Часть 1
Вот и сейчас сижу напротив нее, осознавая: никогда она не будет моей. Слишком поздно. Объяснять, менять, переделывать, прощать, забывать... Пустые глаголы чередой проносились в голове, но тело отказывалось подчиниться. Встать и уйти.
РАЗЛЮБИТЬ — невозможно.
Привычно и знакомо все: каждый жест, взгляд и порхание ресниц. Сидит за столом со своими треклятыми приятелями и младшей Уизли, а я в темном углу один и никак не могу оторвать от нее взгляда.
Принесли сливочное пиво для всех. Кроме нее. Она в последнее время пьет кофе: черный и горький, как ее взгляд. Сейчас, знаю, она возьмет булочку, поднесет ко рту, задумается. Потом вернет сдобу на место и, подперев подбородок кулаком, уставится в непроглядную мглу за окном.
Гермиону одернет Поттер или вернет в реальность высокий голос Джинни, а может рука Рона, пытающаяся уютно устроиться у неё на талии. Она неизменно стряхивает ее и с укором смотрит на рыжего. Девичья скромность выше всяких похвал. Знаю, они вместе, но никаких намеков на то. Разве что чуть приподнятая бровь, когда Рон флиртует с какой-нибудь поклонницей, выдает нашу отличницу.
А сейчас она придвинет к себе сахарницу, и положит в напиток две с половиной ложки сахара. Размешает, возьмет ее в руки и, нахмурившись, увидит, что просыпала мимо несколько крупинок. Пальцем соберет их со стола и стряхнет на голубое блюдце. Чуть прикрыв веки, отопьет из чашки...
Я мог бы вечно продолжать писать её портрет красками или словами и знаю каждый жест, но она даже не смотрит на меня... хотя и это уже можно считать благосклонностью: в свете того, что после падения Темного Лорда Малфои, Креббы, Нотты и другие семьи попали в опалу.
Весь магический мир слишком хорошо помнил события последних лет, свежи были воспоминания о битве за Хогвартс. Прошла весна за ней лето, и ученики вернулись в школу. Для таких, как мы, бывших семикурсников, вынужденно пропустивших последний год обучения, и был организован дополнительный курс. Многие из моих друзей и знакомых вернулись в школу, где теперь все стало иначе.
У руля профессор МакГонагалл. Эта женщина, которую я глубоко презирал за лояльность к грязнокровкам, теперь делала все, чтобы примирить остальные факультеты с сильно сдавшим позиции Слизерином. В новом послевоенном мире победители ненавидели нас — представителей чистокровных семей. Как модно стало смотреть свысока на зеленый цвет — символ нашего факультета и на все то, что раньше внушало страх. А МакГонагалл вела свою политику: сначала мы все оказались за общим столом в Большом зале. Все четыре факультета вместе. Затем эти ужасные совместные занятия. И если Пуффендуй обычно объединяли с миролюбивым Когтевраном, то Слизеринцы и Гриффиндорцы едва терпели общество друг друга по нескольку часов в день.
Мой взгляд упорно возвращался к столику Поттера. Три года прошло с тех пор, как мне открылась истина, но принять правду я не могу до сих пор. И у истины лицо Гермионы Грейнджер: немного веснушек, чуть более взрослые, чем раньше, глаза на строгом тонком лице и шапка неухоженных кудрей. Само совершенство в своей неидеальности.
Оставив на столе плату за ужин, я поднял воротник пальто и направился к выходу. У двери оглянулся, чтобы еще раз увидеть ее профиль — столь таинственный в дрожащем свете свечей.
Невольно вздрогнул.
Она смотрела на меня и, поймав взгляд, не смутилась, не отвела глаз. Гермиона поправила выбившуюся из прически прядь, и мне показалось, что при этом, девушка едва заметно махнула мне рукой.
Я махнул ей в ответ и вышел из «Трех метел» в простуженную ноябрем темноту.
...
*** За три года до этого***
— Драко, Драко-о-о, — доносится из холла голос матери, — ты уже проснулся? Могу ли я войти к тебе в комнату?
— Да, maman, конечно.
И нужно заметить: эту ночь я провел без сна, не понимая, почему очередной день рождения вызывал во мне столько эмоций, от волнения до радостного ожидания чего-то необъяснимого. Возможно от того, что погожим июньским утром мне исполнялось пятнадцать. Эти возраст и число были знаковыми для рода Малфоев. Официально не объявлялось, но я знал, что именно сегодня отец позовет меня в свой кабинет и передаст некий семейный артефакт. Догадывался и что за предмет мне вручат, собрав мозаику из случайно оброненных родителями фраз, собственных умозаключений и разговоров наших домовых эльфов. Перстень, который Люциус Малфой носил на указательном пальце правой руки, должен был перейти ко мне. Что это за кольцо и почему оно должно доставаться сыну от отца, пока оставалось неизвестным, вот и чувствовал себя я взволнованно и вместе с тем весьма торжественно.
В мою спальню вошла maman. Всегда безупречный внешний вид, величественная осанка. В слегка равнодушных обычно глазах сегодня гордость и радость. Подойдя, она обвила мою шею руками и, поцеловав в щеку, молвила:
— С Днем Рождения, Драко, мой драгоценный сын.
— Спасибо, mam, — церемонно целую холеную руку.
— Сегодня ты стал мужчиной, — улыбается она, и от этого ее лицо делается совершенным. — В этот знаменательный день первым подарком для тебя станет разговор с отцом. Иди же, мой хороший, — нежные пальцы чуть подталкивают меня вперед, — папа у себя в кабинете. Он ждет.
Когда я спускаюсь на первый этаж к отцу, мое сердце поет от радости. Мир почти идеален: обычно темные и прохладные коридоры Малфой-Мэнора наряжены подвижным кружевом солнечных бликов. Утро и в доме тишина... такая, что можно услышать тиканье старинных часов, расположенных в зимней столовой.
Вхожу к отцу и застаю его за чтением газеты. Глубину отрешенности от мира выдает складка между бровей. Pere (отец — фр.) любил размышлять в одиночестве и отдавался этому полностью. Я безупречно вежлив, поэтому слегка ударяю костяшками пальцев в приоткрытую дверь. Отец отрывается от чтения и, увидев меня, убирает газету в сторону, аккуратно свернув ее вчетверо.
Люблю своих родителей за эту неторопливость и царственность в каждом жесте. Меня с детства восхищают манеры отца — совершенные и мужественные одновременно. Я хочу и стремлюсь быть похожим на Люциуса Малфоя.
— Доброе утро, Драко! — его голос раскатом наполняет комнату.
— Bonjour, père.
Кланяюсь, жму крепкую руку и только затем усаживаюсь в предложенное мне кресло.
Отец разливает по чашкам горячий чай — неизменный атрибут его кабинета. Интересно, сколько раз за день домовики разогревают воду для мистера Малфоя.
Подняв свою чашку, Люциус Малфой со всей торжественностью поздравляет меня с днем рождения. Желает то же, что и каждый год, но затем, прибавив взгляду значимости, протягивает мне небольшую коробочку. Следуя этикету, мне тут же следует ее открыть, и я нажимаю на замок. С мелодичным звоном крышка откидывается. На темно-синей подкладке сверкающее кольцо, которое еще вчера украшало палец отца. Простое, безо всяких вычурных украшений, оно отполировано до совершенства. Его неяркое, будто звездное, мерцание гипнотизировало. Кольцо просилось на палец. Отец смотрел с одобрением. Я вынул перстень из коробки и поднес ближе к глазам. И только в тот миг заметил черненную гравировку на внутренней стороне. Напрягая зрение, я прочел: «Ani L'dodi V'dodi Li». Странные, незнакомые слова, непонятный язык.
— Что здесь написано, Papa (папа, — фр.)? — эти слова совершенно незнакомы мне и не похожи ни на что из слышанного ранее.
— Это мертвый язык, точнее святой. Древнееврейская форма иврита, — изрек Люциус. — Здесь начертано: «Я люблю и любим».
— Если я правильно понимаю, это не просто слова.
— Ты одарен, Драко, и сразу улавливаешь суть, впрочем, как и все Малфои. Это кольцо — древняя реликвия, принадлежащая мужской половине нашей семьи много веков подряд. История кольца давно утеряна и забыта, к моему великому огорчению. Известно лишь, что prophétie (изречение, — фр.), выгравированное на нем, обретает материю, стоит лишь надеть кольцо на палец. Согласно семейной традиции каждый мужчина нашей семьи в день своего пятнадцатилетия получает это кольцо из рук отца. С этого момента он обязан носить его на пальце не снимая до тех пор, пока не придет его черед передать кольцо сыну. У перстня множество чудесных свойств, о которых тебе предстоит узнавать, но самое первое, что откроет тебе оно — имя частицы твоего сердца — будущей миссис Малфой.
Я почувствовал, как краска смущения расплескалась по лицу и торопливо надел кольцо. Пальцы отца были гораздо крупнее моих, но украшение тут же сжалось, тесно обвив перст. Металл тускло мерцал в полумраке кабинета, а отец, не замечая моего смятения, продолжал:
— Итак, Драко, ты стал обладателем чудесной вещи, которая сделает тебя счастливым человеком. Кольцо никогда не ошибается, выбирая спутницу жизни. Многие поколения Малфоев были действительно счастливы в браке, испытывая любовь глубокую и истинную к своей второй половине, к детям, к семейной истории.
— И как же я пойму, что встретил ту самую, единственную.
— Поверь мне, сын, ты почувствуешь это сразу! В её присутствии кольцо намекнет тебе, сделавшись теплым или даже горячим. И Мерлин тебя упаси не прислушаться. Оно будет жечь, давить, истязать твою плоть до тех пор, пока ты не смиришься с его выбором.
— То есть я могу не сразу принять его решение? Отец, но почему вы раньше не сказали мне об этом, ведь исходя из ваших слов, я могу и не испытать нежных чувств к девушке, на которую укажет кольцо?
— Возможно и так. Так случилось со мной. Но признав Нарциссу, я познал, что такое настоящая любовь. К тому же, мы не имеем права идти против традиций, ибо семейная легенда гласит, что ослушавшийся не найдет счастья ни с одной женщиной на земле, но самое страшное, он будет лишен возможности продолжить наш род, ибо постигнет его проклятие бесплодия.
Я задумчиво повернул кольцо на пальце. Оно уже не сдавливало кожу и свободно скользило по фаланге.
Мы с отцом еще какое-то время поговорили ни о чем, больше не затрагивая тему перстня и моей судьбы, а потом прошли в летнюю столовую, где эльфы уже сервировали стол. К полудню должны были собраться гости...
***
Я шел, не разбирая дороги, путаясь в собственных ногах и мыслях. Возможно, виной тому стал слишком крепкий эль, а может быть, причина в металле, что вновь мучительно обжигал кожу. Я привык, смирился и знал точно, как с этим бороться. Главное не подходить близко, а лучше вообще держаться в стороне, ведь стоило только ЕЙ попасть в поле моего зрения, как кольцо начинало тихо поджаривать кожу на пальце.
И стоило только признаться самому себе, что мне все равно: грязнокровка она или нет, богата или бедна, красива или дурна, как чувство нежности во мне разрослось до невиданных размеров. Но вот чего я боялся на самом деле, так это признаться отцу в том, кто есть моя судьба.
Люциус неоднократно спрашивал меня о том, в чью пользу сделало выбор кольцо. Шутливым тоном он называл фамилии чистокровных семей: «Уж не Паркинсоны ли будут нашими родственниками»? — смеялся отец или того хуже: «Драко, это Астория Гринграсс, я угадал, да»? — нетерпеливо, как ребенок, вопрошал папа.
Гермиона Грейнджер. Мне хотелось кричать. Я держал это в себе. Казалось, что когда-то это разорвет меня на части.
Сколько раз я представлял себе, как мне с опущенной головой, придется сказать отцу и матери, кто моя избранница. Наблюдая за родителями в последний год, я понял, что мама будет рада любому моему выбору. Поражение Темного Лорда заставило её многое переосмыслить и пережить. Но для Люциуса Абраксаса Малфоя правда могла оказаться слишком жестокой. И как бы ни был очернен отец в глазах окружающих, его авторитет для меня всегда останется абсолютом. Взгляды мистера Малфоя — вот тот фундамент, на котором возросло все мое мироощущение. Я не готов был так ранить отца, и принял решение сопротивляться кольцу столько, сколько могу.
Боролся я отчаянно. Перерыв всю библиотеку, и её запретные секции, под молчаливое одобрение мадам Пинс, я так ничего и не отыскал. Не было ни одного упоминания о заклятии, которое хранило в себе кольцо, а значит, честным способом избавиться от него у меня бы не получилось.
Я пытался доказать себе, кольцу и всему миру, что на месте Грейнджер может быть любая. И даже привлек к опровержению пророчества Пэнси. Я говорил ей слова, смысла которых не понимал, пытался целовать ее в губы... и дальше поцелуев так и не зашло, ведь стоило мне коснуться Пэнси, как острая боль от кольца распространялась по всему телу. Наверное, даже пытки от Круциатуса — ничто, по сравнению с этими мучениями. Будто кто-то насыпал раскаленный песок между вен и продолжал подогревать его.
Я стал ненавидеть огонь и тепло, сторониться, избегать, обходить. Грейнджер — огонь в моем сердце, в моей плоти, что медленно поджаривал меня. И теперь мне казалось — немного осталось, и я сгорю заживо.