Сладкое помогает

***

Сознание возвращается в больничном крыле. Воняет заживляющим зельем — все, что касается лечения, пахнет плохо. И вдруг до моего обоняния доносится сладковатая нотка шоколада.

Гермиона стоит у изножья кровати, ее палочка направлена на чашку с какао, которому она не дает остыть.

Я тихо зову ее по имени, и она... делает неуверенный шаг ко мне.

— Когда я болею... когда мне плохо... вот, возьми... сладкое помогает.

***

Она стоит так близко, что можно взять ее за руку, и я ловлю тонкие пальцы, отмечая про себя, как сильно они дрожат. Чуть притягиваю к себе, и она садится на кровать рядом. Неуверенно, будто спрашивая разрешения, тянусь к губам.

Мне это снится, пожалуй. Она подается навстречу мне.
Лишь коснувшись, прикрывает глаза и снова знакомый трепет ресниц. Осторожно кладет руки мне на плечи, а за окном поет вьюга.

Перед Рождеством мы ждем чудес. Мое личное чудо, задыхаясь, дрожит — вот-вот исчезнет. Снова убежит.

— Гер-ми-о-на, — шепчу я и в нежном зове нет смущения и неловкости.

Эти губы совсем не игрушка, но я начинаю игру. Путешествуют руки, и в шторме драпировок одежды я натыкаюсь на горячие скалы девичьей плоти. Она еще не понимает, как далеко может завести один лишь невинный взгляд, говорящий: «Тебе это можно». И тогда я со всей страстью, сдерживаемой годами, впиваюсь в алый источник ее губ.

Пью ее диковинный сок медленными глотками, и она не мешает мне наслаждаться. Осторожно пробует меня на вкус в ответ. И, Мерлин, ей это нравится, я слышу, как пульс отдается в губах, грозя разорвать трепещущее сердце.

Откуда здесь тысячи лишних локтей и коленей и почему больничное ложе тесно, как полка для джема в кладовке, где мама хранит всякие вкусности? Да, ее губы тоже похожи на джем — тягучий, хранящий воспоминания о лете. Вкусишь один раз и невозможно уже остановиться.

Она оставляет аромат своих уст на моем лице, часто щекочет ресницами. Трепет их мотыльков — девичье волнение. Руки, сведенные на груди срывают с губ такой очевидный вопрос:

—Так у тебя никого не было раньше?

—Никого...о, пожалуйста, Драко, не торопись, я так боюсь. Ведь говорят, что... это очень неприятно впервые.

Она боится женской естественной боли, хотя прошла войну и голод, ступая по топям болот маленькими ножками. А этим ступням по болотам нельзя. Она никогда больше не коснется их белизной холодной и сырой земли.

В подтверждении своих мыслей я подхватываю ее на руки, усаживая на свои бедра.

Ее дыхание — землетрясение в Токио. Я помню. Мне показывали. Ее волосы —
неуловимый порыв ветра, а она — маленькая лодочка, покачивающаяся на волнах океана по имени Драко.

Чувствует — села на мель. Осторожно спускаются её пальцы, оглаживая препятствие, возникшее между нами. То ли стон, то ли вой рвется с моих губ и я, отпрянув от нее, пытаюсь выровнять дыхание.

— Все в порядке, Драко?

Она сама отвечает, успокаивая нас обоих:

—Все в порядке, в порядке. У тебя тоже никого не было?

Гранатовый сок смущения разливается по щекам, и я киваю не силясь произнести и звука, а она возвращается к моим губам. Медленно-медленно терзая, покусывая.

Стараясь унять дрожь в пальцах, ищу островки её кожи среди замков и застежек. Зачем ей их миллион? Ведь она такая разумная?

Помогает, но и её пальцы дрожат. Справляется. Лучше чем я. Как всегда. Лучшая во всем. Отличница Гермиона.

Идеально скроена, чудесно воиспроизведена. И маленькая грудь аккуратно ложится в ладони. А внизу моего живота плещется, грозясь вырваться наружу, самая настоящая вулканическая лава. Ее терзает то же самое, ибо она со странным гортанным стоном срывает с меня майку, оставляя в ткани мелкие дырочки — следы ногтей. Ими же впивается в спину.

Маленькая девочка-лодочка отправляется в путь, оттолкнувшись от берега. Но она не ведала, что попадет в шторм. Волна накрывает, скрывая под толщей воды. Я беспомощен на ее теле и старателен в ласках.

Новый стон. Я на верном пути, Гермиона зовет этот шторм по имени.

— Мерлин, о-о-о, ДРАКО, Боже мой.... Боже мой!!!

Сопротивление бесполезно... трещат, разрываясь, оставшиеся паруса одежд.

Один на один.

Я внутри.

Всего лишь дюйм. И кажется, что она задыхается. В уголках карих глаз соленые брызги. Осушаю дыханием. Всего лишь дюйм, а я шепчу: «Потерпи, я прошу».

Мне больно и тесно и невозможно вытолкнуть ее на поверхность. Скользкие руки теряют с ней связь, путаясь в простынях. Еще чуть-чуть. Резкий выдох.

И я теперь весь принадлежу ей.

Торопиться больше некуда. Она беспомощна, и поглощена, осталось отдаться воле Божьей. Чуть вперед, чуть теснее. Еще. И теперь я могу двигаться, борясь за нее.

Несколько толчков, и она все еще не может дышать. А мне так хорошо, что и лица её я уже не вижу. Только немного цветных пятнышек, будто радуга, мелькает перед глазами. Еще быстрее, мощнее, сильнее и пусть я ничего не могу понять, я подниму её вновь на поверхность....

И этот внутренний вулкан извергается внутрь, чтобы часть меня, осталась с ней навсегда.

И она кричит, выгибается, всплывает на поверхность. Слышу. Вдох-выдох-вдох.

Смотрит на меня. Веснушки, карие глаза, кудряшки:

— Тебе было хорошо? — вопрошает тонкий девичий голосок.

— Ты, наверное, шутишь сейчас? — мой голос звучит усталым, но счастливым и тут же надеется в ответ. — А вот тебе, по-моему, не понравилось.

— Все хорошо, Драко, — успокаивают ее руки, бродя в моих волосах, — девочки устроены по-другому, нежели мальчики. И в первый раз боль — это нормально. Но я верю, что в следующий раз у нас обязательно получится.

Эти слова... она говорит про следующий раз. Еще немного ее взгляда и рук и он случится прямо сейчас. А я не спешу, судя по тому, как она отчаянно пытается свести ноги, там все еще больно, я ухожу из нее и тут же отгораживаюсь простыней.

Замечает и смеется: милая, простая, добрая, близкая. Щекочет шею новым поцелуем и шепотом. «Мы можем продолжать шалить, мистер Малфой», — в голосе игра, — «Никто не говорил, что следующий раз нужно откладывать на потом».

И.

Она права: сладкое помогает.

***

Солнечный луч бредет по простыне разыскивая путь, чтобы разбудить девушку, уснувшую в моих руках. Он золотится в волосах, взбирается по смуглой коже, щекочет немного вздернутый нос. А она все еще ровно дышит, надежно защищенная моей рукой.

Я играю с кольцом, которое теперь легко снимается с руки. На пальце, который оно раньше украшало, остался яркий шрам. Тонкой алой змейкой он обвивает перст, напоминая о том, что я «Люблю и любим».

Замечаю, что Гермиона тоже открыла глаза и удивленно смотрит на мою руку.

— Снялось, — тихо шепчет она, и легкая нотка грусти проскальзывает между нами. Чуть оттолкнув меня, она плотнее заворачивается в простыню, пряча совершенство обнаженного тела. Я молчу, с улыбкой глядя на нее. Что-то будет дальше.
Яркий румянец во всю щеку, до боли закушенная губа гасит начинающиеся осадки из прекрасных глаз. Она вскакивает на ноги, взглядом разыскивая одежду. В руке палочка.

— Куда ты собралась? Если боишься Помфри, то она уже нас видела, когда рано утром заглянула за ширму. Старушка оказалась весьма деликатной особой и тихо, очень тихо, ушла.

— Опять ты издеваешься? — звенит голосок, взгляд отчаянно впивается в изуродованную руку.

— Почему? Что ты такое говоришь?

— Ты снял кольцо.

— И что?

— Я ведь только для этого тебе и была нужна?

И понимаю, что любые другие слова и действия излишни. Беру кольцо и говорю: «Постой».

— Надень его обратно, — говорю я и в голосе нет неуверенности.

— Ты же так мечтал его снять.

— Не имеет значения. Я к нему привык. К тому же теперь оно вряд ли сможет причинить мне страдания.

Сомневается. В глазах целый водоворот разных чувств, но кольцо все-таки берет и задумчиво терзает его в руках.

— Ты так ничего и не поняла?

—А что должна была?

***

Я покидаю Хогвартс в Сочельник, оставив Гермиону измерять периметр своей гриффиндорской спальни торопливыми шагами. Она не сможет спуститься к торжественному ужину для оставшихся в школе студентов, не сможет она и уснуть. Девушка будет ждать от меня весточку, глядя в окно, за которым вновь чертит вьюга, она будет ждать, когда часы скажут: «Спать», будет ждать, нетерпеливо накручивая локон на палец.

Но я должен пройти этот последний участок пути в одиночестве.

Поцелуй в залитом дневным светом холле. Это стоящее мероприятие, ибо глаза Поттера, увидевшего нас, вот-вот вылезут, выдавив стекла очков. Улыбаюсь издевательски, машу ему рукой. Он показывает мне весьма понятный жест средним пальцем.

Гермиона, прости, мне пора. Но она все еще удерживает меня за мантию боясь, что уйду насовсем. Шепотом утешаю:

— Я дам тебе знать уже сегодня.

— Даже если ничего не получится, напиши мне, напиши, как обещал. Ты поклялся! — нервно частит голос.

***

В Малфой-Мэноре тихо. После поражения Темного Лорда мать и отец более всего ценят тишину. За последний год, когда наше родовое поместье превратили в штаб-квартиру Волан-де-Морта, мистер и миссис Малфой устали от любого общества.

Застаю их в гостиной, наряжающими елку. Мы всегда делаем это втроем, но они, не дождавшись меня вовремя, уже развесили большую часть игрушек.

— Bonsoir maman, pere, — кланяюсь я.

Только тогда родители замечают меня. Мама, как истинная женщина, торопится обнять любимого сына. Папа более сдержан. Подходит, протягивает руку. Мне нравится его рукопожатие: теплая и ухоженная ладонь, тем не менее, крепка, как камень. Он чуть дольше, чем обычно не отпускает моей руки. «Я тоже скучал, папа» — проносится в голове. Вслух же отец говорит:

— Ты опоздал.

— Да, я знаю, у меня к вам серьезный разговор...

Вот эта гостиная, в которой прошло мое детство, и отблески свечей знакомо танцуют в разноцветных стекляшках, украшающих елку. Я помню, как поутру, будучи совсем мальчишкой, бежал сюда в одной пижаме, заглядывал под елку, с восторгом извлекал подарки и демонстрировал посмеивающимся родителям.

Ничего не изменилось, но сегодня мой черед. Мама что-то чувствует — чуть сузились глаза, пульсирует жилка на шее.

— Отец, мама, я хотел бы представить вам будущую миссис Малфой.

Губы родителей синхронно расплываются в улыбке. Они долго ждали.

— Ну, и где же она? — первым не выдерживает Люциус.

— В школе. Она осталась там, ждать моего письма с официальным приглашением.

— Так почему же ты сразу не привез к нам девочку? — чуть сердится мама.

— Я подумал, что лучше немного поговорить о ней до ее приезда.

— Драко, сын, не томи, — просит отец, — скажи нам, кто эта счастливица?

— Гермиона Джин Грейнджер.

Старинный стеклянный шар, который до этого момента отец держит в руке, падает на пол, а Люциус хватая губами воздух, вынужден опереться о стоящий рядом стул.

— О, Драко, но она же... она...— и Люциус не в силах произнести это слово, — ведь и без того ясно, что от судьбы не уйдешь.

Демонстрирую яркий шрам на пальце, как знак уважения к родителям, как символ того, что я боролся и не соглашался с кольцом. И лишь в одном бы я не сознался даже под страхом смерти. В том, что кольцо легко снимается.

Какое счастье, что Люциус Малфой не является завсегдатаем маггловских библиотек и не обладает любознательностью Гермионы. Ему остается только смириться, ибо он прошел через все это сам и знает, что я ни при чем, а на Грейнджер указало кольцо.

Папа не может прийти в себя, и мать тихонько выталкивает меня за дверь, успевая прошептать:

— Драко, пожалуйста, оставь его сейчас.

Я взбегаю по лестнице в свою комнату, оставив родителей наедине. Знаю, что мама все теперь устроит. Только она сможет уговорить отца, у нее получится. Ведь ее тоже выбирал не он сам.

Чуть за полночь ко мне без стука заглядывает мама. Она знает, что я не сплю. От ее рук, в которые я зарываюсь лицом, пахнет сонным зельем, тревогой и заботой. Я впервые в жизни вижу ее такой: настоящей, живой, чувствующей. Но она не разговаривает со мной. Она торопится вернуться к папе. Нарцисса Малфой лишь легонько целует меня в щеку и в моей руке оказывается что-то холодное.

Мама торопливо уходит, а я раскрываю ладонь. В ней поблескивает ее обручальное кольцо — точная копия того, что раньше носил отец, а теперь украшает мой палец. А это значит, что у нее получилось. Ведь следуя давней семейной традиции, свекровь передает свое обручальное кольцо невестке.

***

Торопится, извиваясь, мой почерк:

«С Рождеством тебя, Грейнджер! Завтра на рассвете я прибуду за тобой. Будь готова отправиться в путь рано утром. И не дуйся, что я обращаюсь по фамилии снова. Дай насладиться. Ведь скоро смогу называть тебя только „миссис Малфой". Люблю тебя, моя Грейнджер!».

Письмо в ночь уносит обычная сипуха. И я знаю, что совсем скоро Гермиона перестанет беспокойно бродить по своей спальне маленькими ножками и уснет под утро, надев на палец кольцо миссис МАЛФОЙ.