. Там ты сможешь... продемонстрировать ей все прелести «дружбы» под звездами. Главное, чтобы твое «второе сердце» не запуталось в складках её платья... или не сорвало застежки». И подмигивал. Так мерзко, что у меня сводило желудок.
Так что да. Три дня до Бала. А я – главная пошлая шутка Слизерина, благодаря Блейзу «Спермотоксикоз» Забини. Три дня, которые я провожу в аду между:
1. Пошлыми подначками Блейза, который явно ставит на то, что я уже «проверил прочность кровати».
2. Тонкими, как лезвие, уколами Тео о «серьезности намерений».
3. И нарастающей паникой, что Гермиона вот-вот спросит: «Драко, а почему твой отец смотрел на меня, как на что-то, прилипшее к его чистой мантии?».
4. Ах да! И вечным вопросом: как я, Драко Малфой, собираюсь танцевать с ней на Балу «как друг», когда каждый взгляд на нее заставляет мое второе сердце биться, как бешеное, а остатки разума – кричать о том, что «дружба» это хуже, чем пытки легионерами в отхожем месте?
Мерлин, пошли мне сил. Или новую личность. Без этого чертова... недружеского вожделения к Грейнджер.
Но не тут то было...
... я только мысленно славил Мерлина за то что, Забини уменьшил свой пошлятский, поносный поток изо рта про меня и Гермиону... как этот рыжий ублюдок Уизли решил, что его час пробил.
Библиотека. Тишина. Я всего лишь... делился впечатлениями с Грейнджер о тонкостях отцовской библиотеки (и да, возможно, моя рука «случайно» лежала на ее стуле, а пальцы касались ее локтя). Вдруг – БАМ! – дверь распахивается с таким треском, что мадам Пинс чуть не уронила саму библию. И врывается ОН. Весь красный, как переспевший помидор, с пеной у рта и Поттером-тенью сзади. «МАЛФОЙ!» – орет так, что стекла дрожат. – «Ты что, СВОРОВАЛ ЕЕ?! И В МЭНОР?! ТЫ ДАЖЕ НЕ СПРОСИЛ! Я ЖЕ ХОТЕЛ ПЕРВЫМ ЕЕ ПРИГЛАСИТЬ!».
Я медленно поворачиваюсь. Спокойно. Как айсберг в Тихом океане, готовый разъебать сам Титаник. Внутри? Вулкан. Но внешне – лед. «Уизли, – говорю я, голосом тише шелеста страниц, но так, что каждый слизеринец в радиусе мили почувствовал мороз. – Твои вопли мешают грызть гранит науки. И кто, прости, «успел»? Ты? С твоим бюджетом на бутерброды с дешевой колбасой? Пригласить ее? В твой курятник? Покажи-ка мне галлеон, которым ты собирался оплатить хотя бы портал?». Гермиона вскакивает: «Рон, прекрати! Это не твое дело!». Но он, ослепленный рыжей яростью и своим долбоебизмом, уже несется ко мне, кулаки сжаты, как у разъяренного гнома. Поттер мычит что-то типа «Рон, не надо!», но делает шаг назад. Трусоватый совенок.
И вот он, мой звездный час. Я не стал отступать. Не стал доставать палочку. Я использовал то, что было под рукой. Вернее, под его рукой. На краю стола лежал его же, вонючий, недоеденный бутерброд. Рыжий тролль замахивается... а я – быстрый, как снитч, элегантный, как феникс – хватаю этот шедевр кулинарного убожества. Цель? Его широко распахнутая, орущая пасть. Расчет? Идеальный.
ПЛЮХ!
Прямо в лоб! Точнее, в рот! Половина хлеба, вся эта жалкая колбаса и что-то желтое (горчица? яичный салат? детское дерьмо? боги ведают!) забилось ему в глотку, залепило глаза, застряло в рыжих зарослях на подбородке. Он захлебнулся, закашлялся, замахался руками, как мельница на ветру. Поттер бросился к нему, похлопывать по спине, но Уизли только мычал и выплевывал крошки, лицо – малиновое от ярости и удушья. Зрелище было... возвышенным. Поэтичным. Как падение Икара, только грязнее и с запахом лука.
Я же? Отступил на шаг, чтобы брызги не попали на мантию. Достал шелковый платок (маминого подарка, кстати), демонстративно протер пальцы. «Видишь, Грейнджер, – сказал я, глядя на нее поверх захлебывающегося Уизли. – Вот почему я предпочитаю канапе с икрой. Они не оставляют таких... липких последствий». Гермиона стояла, открыв рот. Не в восторге, нет. Шокирована? Еще как. Но в ее глазах... мелькнуло что-то. Не гнев. Не разочарование. Почти... уважение? К моей оперативности? К выбору оружия? К тому, что я не дал ему меня ударить? Хз. Но факт: она не бросилась к нему. Не закричала. Просто смотрела. На меня. На бутербродную катастрофу. На Поттера, судорожно выковыривающего колбасу из Роновых ноздрей.
Так что да. Уизли получил по ебалу. Своим же символом нищеты и кулинарной бездарности. До Бала оставалось всего-ничего. Дни, в течение которых Блейз ржал как конь, представляя себе лицо Рона в момент попадания бутерброда («Он же там тонул, Драко! В собственном бутерброде! Это гениально!»). Тео предлагал увековечить момент в виде портрета для гостиной. А я? Я ловил на себе взгляд Гермионы в коридорах. Он стал... сложнее. Острее.
Короче, меня все это заебало. И я... решил изменить правила. Решил: хватит быть ее «пушистым другом». Пора показать Грейнджер, с кем она имеет дело. Включил два режима. Режим «Серьезная Угроза Твоим Трусикам, Грейнджер» и «Сексуальный Бог Малфой™» на полную катушку. Охлажденный похуизм. Сексуальная грация разъяренного хищника. Без дурацких улыбок. Без «милых» жестов. Только томные взгляды из-под ресниц, низкий голос, который специально тренировал у зеркала («Не гнусавь, Драко, это не сексуально!»), и... намеки. Грязные, как дно котла после зелья Снейпа. Я, блядь, Драко, твою, Малфой, мать учился сексуальности??! Это пиздец! Это немыслимо! Все девки верещат, как грёбаные пикси от моей ауры - но это не берет Грейнджер! Поэтому нужен... новый подход.
Вот шедевры:
В библиотеке: Она тянется за книгой на верхней полке. Я – позади. Грудью чуть касаюсь ее спины, дыхание – на шею. «Осторожно, малышка, – шепчу так, чтобы губы почти касались уха. – Упадешь... Мне придется ловить. И я не уверен, куда именно направлены мои руки». Она... замерла. Книга едва не свалилась. Шея покрылась мурашками. Успех!
На уроке зельеварения: Наш стол. Она помешивает варево, лоб в поту. Я наклоняюсь, будто смотрю в котел. Мои губы – в сантиметре от ее виска. «Знаешь, что будет, если добавить щепотку порошка драконьего сердца сейчас?» – Пауза. – «Взрыв. Такой же, как у меня в штанах, когда ты так... сосредоточена». Она... ПРОЛИЛА ФИОЛЕТОВУЮ СЛИЗЬ НА МАНТИЮ! И не закричала. Просто ахнула и посмотрела на меня ОТКРЫТЫМ РТОМ. Ее щеки – как два спелых персика. Кайф!
В коридоре: Обгоняю ее. Легонько задеваю плечом. Оборачиваюсь. Смотрю СВЕРХУ ВНИЗ (она такая маленькая!). «Ой, извини, – говорю с фальшивой невинностью. – Просто твои... кудри... меня гипнотизируют. Заставляют терять контроль над моим телом. Опасно, Грейнджер. Очень». И ухожу, чувствуя ее ГОРЯЩИЙ взгляд в спину. Член ликует!
Никаких «дружеских» шуточек. Голос – ниже, медленнее. Фразы – как удары: «Ты сегодня пахнешь безумием, Грейнджер. Хочу вдохнуть глубже». Или: «Эта мантия на тебе – преступление. Слишком много ткани там, где должны быть... мои руки». Блядь, сам не верил, что это говорю! Но она не смеялась! Она... глотала. И смотрела. Широко открытыми глазами.
В библиотеке вчера... Боже. Я наклонился над ней, чтобы посмотреть в её пергамент, уперся руками в стол по бокам от нее. Окружил. Дышал ей в висок. Шептал что-то про ошибку в руне... а сам нюхал её шею. Ваниль и чернила. Моя классика. И она... не оттолкнула. Не засмеялась. Она... затаила дыхание. Её рука с пером дрожала. Я видел, как бешено стучит пульс у неё на шее. Рядом. Так близко. Я мог лизнуть. И едва не лизнул! Потом она повернула голову... и наши губы были в сантиметре. Глаза – огромные, темные, непонимающие... но не испуганные. В них было... ожидание? Любопытство? Я не знаю! Я замер, как идиот, моё «второе сердце» готово было пробить мантию и прыгнуть к ней в руки! А она... прошептала: «Драко... т-ты мешаешь...». Но голос был хриплый. Сломанный. Не дружеский. Совсем нет. Она смотрела на меня... как на парня. НА ПАРНЯ, БЛЯТЬ! А не на приятеля по библиотеке!
И что же это значит? ОНА НАЧАЛА РЕАГИРОВАТЬ! По-другому! Не смеется, не бьет книгой по голове (пока). Она... КРАСНЕЕТ. Глубоко. До кончиков ушей. Закусывает эту чертову губку так, что мне хочется прикусить ее вместо нее. А взгляд... О, этот взгляд! Уже не «ах, мой глупый друг Драко шутит опять». А... настороженный. Заинтересованный. Как будто увидела сложную руну и хочет разгадать. Или... попробовать на вкус? Мой внутренний сноб вопит: «Да она просто в шоке от твоей наглости!». Но мой пульс ниже пояса орет: «ОНА ТАЕТ, ИДИОТ! ДОБИВАЙ!».
А после библиотеки, у гриффиндорского портрета (я «случайно» патрулировал мимо), она вышла. Одна. Я блокировал ей путь. Не физически. Просто... всем своим видом. «Малышка, – голос – бархат и чертовская уверенность. – Ты не представляешь, как я... жду нашего «дружеского» бала». Подчеркнул «дружеского» так язвительно, что сам Салазар перевернулся бы в гробу. «Особенно части... после полуночи. Когда формальности отпадают. Как... ненужная одежда». Я ждал шлепка. Опротестования. А она... (голос срывается от неверия) ... посмотрела мне прямо в глаза. Ее карие бездны горели. И прошептала: «Драко... ты... невыносим». И убежала. Но не сердито! А так... сбивчиво. И ее ноги... Клянусь, они у нее подкосились на повороте!
Боже, я уже на краю. Я больше не «друг». Я – соблазнитель. Охотник. И моя добыча... наконец-то дрожит. Мой «крутой сексуальный бог» работает! Или сводит ее с ума. Неважно! Главное – она не смеется! Она краснеет! Она шепчет мое имя не как ругательство! Я, Драко Малфой, возможно, на пороге величайшего подвига – превратить «не разлей вода» в «не отлипни друг от друга»! Я не знаю, что будет на этом проклятом Балу. Может, она опять рассмеется и назовет меня клоуном. Может, я сорвусь и съем ее прямо на паркете под «Вальс цветов». Но сейчас... сейчас она смотрит на меня по-другому. И этот взгляд... он дороже всех галлеонов Малфоев. И страшнее Люциуса в гневе. Потому что я... божья коровка в аду по имени Гермиона Грейнджер. И крылышки мои уже подгорают. Теперь главное – не переборщить и не ляпнуть что-нибудь вроде «Хочешь, покажу, что у меня под мантией вместо волшебной палочки?»... Хотя... идея не лишена изящества. Мой член одобряет. Оба моих сердца – тоже.
Но потом...
Мерлин, чулки и проклятые трусики! Я... Я САМ СЕБЕ ВЫКОПАЛ МОГИЛУ! ЛОПАТОЙ! В ГРОБ ИЗ САМОНАДЕЯННОСТИ! Слушайте сюда, плебеи, и запоминайте, как НЕ НАДО играть с огнём, если ты – бенгальский огонёк, а она – греческий бог поджигатель!
Всё было... идеально. Я был... опасен. Шипел ей в ухо на библиотечной лестнице: «Грейнджер, если ты еще раз так лизнешь кончик пера, я использую его не по назначению». Наблюдал, как розовеет её шея. Божественно! Шаркал коленом под столом: «Твоё колено – моя личная магическая аномалия. Хочу исследовать... языком». Она заикалась! Заикалась! Я чуть не кончил от одного этого!
И вот, идиот, я решил поднять ставку. В пустом коридоре у астрономической башни, прижал её к холодному витражу. Лунный свет, романтика, все дела. Наклонился так, что мои губы почти касались её веснушек. Шёпотом, горячим, как дыхание дракона: «Грейнджер, твой аргумент на защите темных искусств... такой же острый, как твой язычок. Интересно, на что еще он способен?». Расчет был прост: она покраснеет, заерзает, скажет «Малфой, перестань!» – я торжествую. Ага, щас!
Она посмотрела этими своими медовыми глазами прямо на меня. Без тени смущения. Уголки губ поползли вверх. И спокойно так, будто обсуждала погоду: «Способен на многое, Малфой. Например, довести тебя до состояния, когда твои платиновые волосы станут дыбом. А мои трусики... ну, они уже почти промокли от твоих... комплиментов».
...........Я......... А-ХУ-ЕЛ. Конкретно. Тотально. Как будто Годрик Гриффиндор лично врезал мне булавой по яйцам. Мозг: «ERROR 404. INSUFFICIENT SNARK». Член взревел внутри моих брюк как второе пришествие Волан-Де-Морта и Грин-Де-Вальда вместе взятых! «БЕРИ ЕЁ БЛЯТЬ, ДОЛБАЕБ! ПРЯМО СЕЙЧАС! НА ЭТОМ ХОЛОДНОМ ПОЛУ! РАЗОРВИ ЭТИ ПРОКЛЯТЫЕ ТРУСИКИ ЗУБАМИ!» – орал он. Ноги: «Мы, знаешь ли, окоченели. Никуда не пойдем». Я стоял. Как идиот. С открытым ртом. Издавая звук, похожий на «Грхммпф?». И превратился в статую. Красивую, платиновую, дорого одетую статую из чистого «ЛОХА» и нереализованного желания. Язык прилип к нёбу. Я просто... смотрел. На её губы, которые только что произнесли ЭТО. На её глаза – умные, дерзкие, без тени шутки. В них был... вызов. Чистейший, неразбавленный вызов. Моя же тактика! Мои же пошлые подачи! Возвращенные мне бумерангом, обмотанным кружевным бельем!
И это, оказывается, был только РАЗМИНОЧНЫЙ ЗАЛП!
Пример второй (я до сих пор не верю): Мы сидели в укромной нише у Зала Привидений. Я такой весь из себя крутой кот, протянул ей свою перьевую ручку (ту самую, её подарок, да): «Оброни это, Грейнджер. И я буду целый час ползать перед тобой на коленях, подбирая. И не только ручку». Раньше она бы фыркнула.
А она взяла ручку. МЕДЛЕННО. Провела её пером по моей нижней губе. Легонько. Щекотно. Потом наклонилась ко МНЕ так близко, что её дыхание смешалось с моим. И шепнула: «Зачем ждать, пока я что-то оброню, Драко? Можешь опуститься на колени прямо сейчас. Я подскажу, что там можно... подобрать языком».
Я... Я чуть не пизданулся с каменной скамьи. Колени реально подкосились! У меня! Драко Малфоя! Во рту пересохло, как в пустыне Гоби. Чувствовал, как по спине бегут мурашки размером с Хагрида. Мой член начал отбивать морзянку: «ДА-ДА-ДА-ДА! КОЛЕНИ! ЯЗЫК! НЕМЕДЛЕННО!». Мозг - синий экран. А я? Опять статуя. «Лох» с открытым ртом. Хоть в музей ставь. Смог только выдавить хриплое: «Гр-Грейнджер?!». А она? Улыбнулась. Как ангел-искусительница. И ушла, оставив меня с полутораметровым стояком и чувством глубочайшей когнитивной дисфункции.
Третий удар (это пиздец, товарищи): Утром. Завтрак. Я, пытаясь вернуть хоть каплю достоинства, кидаю через стол (как небрежно!): «Грейнджер, если бы ты была зельем... ты бы свела меня с ума к утру. И я бы умер счастливым». Старая добрая классика, да? Она отложила ложку. Посмотрела на меня. Не улыбаясь. Серьезно. И ответила, громко, так что Поттер поперхнулся соком, а Уизли уронил колбасу: «Смерть – это скучно, Драко. Я предпочитаю... продлевать удовольствие. Долго. Очень. И знаешь, что я хочу прямо сейчас? Твой язык. В моем кофе. Вместо сахара».
Я... выронил свою чертову платиновую ложку. Прямо в пудинг. Не смог поднять. Руки дрожали. Весь стол Слизерина уставился. Блейз фыркнул чаем прямо на Тео. А она... она взяла свой стакан сока, отхлебнула и посмотрела на меня так... так собственнически, будто я был тем самым пудингом. И я сидел. Красный. Горячий. С членом, готовым пробить стол. И с абсолютной, животной паникой в глазах. Она отобрала у меня ВСЕ карты! ВСЕ!
Четвертый удар (я уже почти смирился со своей участью): Оранжерея. Поздно. Мы искали редкий лунный гриб для Снейпа. Я, пытаясь вернуть себе иллюзию контроля, пробормотал, глядя, как она наклоняется над грядкой: «Эти шортики должны быть вне закона, Грейнджер. Особенно в таком... ракурсе. Мой бедный мозг теперь только об одном думает».
Она выпрямилась. Обернулась. Подошла вплотную. Ткнула пальцем мне в грудь. Нежно, но властно. И заявила, глядя снизу вверх (боже, эти ресницы!): «Твой бедный мозг, Драко? А что насчет моего бедного воображения? Оно сейчас рисует очень четкую картину: как ты, Малфой, прижимаешь меня вот к этому столу с горшками... и доказываешь, что твой язык разбирается не только в язвительных комментариях, но и в... лунных грибах. Или в чем-то более... влажном».
ЭТО. ПРОСТО. НЕВОЗМОЖНО! Я в ахуе. Нет! Я В ТРИХУЕ! Но и это еще НЕ ВСЁ! Посмотрите на это ФАТАЛИТИ!
Библиотека. Я, уже почти сдавшись, бормочу (больше для себя, глядя на ее шею): «Черт, Грейнджер... Иногда я думаю, что наши дети унаследуют твои веснушки и мой сарказм. Будет ад». Она не подняла голову от книги. Просто сказала, будто комментируя тупой журнал: «А я думаю... что первый раз мы их заделаем. На Балу. В темной комнате. Пока все танцуют. Ты будешь так груб... что я оставлю следы на твоей спине. А мои трусики... ты просто порвешь. И выбросишь. Они все равно уже мокрые от одной мысли об этом».
Вот и всё. Я сломлен. Полностью. Моя крутая сексуальная маска – разбита вдребезги её откровенностью. Она играет МОЮ игру! Моими же фишками! И играет так, что я, потомок столетий аристократического хладнокровия, превращаюсь в заикающегося, возбужденного до потери пульса подростка. Член орет «В БОЙ!». Разум шепчет «ОНА ТЕБЯ УБЬЕТ!». А я... я просто стою. Был «БОГ» стал «ЛОХ». Краснею. Заикаюсь. И молюсь, чтобы мои брюки не лопнули по швам раньше, чем я найду в себе силы хоть что-то ОТВЕТИТЬ достойно. Блядь. Я создал монстра. Самого сексуального, самого дерзкого, самого... невозможного монстра в мире. Теперь у меня паника уровня «Дементоры атакуют»! Моя собственная пошлая артиллерия развернулась против меня же! И она стреляет на поражение! Прямо по... второму сердцу! Я не знаю, что делать! Подкатить в ответ? Но она уже обогнала меня на крутом вираже! Прижать к стене и заткнуть поцелуем? Рискую получить контрзаклинание в пах! Или, что хуже, услышать: «Ожидала больше напора, Малфой. Разочарована». Она украла мою суперсилу! И использует ее так виртуозно, что у меня подкашиваются ноги, а не у нее! Это же... это же нарушение Женевской конвенции волшебников! И самое страшное... черт возьми, это дико возбуждает. И я стою тут, дрожу, как первокурсник перед первым поцелуем, а она... она спокойно читает! И выдает такие вещи, что мои «яйца» кажутся детским лепетом! А теперь я не знаю, то ли плакать, то ли кончать просто от звука её голоса. Может... сбежать в Париж к бабуле? Бабуля не выдержит такого. И я тоже. Помогите.
Я, Драко Люциус Малфой, наследник древнейшего рода, капитан команды по квиддичу и мастер подколов... сломан. Как дешевая палочка Олливандера. Этой... магглорожденной ведьмой. Которая вдруг решила, что она – охотник, а я – ее дрожащий кролик с платиновой шерсткой! Я пытался вернуть контроль. Клянусь Салазаром! Пытался включить крутого, хищного Малфоя. Но она... она просто переняла мою игру! Играет в нее лучше меня! Как будто все мои годы тренировки сарказма и пошлости – детский лепет перед ее... наглостью.
Попытка Первая. Темный коридор. Я перехватил ее по пути в оранжерею. Прижал к холодной стене (сильно! По мужски!). Наклонился так, что наши губы почти касались. Дышал ей в лицо (я практиковался перед зеркалом! Должно было сработать!):
«Грейнджер... Знаешь, что я сделаю с тобой на Балу? В первой же темной нише? Я сниму эти мокрые трусики... зубами». Голос – хриплый, обещающий адское блаженство. Я ждал ее смущения, запинки, хоть, блядь, капли власти над ней! Она... рассмеялась. Легко. Потом положила руку мне на грудь. Прямо над бешено колотящимся сердцем. Глаза – темные, опасные, как неочищенный огненный виски. «Зубами? Мило. Но неэффективно, Драко. Я предпочитаю... пальцы. Твои. Длинные. Умелые...» (Ее палец медленно провел по моей нижней губе). «...и знаешь? От одной мысли о них... там снова мокро. Очень. Хочешь проверить? Прямо сейчас?».
Я... отпрыгнул. Как ошпаренный кот. Рука сама потянулась к месту... проверки. А мозг орал: «СХВАТИ ЕЕ! ЗАСУНЬ РУКУ ЕЙ ПОД ЮБКУ! ДОКАЖИ!». Но ноги предательски понесли меня прочь, как маленькую девочку, потерявшую маму. Оставалось лишь расплакаться. Пиздец! Я слышал ее тихий смех в спину. Как нож.
Бал! СКОРО БАЛ! А я? Я не готов! Я не могу... я не... БЛЯТЬ! Она сказала про «заделаем детей»! ДЕТЕЙ, МЕРЛИН! И про порванные трусики! И она знает, что я знаю, что они... мокрые! Про мои пальцы?!?! Она хочет, чтобы они были в... ?!?!? И самое ужасное? Это не пугает. Это... возбуждает до потери пульса! Но как?! Как теперь подойти? Как смотреть в глаза?! Если я протяну руку, чтобы поправить ее локон, она, наверное, скажет что-то вроде: «Осторожнее, Малфой. А то я подумаю, ты хочешь снять больше, чем просто прядь»! И я... я обомлею опять! Стану этим красноухим лохом!
Я планировал! Планировал все до мелочей! Розы черные (слизеринский шик, но с намеком). Фрак — такой, чтобы подчеркнуть плечи (мои, не ее!). Танцы — близко, очень близко, чтобы она почувствовала... ну, все. А потом — темная комната, балкон, что угодно! Я бы был нежен? Груб? И то, и другое? Не знаю! Но я был бы ГЛАВНЫМ! Я вел бы эту... эту симфонию страсти!
А теперь? Теперь она дирижирует! Она дергает за ниточки, а я пляшу! Она сказала «да» на Бал «как друзья», но после ее слов... какие, на фиг, друзья?! Друзья не говорят о мокрых трусиках и порванном белье! Друзья не обещают следов на спине! Я в ловушке! В ловушке собственного подката, усиленного в сто раз!
Но... что, если... что, если она не играет? Что, если это... настоящее? Что, если она... хочет? Всего этого? Со мной? Драко Малфоем? Не смотря на нашу ебучую «дружбу». Несмотря на отца, на кровь, на все? Тогда... тогда почему я тут трясусь, как дурак? Почему не беру то, что предлагается на блюдечке? С мокрыми... то есть, с перламутровыми... блядь!
Потому что я ТРУС! Да! Признаю! Я боюсь! Боюсь, что если трону... если хоть пальцем коснусь не так... все развалится! Боюсь, что ее дерзость — это маска! Боюсь, что в темной комнате на Балу она... передумает! Скажет: «Драко, это была шутка». И посмотрит с этим разочарованием! Этим... «Я думала, ты круче». ЭТО УБЬЕТ МЕНЯ! Лучше уж сто раз обомлеть! Лучше быть лохом! Чем увидеть ЭТО в ее глазах снова!
Я загнал себя в угол. Сам. Своими «крутыми» подкатами. Своей игрой. И теперь... теперь либо я набираюсь храбрости и веду ее на тот бал, как на поле боя — готовый ко всему, даже к тому, что она переиграет меня снова... либо... либо проиграю навсегда. Не ей. Себе. И это... страшнее любого Поттера. Но нужно попытаться.
Попытка Вторая. Письмо. Сгоревшее. Я, как последний романтический лузер, написал ей. На пергаменте, чернилами с золотой пылью! «Гермиона. Твои слова сводят меня с ума. Я не сплю. Вижу тебя... везде. В темноте. Без мантии. Только веснушки... и мои губы на них. Приди. Сейчас». Отправил с совой. Ждал у окна, как дурак. Ответ прилетел через пять минут. Короткий. Убийственный: «Драко, милый. Ты пишешь, как герой дешевого любовного романа. Мне нравится. Это... возбуждает. Но я занята. Готовлюсь к Балу. Выбираю... трусики. Самые тонкие. Шелковые. Чтобы ты порвал их легче. Представляешь? Я – представляю. Твой почерк дрожал. Мой ответ – тоже. Но не от страха. Приходи завтра. В библиотеку. Я покажу... наброски». Наброски?! КАКИЕ НАБРОСКИ?! ЗАКЛИНАНИЙ ИЛИ... БОЖЕ! Я сжег письмо. И чуть не спалил гобелен XVII века.
Попытка Третья. Сейчас. Или... Провал. Я сижу тут. Пьянею. Жду. Как дурак. Она знает, что я здесь. Знает, что я на крючке. И вот шаги... Легкие. Уверенные. По мрамору. Она входит. В простом платье. Но для меня — полупрозрачном. Видны контуры... всего. Она садится напротив. Берет свой бокал. Смотрит на меня. Молчит. Улыбается. Этими губами.
Мой голос хрипит, как несмазанная дверь. «Грейнджер... Это... должно прекратиться. Ты... ты сводишь меня с ума. Нарочно». Она отпивает. Глаза не отрываются от меня. Игриво. «Прекратиться? Но мы только начали, Драко. И разве не ты научил меня... играть? Говорить то, что хочет услышать... вторая половина?». Я сжимаю бокал так, что тот трещит. «Я не про это! Я про... про твои слова! Про твои... обещания! Про... (заикаюсь) ... то, что ты мокрая!». Она ставит бокал. Наклоняется через стол. Так близко, что я чувствует ее дыхание. Ваниль и что-то темное, опасное «А что не так? Это же правда. Каждый раз, когда ты смотришь на меня так... как сейчас... голодно... Я чувствую это. Тепло. Влажность. Желание. Твое желание делает меня мокрой, Драко Малфой». Ее рука вдруг ложится поверх моей дрожащей на столе. «И знаешь что? Мне это нравится. Очень. Так что не останавливайся. Не пытайся быть... «крутым». Будь собой. Голодным. Отчаянным. «Моим». И может быть... (ее палец рисует кружок на моих костяшках) ... на Балу я покажу тебе, насколько мокрой ты меня делаешь. Наглядно. Без слов».
Я замираю. Весь мир сужается до точки ее пальца на моей коже. Член – каменная статуя ярости и потребности. Мозг – пустота. Единственная мысль: «ОНА КОСНУЛАСЬ. ДОБРОВОЛЬНО. И СКАЗАЛА «МОИМ». БЕРИ. СЕЙЧАС. НА ЭТОМ СТОЛЕ. ПУСТЬ ВСЕ СМОТРЯТ!». Но тело не слушается. Я могу только смотреть. И дышать. Словно рыба.
Она встает. Поправляет платье. Улыбается – ласково и смертельно опасно. «До завтра, Драко. В библиотеке. Не забудь. Я буду ждать... наброски твоей фантазии. А я покажу... свои.». И уходит. Легко. Будто не обрушила мне вселенную. А я... я сижу. С разбитым бокалом в руке. С мокрым пятном виски на мантии. С членом, который объявил забастовку до Бала. И с абсолютной, животной, сладкой паникой. Она хочет мои фантазии? У нее кончится пергамент. И чистые трусики. Боже... она теперь королева. А я? Я – ее паж. Дрожащий. Влюбленный. И абсолютно, бесповоротно... ее. Помогите.