Глава V | Таси
«Всякий раз, когда вам хочется сдаться, подумайте, ради чего вы начали» — Нил Гейман
Несколько дней подряд я стучусь в двери театров. Ничего серьезного — маленькие сцены, студенческие постановки, труппы, о которых никто не знает. Но для меня они — целая вселенная. Я цепляюсь за каждую возможность, словно за спасательный круг, и готова на все, чтобы хоть кто-то сказал мне: «Ты нам подходишь».
Первое прослушивание — неудача. Второе — тоже. Я уже сбилась со счета, сколько раз мне вежливо улыбались и говорили: «Мы вам перезвоним». Вчера на пробах я разыгрывала сцену из классической пьесы, вложив в монолог всю душу, но режиссер только пожал плечами: «Слишком драматично». До этого в другом театре сказали, что я слишком юная для роли. А еще раньше — что не хватило выразительности. И каждый раз я возвращалась домой, разбирала в голове каждое слово, чтобы понять, где ошиблась.
Но сегодня все по-другому. Я чувствую это.
Сквозь капли дождя, стучащие по зонту, я иду к очередному маленькому театру. Внутри пахнет пылью и старым деревом, полы скрипят, а сцена чуть наклонена вперед. На стульях сидят трое: худощавый режиссер с густыми бровями, женщина в очках с блокнотом и молодой парень, который, кажется, здесь просто за компанию.
Я разыгрываю короткую сцену — монолог девушки, потерявшей любимого человека. Голос дрожит, пальцы сжимаются в кулаки, сердце колотится. Но я не останавливаюсь. Все чувства — наружу. Боль, отчаяние, надежда. Каждое слово как удар молнии.
Тишина.
Режиссер наклоняется вперед. Секунда, две. Я сжимаю пальцы еще сильнее, чтобы не показать, как сильно волнуюсь.
И вот оно.
— Да, — говорит он просто.
Я моргаю, не веря своим ушам.
— Вы нам подходите, — добавляет женщина, делая пометку в блокноте.
Я смотрю на нее, ожидая, что она сейчас улыбнется и скажет, что это ошибка. Но ничего такого не происходит. Я киваю, пробормотав что-то невнятное, и медленно встаю. Мир вокруг расплывается, как будто я плыву сквозь густой туман. В груди распускается тихое, осторожное тепло, которое с каждой секундой растет, заполняя меня изнутри.
Я вылетаю из театра, едва сдерживая дрожь в руках. Дождь смывает с меня последние капли страха. Я сделала это. Меня взяли. Пусть на крошечную роль, пусть в спектакле, который, возможно, никто не увидит, но это шаг. Первый шаг.
Воздух кажется плотным, наполненным остатками сценического света и голосами актеров, а я почти лечу по мокрым камням, боясь, что радость может выскользнуть, если я остановлюсь хоть на секунду.
Дождь все еще моросит — мягкий, почти ласковый. Он падает на плечи и волосы, смывает усталость, но не затапливает пламя внутри. Я иду по узким улочкам, где фонари тускло подсвечивают старинную кладку, а дождевые капли стекают по стенам, будто растворяя границы между реальностью и вымыслом.
Заворачиваю за угол и нахожу укромное место — крошечную площадь с фонтаном, где вода журчит в каменной чаше, смешиваясь с дождем. Здесь тихо. Идеально.
Я оглядываюсь, скидываю капюшон и встаю в центр площади. Сердце стучит, будто требует продолжения. Я закрываю глаза и вспоминаю слова. Каждую реплику, каждый вздох.
— Что, если они вернутся? — начинаю шепотом, вживаясь в роль. — Если я снова увижу их лица?
Голос звучит тихо, почти теряется в шуме дождя, но я продолжаю. Вода стекает по коже, пальцы сжимаются в кулаки. Слова становятся громче, эмоции прорываются сквозь голос, разбиваясь о мокрый воздух.
Я падаю на колени на мокрый камень, чувствую, как холод проникает через ткань, но это неважно. Меня больше нет. Есть только она — девушка из пьесы, которая потеряла все и боится, что прошлое настигнет ее снова.
— Я не могу больше ждать! — выкрикиваю, и голос эхом отскакивает от стен. — Я сгорю здесь, если не выберусь!
Грудь вздымается, дыхание сбито. Я открываю глаза и смотрю в небо, где дождевые капли падают мне прямо на лицо. Слезы или дождь — уже не важно. В этот момент я действительно живу в этой роли. Пропитываюсь ею до основания.
И в этой дождливой, пустой площади я чувствую себя частью чего-то большего. Будто город сам смотрит на меня, внимает, как невидимый зритель. Я улыбаюсь сквозь слезы и закрываю глаза.
— Увлеклась, да? — раздался голос с легкой усмешкой.
Я вздрогнула и резко обернулась, сердце подпрыгнуло к горлу. На скамейке неподалеку сидел Айзек, лениво опираясь на спинку, с сигаретой в руке. Он медленно и почти насмешливо хлопнул несколько в ладони, будто издевался.
— Браво, — протянул он. — Довольно... проникновенно.
Щеки вспыхнули, а внутри все сжалось от неловкости. Я встала так резко, что чуть не споткнулась о собственные ноги.
— Что ты здесь делаешь? — выпаливаю, чувствуя, как голос предательски дрожит.
— Отдыхаю, как видишь, — он пожал плечами, будто это было очевидно. — Но зрелище получилось забавным. Даже не знал, что ты актриса.
— Я... пока что никто, — вздыхаю, сажусь на скамейку, ощущая, как во мне медленно утихает буря эмоций. Голос срывается на шепот, словно признание в собственной незначительности нужно скрывать.
Айзек смотрит на меня, его темные глаза изучают с настойчивостью, от которой хочется спрятаться. Но в этом взгляде нет злобы или насмешки — только что-то непонятное, почти мягкое.
— Никто? — тихо повторяет он. — Не сказал бы. Ты была... убедительной.
Он отворачивается, проводя рукой по волосам, будто сам удивлен этим признанием. Между нами повисает тишина, но она не давит — наоборот, в ней что-то странно спокойное.
— Почему ты это делаешь? — наконец спрашивает он, и в его голосе звучит едва уловимая нотка грусти. — Ну, в смысле... зачем тебе все это? — быстро добавил кареглазый.
Я поворачиваюсь к нему, сжимаю руки на коленях.
— Потому что это моя мечта, — отвечаю просто. — А почему ты работаешь курьером? Это тоже мечта?
Он на секунду замирает, а потом усмехается, но эта усмешка горькая.
— У некоторых людей нет времени на мечты.
Слова обрушиваются на меня холодным дождем. Я чувствую, как что-то внутри сжимается от этих простых, но таких тяжелых фраз.
— Ты неправ, — шепчу, сама не веря в свою смелость.
Айзек смотрит на меня, прищурив глаза, а затем снова закуривает, молча, будто эта фраза не стоит ответа.
— Может, и так, — наконец бросает он, выпуская струю дыма в темнеющее небо.
Мы сидим молча, каждый со своими мыслями, пока я не решаюсь нарушить тишину.
— Ты часто бываешь в этом районе? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно.
Айзек медленно выдыхает дым.
— Иногда.
— Что тебя держит здесь? — вопрос вырывается сам собой, прежде чем я успеваю подумать.
Он смотрит вперед, губы сжаты в тонкую линию.
— Привычка, наверное, — наконец говорит он. — Да и кто сказал, что у меня есть выбор?
В этих словах — такая усталость, что я на секунду забываю, как дышать. Мне хочется что-то сказать, что-то важное, но ни одно слово не кажется подходящим. Я открываю рот, но сразу закрываю, боясь разрушить хрупкое равновесие, внезапно возникшее между нами.
Айзек медленно поднимается, стряхивает пепел с сигареты, и я слышу, как крошечные угольки сыплются на каменную плитку. Он замирает, как будто что-то удерживает его на месте. Его взгляд скользит по мне — внимательно, пытливо, почти болезненно. В этом взгляде слишком много неназванного, и я чувствую, как сердце сжимается от чего-то необъяснимого.
Он смотрит на меня дольше, чем нужно, будто борется с собой. Губы чуть дрожат, как если бы он вот-вот собирался что-то сказать, но он сдерживается. Тишина между нами растягивается, становясь почти невыносимой.
Я жду, с прищуром глядя на него. Но он только медленно выдыхает, будто смиряясь с чем-то внутри себя, и разворачивается.
— Береги голос, — бросает он через плечо, и его голос звучит глухо, словно издалека.
Я уверена, что это вовсе не те слова, которые он хотел сказать.
Он уходит, его шаги гулко отражаются от стен. Я остаюсь сидеть на лавочке, словно укоренившись, а его слова продолжают звенеть у меня в голове, не давая покоя. Я смотрю ему вслед, пока его фигура не растворяется в полумраке, но даже тогда мне кажется, что он все еще здесь.
Воздух пропитан дымом и чем-то еще — чем-то, что не рассеивается, а только глубже проникает в грудь. И я вдруг понимаю: этот человек скрывает в себе куда больше, чем готов показать. И, кажется, он даже не надеется, что кто-то сможет это разглядеть.