Сигареты, снег и почти признание
В тот вечер, на другой стороне улицы, в старом штабе, где теперь собиралась своя компания, сидели Зима, Турбо, Марат, Адидас-старший, Пальто, Сутулый и Ералаш.
За столом гуляла бутылка чего-то крепкого — вроде бы самогон с «Дубравой», вроде бы портвейн, но уже никто не разбирался. Все пытались выудить из Валеры, хоть каплю правды. Надежда была одна — узнать, что же на самом деле произошло два года назад.
— Приехала, значит... — протянул Марат, многозначительно глянув на Зиму. — А чего раньше не сказали? Я бы хоть рукой махнул... поздоровался.
Гневный взгляд Турбо тут же метнулся в сторону брюнета, но тот, будто нарочно, сделал вид, что ничего не заметил — только подлил себе и глянул в окно, как будто там новости показывают.
— Ага, тоже удивился, — подхватил Зима, наливая себе. — Явилась так же неожиданно, как и испарилась.
— Турбо, а ты ей чего такого ляпнул, что она от тебя как ошпаренная унеслась? — ехидно спросил Вахит. — Спортом занялась?
— Ничего я не говорил, просто поздоровался, — буркнул Валера, осушая рюмку и морщась. — Давайте о чём-нибудь другом, а?
— Можем, — вставил свои «пять копеек» Вова, по прозвищу Адидас-старший, откидываясь на спинку стула. — Только объясни, как так вышло? Она уехала тогда, не попрощавшись. Что ты там успел наделать?
Все как по команде уставились на Турбо. У него на лбу вздулась вена — будто лозунг «Не зли народ!» проявился живьём.
— Спасибо, что напомнил, — процедил Валера сквозь зубы, опрокинув ещё одну. — Уехала... Потому что дура.
— Или потому что ты дурак, — спокойно добавил Адидас-старший. — Подробности будут?
— Нет, — отрезал Валера. — Подробностей нет. Приехала — и ладно. Всё равно. Я уже забыл, как её зовут.
— Ну да, а как бабушку её увидел — сразу бегом сумки тащить. Забыл, ага, — не унимался Марат, ухмыляясь в рюмку. — Прямо видно.
— Они пожилые люди, — ответил Валера спокойно, но жёстко. — Им нужно помогать. Это называется воспитание.
Он налил себе последнюю рюмку, выпил молча, резко встал.
— Всё. Я ушёл.
— Давай, пионер, бабушки тебя ждут, — хохотнул Зима, но не успел договорить:
Адидас-старший молча влепил ему звонкий подзатыльник, не отводя взгляда от уходящего Валеры.
— Не нарывайся, — тихо бросил он.
Когда дверь за Турбо хлопнула, в штабе повисла тишина. Ребята переглянулись.
— Всё-таки не забыл он её, — первым нарушил молчание Ералаш. — Даже не притворяется толком.
— Да он бы за ней хоть в ад пошёл, если б она руку протянула, — пробурчал Андрей, поправляя «маечку».
— Вот только, — вздохнул Зима, потирая затылок, — она ему этой руки уже второй раз не протянет...
— Зато он теперь в библиотеку ходит, прикинь, — хмыкнул Сутулый. — Говорит, "для души".
— Ага, "для души"... Вчера кассету «Машины времени» искал и про Жданова спрашивал — романтик хренов, — усмехнулся Адидас-старший. — Скоро начнёт пальто носить и на променад выходить.
— Ну... хоть не плачет под баян, как Пальто прошлой весной, — вставил Марат и тут же увернулся от летящей в него спички.
— Тихо, тихо, — рассмеялся Зима, поднимая бутылку. — Давайте за то, чтобы бабы нас не сводили с ума. Или хотя бы — не в третий раз.
Флэшбэк: Лето 86-го.
Солнце било по черепам, асфальт плавился, как сыр в бутерброднице. Возле старого турника, где обычно собирались пацаны, валялась выжженная крышка от ящика "Добрыня" — на ней сидел Ералаш и жевал семечки, плюясь под ноги.
Зима пришёл первым. Потом — Адидас-старший с Маратом, Сутулый и Пальто. Последним, как обычно, появился Валера. Молчаливый. Как тень.
— Ну чё, всё? — хмуро спросил Зима, присаживаясь на лавку. — Говорят, уехала?
— Уехала, — подтвердил Адидас, затягиваясь "Космосом". — Сегодня с утра. Мать её, тётя Оля, соседке сказала — мол, перевели в Москву. Или в Ленинград. Короче, не вернётся.
— Как не вернётся? — переспросил Ералаш, хлопнув ладонью по бедру. — А Валере сказали вообще? Ты чё, Турбо, в курсе был?
Все глянули на Валеру. Он стоял, как памятник Пушкину, только без книжки и чуть более злой.
— Знал, — коротко сказал он.
— И молчал? — удивился Марат. — Мы тут, понимаешь, план строим: кино, пляж, ну ты понял... А она, значит, бац — и улетела.
— Улетела не в космос, — буркнул Сутулый. — Вон поезд-то ещё в семь утра дымил. Я видел, когда за хлебом шёл. Мать моя на работу — а они уже с чемоданами стояли.
— Ты хоть попрощался, Турбо? — спросил Пальто, щурясь. — Или тоже с балкона махал?
Валера сжал челюсти.
— Не было смысла, — сказал он наконец. — Если человек уезжает — он уезжает. Всё.
— Ага, философ, — скривился Зима. — У тебя как всегда: «всё», «точка», «пошла она». А потом месяц ходишь, как будто тебе в ботинок носков не положили.
Марат вытащил из кармана сложенную вчетверо бумажку и передал Адидасу.
— Вот, кстати. Нашёл у лавки. Похоже, она писала. Может, для него. Может — так, по приколу.
Адидас молча глянул, и, не читая вслух, передал Валере. Тот взял, не разворачивая, сунул в карман куртки, несмотря на +28.
— Давай, прочти, чё ты как НКВДшник. Мы тут все в одной лодке, — сказал Ералаш. — А ты как будто на параде стоишь.
— Нет, — отрезал Валера. — Это не для всех.
Он развернулся и пошёл прочь, даже не попрощавшись. Только шаги по пыльному асфальту, щелчок зажигалки и тонкая струйка дыма от его "Примы" напоминали, что он всё ещё рядом.
Пацаны молчали.
— Слушай, — тихо сказал Пальто. — А он чё, плакал?
— Не. У Турбо вместо слёз — ржавчина. Он просто молчит, пока не сгниёт, — ответил Адидас-старший, глядя на ту же точку, куда ушёл Валера.
Казань. Зима 88-го.
Проснувшись посреди ночи от того, что кто-то настойчиво кидал камешки в окно, Ася нехотя разлепила глаза. Сонная, с растрёпанными волосами, она медленно встала с кровати и поплелась к окну, ворча себе под нос:
— Хоть бы уже маньяк, честное слово...
С трудом приоткрыв створку, она увидела знакомый силуэт, едва стоящий на ногах.
— Валера?.. — удивлённо прошептала она, а потом, закатив глаза, сухо добавила: — Давно у тебя появилось новое хобби?
— Не понял? — он приподнял бровь, глядя на неё снизу.
— Какое ещё хобби?
— Бродить по ночам к бывшим и забрасывать их окна гравием. Такой себе способ сказать «привет», не думаешь?
Валера хмыкнул, пошатнулся, но всё же усмехнулся:
— А мне казалось, это романтично...
— Романтично — это если бы ты ещё гитару притащил и спел «Белую ночь» под окном, — не сдержавшись, ухмыльнулась Ася. — Так чего пришёл-то?
— Выйди... поговорим, — едва слышно проговорил он, упрямо всматриваясь в её лицо, будто боялся, что она исчезнет, если моргнёт.
— Ты вообще время видел? Полвторого ночи. Люди, между прочим, спят... — буркнула девушка и начала было закрывать окно.
— Ась... пожалуйста, — сдавленно сказал Валера, не отходя. — Я подожду. Хоть до утра.
Закрыв окно, Ася устало опустилась на край кровати, закрыв лицо руками.
— Ася, не будь дурой... ложись спать... — пробормотала она себе под нос, уже натягивая джинсы. Через секунду добавила: — ...потому что умная уже вышла бы.
Переодевшись, она тихо выскользнула из комнаты, стараясь не разбудить мать и бабушку. Убедившись, что дом спит, она вышла на улицу. В ночной тишине воздух показался особенно холодным, даже трезвящим — зима в Казани, как всегда, брала за шиворот.
— Говори, чего хотел — и домой. Завтра встану с опухшими глазами — ты будешь виноват, — спокойно произнесла Ася, но внутри у неё уже бушевал ураган.
— Привет, — сказал Турбо, делая шаг навстречу и чуть склонив голову. — Ась...
Он словно не знал, с чего начать. Глаза блестели не от алкоголя — от чего-то совсем другого.
Она скрестила руки на груди и, прищурившись, хмыкнула:
— Это вся твоя подготовленная речь? — театрально закатила глаза Ася, глядя на Валеру. Ей так хотелось броситься к нему, обнять, прижаться... но внезапно в голове всплыла резкая картина из прошлого. Это помогло немного собраться.
— Да, вернее, нет... — Валера попытался что-то сказать, но алкоголь явно мешал, и вместо слов вышел тяжёлый вздох. — Как бабушка? Дедушка?
— Ты серьёзно сейчас? — буркнула Ася себе под нос, скрестив руки ещё крепче. — Два часа ночи, и ты решил поинтересоваться делами моей семьи? Вот это забота!
— Да, — быстро соврал Валера. — Спать буду крепче, зная, что они в порядке. — Он кивнул, опустил голову, но вдруг услышал её смех и мгновенно поднял взгляд. Вот она — та самая Ася, которую он помнил: лёгкая, смеющаяся своим заразительным смехом.
Невольно сделав шаг вперёд, Валера сократил расстояние между ними.
— Валер, иди домой, поздно уже, — отступая назад, Ася не могла отвести глаз от парня. Как бы ни болела рана расставания, радость и трепет встречи всё равно пробивали лёд на сердце.
— Ась... — Валера сделал ещё шаг и протянул руки. — Иди ко мне. Пожалуйста.
Девушка отрицательно покачала головой, немного ошарашенная его словами. Но он подошёл ещё ближе и прижал её к себе, глубоко вдохнув запах её волос. Погладив по спине, он будто застыл, крепко удерживая её, словно игрушку, которую боятся потерять.
— Ну что, — пробормотала Ася с едва заметной улыбкой, — если хочешь меня держать, то предупреждай — у меня аллергия на крепкие объятия и романтику в три часа ночи, особенно на морозе.
Валера усмехнулся, дыхнул паром и тихо сказал:
— Тогда я буду твоим лекарством... С тёплым эффектом.
— Знаешь, — она опустила глаза, глядя, как пар изо рта тает в воздухе, — два года — это как целая вечность. И за всё это время — ни слова. Ни письма, ни телеграммы, ни даже записки через общих знакомых.
Валера молчал. Его взгляд метался по обледеневшему козырьку подъезда, будто он пытался выцарапать нужные слова на штукатурке.
— Я уезжала, как в пустоту, — продолжала Ася, не глядя на него. — И всё это время ждала, что ты... не знаю... хоть что-то дашь понять. Что я для тебя — не просто воспоминание. А ты исчез. Как будто нас никогда не было.
— Я... — хрипло сказал Валера, — я не хотел исчезать.
Просто... струсил. Боялся, что сделаю хуже. Что опять всё поломаю, как всегда.
— А я, значит, там — где-то под Рязанью, — горько усмехнулась Ася, — разговаривала сама с собой на остановках. Будто ты рядом. Смешно, да? Как дурочка.
Он сделал шаг вперёд, но она чуть отступила — снег хрустнул под её кедами.
— Думаю, мы оба боимся признаться, что не отпустили, — прошептала она.
— Я и не отпущу, — серьёзно сказал он. — Я хотел вернуться раньше, но думал, что ты не захочешь меня даже видеть.
— Ну, не захотела, — усмехнулась Ася, — но вот стою тут, мёрзну с тобой, вместо того чтобы спать в тепле под пледом.
— Ась... — Валера протянул руку. — Если возьмёшь — значит, простила.
— Значит, я сошла с ума, — слабо улыбнулась она, — но возможно, это всё-таки лучше, чем жить, будто тебя никогда не было.
— А если не возьмёшь?
— Тогда пойдёшь домой, погреешь душу "Белой ночью" в магнитофоне и подумаешь, что был шанс.
Он молчал.
— Может, пока держаться друг от друга подальше? — наконец сказала она. — Чтобы не раздирать всё заново.
— Как скажешь, — кивнул он. — Но если вдруг захочешь... просто позови. Я рядом. Даже если тебя снова занесёт на край страны.
Она усмехнулась, запахнула куртку.
— Ну что, герой мелодрам... я пошла. Дома ждёт диван и бабушкин теплый плед.
— А меня — фонарь и твои следы в снегу, — тихо сказал Валера.
— Следы-то скоро заметёт, — подмигнула она, — не замёрзни тут, дух Казани.
Он засмеялся.
— Спасибо, что поговорила.
Она обернулась на полпути к подъезду:
— Не за что. Но завтра буду злиться. Даже сильнее.
— Я не уйду. Буду злиться вместе с тобой.
Она кивнула, скрылась в подъезде. А Валера остался стоять, будто снег теперь держал его крепче, чем она когда-то.
Он выдохнул в тишину — пар растворился, как надежда.
И тут память будто подставила подножку.
Флэшбек: Лето 86-го.
Жара стояла такая, будто Казань встала под лупой. Воздух дрожал над рельсами, а асфальт у вокзала был мягкий, как масло. Пахло пылью, кипящим металлом и перегонами — типичное казанское лето.
Валера стоял у газетного киоска, чуть в стороне от перрона. На нём была растянутая белая майка и куртка "Адидас", снятая и закинутая на плечо. Волосы мокрые от жары, на правой руке — свежая ссадина. Кулаки всё ещё помнили вчерашнюю драку у "Универсама", но он думал не о ней.
Он смотрел на платформу.
Ася стояла у вагона.
Синяя дорожная сумка в руках, волосы собраны в небрежный хвост. На ней было светлое платье и кеды — те самые, в которых она однажды убегала от ливня, смеясь, как будто весь мир был её. Рядом суетилась её мать.
Ася оглянулась. Один раз. Второй. Дольше, чем просто осмотреть перрон. Она кого-то искала. Ждала.
Его.
Он шагнул было вперёд. И застыл.
— Сейчас подойду, — думал он. — Скажу: Ась, я дурак. Оставайся. Или езжай, но знай — я тут. Всегда буду.
Но не подошёл.
Слишком жарко было внутри. Слишком страшно, что она уже уезжает, и его слова — ничего не изменят.
Поезд громыхнул, двери захлопнулись.
Голос из динамика отщёлкал: «Поезд Казань–Москва, отправление через две минуты».
А потом поезд тронулся. И Ася... просто уехала.
Он смотрел, как вагоны исчезают за поворотом, как тени расползаются по шпалам, и только тогда опустил глаза.
Рядом проходил мальчишка с мороженым. Валера чуть не сбил его плечом, но даже не обернулся.
Казань. Зима 88-го
Подъезд встретил Асю запахом холодного цемента и старых проводов. Свет мигал, как всегда. Третья ступенька, как всегда, скрипнула. Всё было на своих местах.
Кроме неё самой.
Она тихо отперла дверь ключом, проскользнула внутрь, стараясь не стучать каблуками по линолеуму.
И тут — голос, как из темноты:
— Ну чё, спортсменка, ночной кросс? Или, может, к Олимпиаде готовишься?
Ася вздрогнула. Из коридора на неё смотрела мать, закутанная в фланелевый халат, с бигуди на макушке и видом человека, которому всё известно, но он пока делает вид, что шутит.
— Мам... — устало вздохнула Ася, — ну только не начинай, ладно?
— Не начинай? — мать приподняла бровь. — Ребёнок шляется по району в два часа ночи, возвращается с глазами, как у той кошки, что с балкона упала... А я молчу?
— Не ребёнок я, — пробурчала Ася, проходя мимо. — И не кошка. Я просто... воздухом подышать вышла.
— Угу. Надеюсь, воздух звал тебя по имени и курил "Приму".
Ася остановилась в дверях и бросила через плечо:
— Мам, давай без допросов. Всё нормально.
— Я тебе верю, — кивнула мать. — Но только если этот воздух ещё раз постучит по окну — пусть сразу в квартиру заходит. Я ему тапки вынесу.
Ася не сдержала улыбку.
— Скажу. Обрадуется. Доброй ночи.
Захлопнула за собой дверь и рухнула на кровать. Сердце стучало.
В голове — всё та же перронная жара, тот поезд, Москва, лето и мальчишка в майке, которого она не смогла забыть.
И который всё-таки...
пришёл.