Часть 3. Интервью года
Пятница. 17:59.
Гермиона стоит у дверей того же элитного офиса. На этот раз она приходит вовремя — не раньше, не позже. Чётко по часам. На ней сдержанное серое платье и тёмное пальто, очки на носу больше для придания образу серьёзности и строгости. Папка с вопросами в руке, внутри — лёгкая нервозность. Не страх. Раздражающее напряжение, как перед экзаменом. Когда знаешь, что профессор точно тебя завалит.
Она вдыхает, выдыхает, заходит в холл и сразу встречается с улыбкой охранника.
— Мисс Грейнджер, — учтиво произносит он. — Мистер Малфой уже вас ожидает. Поднимайтесь на двадцатый этаж.
— Благодарю, — сдержанно отвечает девушка.
Лифт едет долго. Слишком долго. Сердце бьётся чуть быстрее, и Гермиона буквально чувствует, как ей не по себе, несмотря на всю собранность. Но как только двери открываются — она делает выдох. В голове включается журналистский режим: смотри в глаза, не показывай слабость, задавай чёткие вопросы, не поддавайся на манипуляции.
Она оглядывает коридор и видит приоткрытую дверь одного из кабинетов. Решает пойти туда, потому что других вариантов просто нет. Гермиона слабо стучит костяшками по двери и заходит внутрь.
Драко Малфой здесь.
Высокий. Безупречно одет. Светло-серая рубашка, запонки, рука в кармане. Лёгкая полуулыбка на губах, но взгляд — ледяной. Малфой медленно и оценивающе оглядывает её. Так, будто он в первый же миг решает, кто она — раздражение, развлечение или нечто среднее. Он нарушает тишину первым короткой фразой:
— Мисс Грейнджер.
— Добрый вечер, мистер Малфой. Рада, что вы нашли на меня время, — она старается не звучать слишком едко, но выходит плохо.
Она проходит внутрь. Просторный кабинет — стекло, мрамор, минимализм и полное отсутствие чего-либо «живого». Как будто он работает в музее собственного равнодушия.
— Прошу, — он указывает на кресло у стола. — Или вы предпочитаете стоять?
— Я лучше присяду, — сухо отвечает Гермиона, снимая пальто и усаживаясь с прямой спиной.
— Отлично. Начнём?
— Начнём, — кивает она, включая диктофон.
Между ними повисает небольшая пауза.
— Мистер Малфой, расскажите, почему вы согласились дать интервью именно сейчас, после стольких лет молчания?
— Потому что скучно.
— Скучно?
— Да. Одни и те же лица, одни и те же события. Я подумал, почему бы не дать шанс... — он делает театральную паузу, пристально оглядывая её. — ...молодому поколению проявить себя.
Она сдерживает выражение лица. Он явно играет. И делает это с удовольствием.
— Или, может, мне просто стало интересно, как выглядит девушка, которую редакция решила бросить ко мне на растерзание?
Гермиона медленно моргает. Улыбается уголком губ. Но в глазах — сталь.
— Вероятно, вы ожидали увидеть какую-нибудь другую девушку, мистер Малфой? Которая упала бы в обморок при одном только упоминании вашей фамилии?
Чёрт. Это выскакивает совершенно случайно, но отступать поздно. Драко приподнимает брови. На секунду — едва заметную — его развлечение уступает место интересу.
— Хм. Хорошо. Один балл вам. Давайте дальше.
— Вы начисляете баллы? Славно, к концу интервью я планирую набрать как можно больше, — язвит Гермиона. — А теперь на чистоту, мистер Малфой. Только факты.
— Звучит скучно.
— Это интервью, я не стану лезть вам в душу.
— Разве? — он наклоняется чуть ближе, глаза прищурены. — Я думал, вы пришли именно за этим. Узнать, кто я на самом деле. Раскрыть народу истинное лицо очередного монстра с деньгами.
— Нет, — спокойно отвечает Гермиона. — Я пришла, чтобы понять, почему человек с вашим влиянием тратит усилия на то, чтобы казаться хуже, чем он есть.
На этот раз он молчит чуть дольше. Взгляд его становится серьёзнее. Не мягче — нет. Просто глубже.
— Может, потому что так проще, — говорит он наконец. — Когда ждут, что ты укусишь — легче не оправдываться, если действительно укусишь.
Она смотрит на него. Долго. И впервые чувствует: он не шутит. Или не полностью.
Диктофон продолжает писать. Кабинет полон молчания, но внутри — напряжение, как струна перед разрывом.
— У вас осталось пять минут, — говорит он.
— Наше интервью ограничено по времени? — хмурится Грейнджер, кидая взгляд на часы.
— Вся моя жизнь ограничена по времени, — хмыкает Малфой и откидывается на своём кожаном кресле.
Гермиона берёт себя в руки, надеясь, что за такой короткий промежуток ей удастся выцепить ещё хоть что-то интересное.
— Вы сделали первую инвестицию в шестнадцать лет. Почему?
— Потому что хотел доказать отцу, что не идиот.
— Удалось?
— Он умер, прежде чем признал это вслух.
Гермиона не моргает. Пауза — не от растерянности, а потому что она не спешит. Каждое его слово — звено. Её задача — выстроить цепь.
— Значит, все ваши решения продиктованы желанием доказать свою состоятельность?
— О, теперь вы решили поиграть в психотерапевта?
— Нет. Просто умею анализировать.
Он прищуривается. И улыбается. Осторожно, будто впервые что-то чувствует, кроме раздражения.
— Неужели вы правда думаете, что всё во мне можно разложить на мотивации и причины?
— Всё — нет. Но вы не исключение.
— Я — не исключение? Это вы так самоутверждаетесь?
— Это я делаю выводы. Пока вы — человек, создающий впечатление, но не дающий содержания. Мне нужно содержание, мистер Малфой.
Она не повышает голос, но интонация — острая, как лезвие. Он замолкает на несколько секунд, раздумывая.
— Тогда давайте. Спросите что-то интересное. Без этих банальных журналистских вопросов.
— Хорошо, — отвечает она. — Что вы чувствуете, когда вас называют наследником токсичной семьи?
— Ничего.
— Ложь.
— Равнодушие.
— Опять ложь.
— Меня это злит.
— Наконец-то, — с удовлетворением говорит она и делает пометку в блокноте, перед этим поправив очки на носу. — Правда ли, что ваши первые инвестиции были основаны на шантажных схемах, унаследованных от семьи?
Он приподнимает бровь. Улыбка — тонкая, почти призрачная.
— Нет. Я использовал связи. Как любой разумный человек в старте. Или вы предпочли бы, чтобы я начал с честного нуля, как в детской сказке?
— А вы верите в сказки?
— Нет. Но, похоже, вы — да. Особенно в те, где идеалистка побеждает зло.
Гермиона моргает, но решает не комментировать это, чтобы не тратить время. Она сдвигает очки на нос, поправляет блокнот в руках. Её поза ровная — почти демонстративно собранная.
— Когда вы в последний раз делали что-то, не ожидая выгоды?
На его лице появляется лёгкая, почти усталая полуулыбка. Он медленно проводит пальцами по подлокотнику кресла.
— Сегодня, — говорит он спокойно. — Я впустил вас, зная, что ваша статья совершенно точно меня разочарует.
Гермиона резко поднимает взгляд. Внутри — как щелчок. Равнодушная броня журналиста даёт тонкую трещину.
— Прошу прощения? — произносит она медленно, почти холодно.
— Вы не расслышали или моя реплика задела вас? — не меняя выражения лица, уточняет он. — Может, вы и профессионал, но правда в том, что вы уже пришли с предубеждениями. Осталось лишь приправить статью остроумными формулировками и моими цитатами.
— Вы даже не знаете, что я собираюсь написать.
— Я вижу, как вы на меня смотрите. И этого достаточно.
Гермиона откидывается на спинку кресла, сцепив пальцы на колене. В глазах — ледяное спокойствие, за которым он, впрочем, легко угадывает злость.
— Вы, как и многие, путаете осмысленный взгляд с предвзятостью. Я пришла за правдой, и я намерена её получить.
В этот момент между ними снова возникает напряжение, не враждебное, но очень острое. Он смотрит на неё чуть внимательнее. А она, впервые с начала встречи, чувствует, что, кажется, проникла сквозь его броню — хотя бы на пару миллиметров.
— Хорошо, мисс Грейнджер, — произносит он после паузы. — Сыграем по вашим правилам.
Гермиона немного склоняет голову набок, сжимая кольца блокнота чуть сильнее, чем нужно. В голосе — ни капли насмешки, только пытливость, обострённая чем-то личным:
— И всё же... Если вас никто не знает по-настоящему, кого тогда они любят?
Он молчит дольше, чем обычно.
— Они любят образ, — произносит он наконец. — Картинку. Чистую, глянцевую. Они любят мои деньги, влияние, циничные заголовки и мои колкие цитаты. Им нравится, как я выгляжу, как я говорю, как я выигрываю.
Он делает паузу, потом поднимает глаза и смотрит прямо на неё.
— Но никто не хочет разбираться, что у меня там внутри. Это слишком... сложно. И это никому не нужно.
Он смотрит прямо в неё. В его голосе нет жалости — только факт. Жёсткий, хрупкий, неизбежный.
Гермиона впервые за всё интервью не знает, что сказать. Её профессиональный голос внутри подсказывает: продолжай, жми, он почти раскрылся. Но что-то другое — глубокое, личное — говорит: он сейчас по-настоящему честен. И впервые не играет.
— А если кто-то захочет разобраться? — тихо спрашивает она, почти не веря, что говорит это вслух.
Уголок его рта дергается, как будто он хочет усмехнуться — но не может.
— Тогда... ему придётся найти ко мне подход и подобраться достаточно близко, — отвечает он низким тембром. — Только вот, как известно, я никого к себе не подпускаю.
— Вы знаете, у меня есть материал. Сенсационный. Но в нём нет вас.
Он склоняет голову.
— А вы хотите, чтобы в нём был я?
— Я хочу понять, где заканчивается ваш образ и начинается человек.
Она кидает взгляд на часы и медленно поднимается. Время вышло. Он встаёт почти одновременно с ней. Подходит ближе, чем нужно. Между ними — пара шагов и тысяча слоёв скрытых мотивов.
— Тогда придётся поговорить ещё раз, — произносит он совершенно серьёзно.
Она немного растерянно смотрит прямо в его глаза. Не прячется и не отводит взгляд.
— Только если вы снимите маску, — говорит она, собравшись.
— Только если вы готовы увидеть то, что под ней.
Гермиона нервно сглатывает. А готова ли она?
Он по-джентельменски помогает ей надеть пальто. Почти формально. Но пальцы задевают её запястье на долю секунды дольше, чем нужно.
— Подумайте над моим предложением, мисс Грейнджер, — говорит он ей перед уходом.
Гермиона кивает и спешно прощается. И в лифте, когда двери закрываются, девушка впервые позволяет себе выдохнуть. Только теперь она осознаёт: ладони вспотели, дыхание сбилось, сердце бьётся не от злости, а от чего-то другого...