4
Света нет, лишь мрак, окутавший её неподвижные ресницы. В коробке неудобно, даже не смотря на то, что талию, ноги, руки и, в особенности, голову, окружает безграничное количество чего-то чрезмерно мягкого. Одежда давит. Большие пуговиды упираются в фарфоровую спину, многообразные шнурки, будь её кожа мягче, оставили бы после себя красные полосы, а жёсткий подъюбник неприятно трётся о верхнюю часть ног, заставляя почувствовать большое желание повернуться хотя бы на градус. Красная лента крепко держит волосы собранными и даёт чувствовать напряжение поверхности её кукольного черепа. Почему всё так туго?..
Коробку открывают.
«Вот она.. Приехала... Красавица...» - молодой человек в очках, чуть запыхавшись, секундно смотрит на её бледное безжизненное лицо, после чего с невероятной аккуратностью подхватывает под затылок и талию, обращаясь с ней так, словно с живой.
Её малиновые губы, кажется, почти сделали вздох.
Тонкую шею слегка сжимают в процессе установки фарфорового чуда на витрину. На отёкших белых ногах поправляют туфли, которые трут. Талию внезапно охватывает что-то тонкое и прочное, оно сжимает не плотно, в отличии от платья, и, кажется, крепится к полу. Подставка не даёт уставшим от перевозок кукольным суставам подкосится. Изделие стоит немного криво, чуть согнувшись, как истинная кукла, и пусто глядит на белый и пушистый покров асфальта.
К её светлым запястьям приматывают кончики бордовых лент, которые переливчато свисают с потолка. Они плотно обхватывают начало кистей рук и жутко зудят при малейшей мысли о чем-либо.
Перед стеклянным взглядом проплывают три бестолковых дня. Прохожие всё чаще замечают её, полутора метровую красавицу, подходят ближе и некрасиво тычат пальцем в стекло, совсем незаметно покрытое инеем. Пускай она не может двигаться по своей воле, пускай она на самом деле не способна думать, пускай она не дышит и не слышит желанный стук своего сердца, которого вовсе нет и.. Пускай она всего лишь красивый декор, фарфоровая безделушка, но...
Она хочет жить.
Не чувствовать себя чем-то общим, предназначенным для всех, с которым могут сделать что угодно и кто угодно...
Чёрные хрусталики жаждят сместиться на один несчастный градус, посмотреть чуть в сторону. Закатные пряди мечтают выскользнуть из плена больших и острых шпилек, которые очень больно трутся о белый череп, оставляя на идеальном теле царапины. Её внутренний механизм, признанный самой Вселенной не существующим, хочет размяться, пошевелить хрупкими конечностями, размять затёкшую спину, снять или хотя бы ослабить шнуровку этого дурацкого платья, что, наверняка, если этого не сделать, будет мешать дышать и.. хочет просто осуществить мечту, делая настоящий шаг. Самой. Ногами. По полу.
Тягучие мысли неприятно щекотят корни рыжих волос, запастья невыносимо зудят. Топазные радужки ловят первый в её существовании снегопад, пытаясь запечатлить картину в несуществующей памяти. Но... Несуществующей ли - ?
Боже
Прямо перед её лицом... Что-то красивое. Настолько прекрасное... Оно очень медленно, в течении нескольких часов распускается по стеклу эта.. веточка содержит в себе снег. Да. Он знакомо блестит в лучах жёлтых фонарей только... почему-то не на асфальте.
Мёртвый взгляд фарфоровой игрушки всё так же зачарованно смотрит в одну единственную точку на стекле ненавистной витрины, где расцвело прикосновение мороза.
«Ты такая красивая..» - тихо и внезапно шепчет девочка этим вечером. Она подошла к ветрине аккуратно, не как многие дети до неё. Этот ребёнок не показывал пальцем и не пачкал стекла своими отпечатками, и.. она обращалась к ней, а не к какому-то человеку поблизости. В фарфоровой груди горячо и сладко запела весенняя птица, которую она никогда не видела, лишь слышала, когда её уши только были изготовлены.
«Я завидую тебе. Стоишь, смотришь на иней... И ничего больше для счастья не надо» - она провела кончиками холодных красных пальцев по незнакомому кукле узору.
Так вот как это называется...
Иней.
Кончики хрустальных пальцев неприятно жжёт холодом, она пытается пошевелить ими, честно пытается, направляет все свои мысли и силы в кисть руки, слепо веря в чудо. И вот.. кажется... ещё чуть-чуть и...
Ничего не происходит.
Все тисёмочки на платье разом затянулись туже, наказывая свою хозяйку за жалкую попытку осуществить такую простую мечту, но недостижимую цель. Холод, живущий здесь с самого начала зимы, продолжает хозяйничать, касаясь искусственных волос и красной ленты в них, ткани платья и её кружев. Но она, фарфоровая девушка, не отчаивается до конца. Сила воли, что безпристанно бушует в несуществующем сердце, даёт о себе знать, толкая красавицу к обрыву очередной попытки жить. Горе тягучими тёмно-синими каплями скапливается в хрустальной душе, последняя надежда собирается вокруг рыжих ресниц. Она безуспешно пытается моргнуть. Солёные слёзы, тут же морем собираются за нижними веками её ярко-голубых глаз. Жидкость рвётся наружу, собираясь показать всю ту невыносимую боль этой невероятной, волшебной красавицы. Но неожиданно горько-солёная вода отступает. Она чувствует. По лодыжке, вверх по икре правой ноги что-то... щекотно и невесомо поднимается, растёт. Оно морозно охватывает щиколотку, переходит на вторую ногу... Фарфоровые ноготки рук теперь тоже это чувствуют. Правая кисть приветливо не двигается и... ох, теперь она видит и чувствует как по её пальцам колюче ползёт и распускается...
Иней.. Какая прелесть...
Теперь в её чистых глазах целиком и полностью купается детский, невинный восторг, что на несколько минут заглушает душевную боль, почти переполнившую края чаши смирения и терпения.
Под яркими прядями, в хрустальном черепе, снова возникает образ маленькой шатенки, которая была первым человеком, заговорившим с ней. Эти золотые глаза очень внимательно осматривали её, но не так, как все, они выражали заинтересованность в личности, а не в красивой безделушке. Вот бы дотронуться до этих детских румяных щёк, ещё раз мельком посмотреть в глаза с просторным внутренним миром, познакомится с её.. Как их называют? Вроде бы друзьями и семьёй..
Снег за стеклом витрины валит белыми хлопьями, мечется из стороны в сторону, не давая прохода даже взору. В эту метель совершенно точно можно задохнуться ветром и снежинками, которые ему сопутствуют, теми прозрачно-белыми кристаликами, что колко врезаются в лица прохожих и оседают на волосах. Также они оседали и на волосах тех двоих, вышедших из магазина игрушек, той самой девочки и...
Точно.
Та маленькая шатенка была не одна.
Она выходила из ненавистного магазина бездушных игрушек с кем-то... красивым. Нет, не просто красивым, внешне невероятно идеальным человеком. У него была чистая светлая кожа, ровные линии носа и губ, которые легко улыбались, и безупречные пуговичные глаза, которые в последний момент тоже посмотрели на неё. Кажется, они источали, в отличии от её бездушных хрусталей, милое тепло.
... Может, он тоже был куклой?
Хрупкая мысль промелькнула настолько незаметно, что рыжеволосая не успела обрадоваться ей, маленькой мысли, которая не могла сформироваться ранее так чётко. Предположение о том, что она может стать человеком, наглухо перебили все её тихие думы и ощущения. Но..
Эта его уверенная походка на пару с довольно высоким ростом говорили об обратном. Он просто не мог быть куклой. И она не может стать человеком. Не сможет дотронутся до девчачьих растрёпанных каштановых волос, не сможет самостоятельно заглянуть в её золотые глаза. Да что там? Она не сможет даже поднять руку и дотронуться до прозрачной поверхности, что окружает её, так нагло отгораживая от всего мира, до этого самого стекла, которое до тошноты надоело. Что уж там говорить о прикосновении к человеческому детёнышу?
Отгоняя плохие мысли, фарфоровое чудо начинает осознавать и искренне радоваться тому, что она наконец-то научилась думать. Может, конечно, её безмолвные фразы не совершенны, но она старается, даже не смотря на то, что ленты всё также стягивают её тело и запастья, туфли натирают, а шпильки впиваются в голову.
И, хоть она и не знает, но с этого дня её фигура стала смотреться чуть более живой.
Дневные прохожие быстро привыкли к присутствию куклы, они теперь не останавливались и не смотрели на неё, не тыкали пальцем и не обсуждали. Были единицы, которые мельком глядели на силуэт пышного платья, но тут же забывали про него и про ту, что в нём находится.
Вчера ночью её голова упала, коснувшись подбородком груди. Фарфоровая душа обрадовалась, наивно полагая, что это сделала она сама, но.. когда несуществующие мышцы шеи отказывались функционировать и возвращать хрупкий череп на место, печаль снова поступила к лазурным радужкам стеклянных глаз. Теперь вид открывался так себе: деревянный пол, край её собственной подставки и какие-то мелкие игрушки по типу мячиков, кубиков и машинок. Но эти мучения были не напрасны. Утром пришёл хозяин и, заметив небольшое изменение в позе его фарфоровой красавицы, открыл витрину и направил её подбородок чуть верх: теперь она видела всю улицу, а не её жалкую часть.
Зима бархатной скатертью укрывала магазины и дороги, белой солью сыпала на редких прохожих. Лучи восходящего солнца нежно и аккуратно скользили по их уставшим сонным лицам, по веточкам деревьев, по отражающим свет окнам. В хрустальном механизме что-то звонко щёлкнуло, по нему вдоль и поперёк прошлось умиротворение, наравне с тягостным чувством зависти. Они и весь их людской мир там, за стеклом, казалось бы, совсем рядом, всего лишь протянуть руку... но она не может. От этого неосязаемое фарфоровое сердце стучит реже и страдает чаще. С каждой такой мыслью из груди, на которой ни на секунду не перестаёт сжиматься платье, слышится тихий шёпот треска. Хочется лишь краем глаза заглянуть туда, в мир живых существ, почувствовать себя в их теле, почувствовать что такое уметь передвигаться, есть еду и общаться, свободно двигать каждой клеточкой тела...
Иней снова приятно покалывает края белоснежных фарфоровых пальцев, рыжеволосая чувствует очередной прилив тихого восторга, который так и хочется выразить через маленькую, совсем крошечную улыбку. Она решает снова попробовать, направляя всю силу в уголок бесконечно малиновых губ..
Но они снова не поддаются.
От безысходности приходится просто продолжать смотреть по ту сторону ненавистного стекла, ощущая дружеские присутствия высокомерного, но на самом деле доброго Холода и милого Инея, который покрывает фаланги пальцев ещё более толстым слоем.
Солнце вновь опускается и вновь лениво поднимается над линией горящего горизонта. Дни, пролетевшие без единой новой мысли, были мучительны. Вот бы взять и прекратить... Прекратить эти страдания, которые каждый раз комкают душу и медленно отрывают от неё мельчайшие, но изрядно болючие кусочки, что продолжают ныть даже будучи оторванными, и прекратить думать обо всём, что так волнует, просто остановится и безвкусно существовать свою несуществующую жизнь, как это и делают её неживые братья и сёстры.
«... Мама говорит, что в эту ночь все мои желание сбудутся!» - звонкий мальчишичий голосок разорвал гомон бесконечно спешаших куда-то людей где-то совсем рядом, будто над самым ухом. «Только самые заветные, исполнение которых ты хочешь больше всего - девушка, что шла рядом с ним, покачала головой - но, если ты так сильно чего-то желаешь, то сбудется абсолютно всё, главное - не сдаваться и идти вперёд...» - она потрепала брата по голове, нечаянно сдвигая на тёмные детские брови тёплую шапку. Они очень скоро скрылись за поворотом, а кукла задумалась.
Желания?.. Все до одного?...
Иссиня-хрустальные глаза вновь засмотрелись на творение мороза. Ледяные ветки снежно переплетались друг с другом, создавая на стекле новые рисунки и даря маленькую радость. Иней этим самым утешал то гадкое разочарование в груди своей фарфоровой подруги, которое переодически появлялось и синим пожаром вспыхивало в её сжатой дорогими тканями платья груди.
И даже моё?..
Поздно вечером на улице было необычайно тихо. Снег белым пухом сонно спускался с неба, безжалостно и со смирением засыпая многочисленные следы от подошв обуви всего города. Магазин закрыли раньше на целых два или три часа: владелец спешил домой. Почему? Ей не понятно.
В соседнем квартале заверещал женский голос: «С Но-вым го..!» - последнее слово заглушил ещё более громкий звук, который был очень похож на тяжёлую упавшую коробку, а после - на то, что из коробки высыпалось. Фарфоровая девушка сказала бы, что он похож на ту самую вещь, которая шуршала над её ушами всю дорогу сюда, только.. сейчас оно звучало более рассыпчато и далёко. Следом раздалось громкое и злое: «Ещё рано!» - наверное это голос брата или парня той вскрикнувшей старшеклассницы или же студентки. «Пять минут осталось, прошу, постой ровно!...»
... А что должно случится через пять минут?
В межрёберном пространстве обеспокоенно запархала птица. Мягкие крылья настойчиво и волнующе стали бить белую твёрдую плоть. Страх непонятной неизвестности подобно инею полз по рукам и ногам, по кукольным суставам и хрупкой шее, мурашками касался белоснежных щёк. Шестерёнки щекотно засуетились чуть ниже «птичей клетки». Тёмное, но томительное чувство взорвалось где-то внутри, оно заставило бедную пташку пуще прежнего биться о стены и ломать собственные крылья.
За закрытые юбкой бёдра схватился Холод, аккуратно выпутывая бездействующую красавицу из цепкой подставки. Она ей больше не нужна.
Громко-громко пробили на главной площади часы - рыжеволосая уже слышала этот звук - куранты.
«Ура-а!»
Белое тело пошатнулось, но не упало. Яркая прядь непонятно как, но выбилась из тугой причёски, падая на один морозного цвета глаз. Фарфоровая рука вздрогнула, после чего, словно по своему обычаю, легко прикоснулась к безэмоциональному лицу, заправляя медную прядь за тонкое ухо. Она чуть подняла голову, не веря происходящему.
Снова появился тот звук упавшей коробки, только более громкий и многочисленный. Тёмное небо, утыканное белыми точками - то ли снежинками, то ли звёздами - взорвалось яркими красками, будто в небосвод запустики банку с огнями, после чего та взорвалась и распалась на яркие искры. Они светились и мирно потухали, оставляя после себя не сильно заметную полосу дыма. Всё это неописуемо отражаясь в голубых глазах и... в стекле витрины.
Девушка возмущённо разомкнула ранее бездвижные малиновые губы, согнула руки в локтях, слыша звуки работающего механизма внутри неё, который мерно тикает и бьёт как часы, и счастливо наблюдает за своим каждым движением и каждым сантиметром Инея, что неизменно окутывал всю поверхность фарфорового тела. Он, как и её хрустальный механизм, помогал ей двигаться, направлял неумеющие ничего конечности в нужную сторону. Пальцы, по прежнему обмотанные прикосновениями и поцелуями мороза, потянулись к ненавистному стеклу.
Теперь всё будет не так, как раньше
Губы радостно и мягко обводили каждое слово, не произнося при этом не единого звука. Но рыжеволосая нисколько этому не расстроилась. Пусть она и не может говорить, зато она наконец-то покинет этот жалкий магазин и этого жалкого владельца, лицо которого так и хотелось закопать в ближайшем сугробе, установив на это место могильную плиту.
Твёрдые подушечки пальцев коснулись прозрачной поверхности - Иней тихо заскрипел под небольшим давлением, а запастья сильнее сжала предательница-лента. Беда. Кусок атласа яро тянет назад, сильнее и сильнее затягивая узлы на кукольных суставах. Собственный живой и тикающий механизм, всеми своими фарфоровыми шестерёнками и гайками тянет в ответ, в противоположную сторону - сторону такой далёкой, мягко заснеженной улицы, с которой пропадает бóльшая часть прохожих: люди спешат домой. Она, вся такая сказочно-далёкая, необычайно манит, заставляя почувствовать по ней по-кукольному вселенскую тоску.
Голубоглазая всё рвётся наружу, замечая как седеющий Иней прилагает все свои силы, жертвуя каждый миллиметр своего узора, лишь бы помочь. Рисунок страдает и сыпится трухой на промёрзлый пол. Холод тоже не остаётся в стороне, он взбирается вверх по алеющей от злости ленте, сковывая и разрывая её нежную плоть на куски. Морозные глаза красавицы приятно, но горько щипет, понимание того, что у тебя есть такие, вроде бы совсем для окружающих незаметные, но очень верные друзья, волшебно греет душу. Хрустальные слёзы накапливаются, видя как устают и Иней, и Холод, и её механизм.
Неужели не выйдет?..
При этой мысли маленькие капельки побежали по чуть порозовевшим щекам, обжигая мятой. Она ощущает это впервые, то, как жидкость, бесконечно копившаяся от боли, вдруг выходит под действием чего-то обидного и пугающего. Холод тут же неосознанно окутал мокрые дорожки и тех водяных созданий, которые их прочертили, заморозив во времени до ближайшего места проживания тепла.
Фарфоровые уши внезапно улавливают звук постепенно рвущейся ленты. Там, у самого потолка, порвался её нежный атлас, видимо, Холоду удалось найти слабое место. Рыжеволосая начинает сиять от предвкушения, напрягая хрупкую структуру своего тела до предела и совершая маленький-маленький шаг, делая упор на впереди стоящую ногу. Неудобные туфли уже не так сильно волнуют, с виду они даже красивые, можно и потерпеть.
Слышится треск.
Треск красной атласной ткани, треск кукольных суставов коленей, треск кончиков её пальцев рук и треск...
Стекла витрины.
Она стоит на коленях и упирается белыми ладонями в твёрдый заснеженный асфальт. Находится в такой позе непривычно - кукле раньше быть в ней не приходилось. Тротуар осыпан маленькими, большими и совсем мелкими осколками. Рыжеволосая от своего восторга не верит в происходящее и смотрит прямо в покрытую белым снегом и разбитым стеклом землю, в которую упираются её руки, по прежнему обвязанные красной лентой. Они обвязаны совсем не крепко, едва ли держатся на запястьях.
Чуть поцарапанные ладони и суставы колен неприятно ноют, но это совершенно ничто по сравнению с тем, чтобы совсем ничего не чувствовать. Рыжеволосая с трудом отрывает руки от земли, перенося всю небольшую тяжесть своего хрустального тела на колени, оглядывается. Вокруг ни души, снег по прежнему идёт, спускается безмолвным вальсом и придаёт холодному воздуху мягкий новогодний шарм. Если бы здесь были люди, то они бы точно достали свои зонты, прячась от такой прекрасной, но по-мокрому неприятной погоды, которая, кажется, никогда не перестанет очаровывать. Девушка встаёт не без помощи Инея, продолжая оглядываться. Она утирает краями своей светлой блузки застывшие капельки слёз и их дорожки, с малой долью временной печали смотря на небо, что перестало играть волшебными красками и по-новогоднему яркими искрами. Ветер порывисто дует, заботливо смахивая с платья осколки и снег. Кажется, у кого-то появился новый знакомый. Голубоглазая возвращает внимание на разбитую витрину, нисколько не жалея о содеянном, но чувство покинутого дома всё равно пляшет где-то внутри некомфортной волной, которая не даст так быстро забыть о случившимся. Она ещё раз отряхивает дорогую ткань платья по настоянию Инея, слегка похлопывая по нему. Осколки неизменно покоятся на тротуаре, они хранят в себе сломанные труды рук Мороза - части Инея. Пустует её деревянная подставка, она напоминает о причинённой моральной боли, а также помощи устоять; игрушки, не способные двигаться, смотрят, ну, или пытаются посмотреть на бывшую соседку белой и мёртвой завистью, прося хоть на минуту взять к себе, наружу, где отдалённо слышится из квартир звуки торжества: звон новогодних колокольчиков и бокалов с шампанским. Девушка медленно поворачивается на звук, мысленно решая идти в ту сторону.
Она неожиданно для себя делает полноценный шаг и малиновые губы неизбежно растягиваются в нежной и искренней улыбке, выражая безмерную радость и бесконечную переполненность хрупкой фарфоровой души. Она сделала его сама. Ногами. И по полу. Слёзы счастья побежали по холодным скулам, подбираемые морозом и холодом, но они не остаются на месте надолго, рыжеволосая их утирает чуть повреждёнными от раннего падения ладонями.
Идеально прямая спина, аристократически прямой угол подбородка и гордый, горящий голубым пламенем взгляд. Туфли тяжело и уверенно делают второй, третий, четвёртый шаг... И так постепенно заканчивается улица. Затянутое намертво платье уже чуть слабже сжимает белую фигуру, шпильки совсем выпали из волос, оставляя в рыжем океане лишь тонкую красную ленточку. Безудержные пряди не без Ветра касаются лица, заставляя хозяйку улыбаться, они беззаботно колышатся, но не мешают обзору леденящих души глаз, которые за последнее время стали совсем живыми и добрыми, наполненными какой-то сказкой. Чугунная поступь похолодила бы ваше нутро, а мягкие движения рук наоборот, немного бы сгорели. Она важно и бесцельно вышагивала, проходя улицы одну за другой. Прохожих не встречалось вовсе, даже собаки не лаяли. Длинная юбка колышится, развивается при каждом самодовольном шаге и чуть задирается из-за проказника Ветра, который сопровождал её жгучие пряди весь бессмысленный, но такой счастливый путь.
Но любое чудо...
Рукава вдоль белых рук неожиданно порвались, остатки ленты вокруг запястий унеслись куда-то очень далеко, с юбки отлетели кружева, розовая кровь отступила с щёк.
... имеет свойство заканчиваться.
Вьюга грозно закружила вокруг её стана, после чего сильно приложила фарфоровое изделие к ближайшей стене. Девушка пошатнулась, стуча по замёрзшей земле подошвой своих уникальных туфель. Ладони неспешно потянулись к белоснежному лицу, нащупывая неровность посреди лба: от виска до виска была прочерчена внушительная трещина.
И совсем не важно когда...
Девушка разворачивается, совсем сбиваясь с толку. Вокруг сплошная непроходимая метель, видны только собственные руки и ничего больше.
... раньше или позже...
Что-то или кто-то дерзко толкает в спину, заставляя хрупкую фигуру снова упасть на колени.
... это случится...
Ладони теряют нить с Инеем, они разбиваются в крошку, как и колени, после чего осыпаются на твёрдую холодную землю мелкими осколками.
... в любом случае.
Рыжеволосая немо открывает рот в мучительном стоне, пытаясь встать, но всё тщетно, колени подкашиваются, а кисти рук постепенно превращаются в уродливые обрубки, раздавливая кукольное создание морально. Сквозь ледяную Вьюгу просачивается Ветер, он подхватывает унылую девушку под руками, оттаскивает назад. Холод бережно берёт её за талию, ведёт в направлении ненавистного ею магазина, с огромной болью думая о том, что их подруга не дотянет и до ближайшего фонарного столба. Светящиеся топазные радужки теперь серо и безжизненно смотрят вверх, обрубки рук свисают вниз, волосы приобрели тёмный оттенок тусклого красного. Иней обвивает бледные щёки, жалея её, но получает выговор: она безжалостно стирает красивые узоры плечом, после чего неожиданно отталкивает и Холод с Ветром. Фарфоровые ноги еле держат, они, кажущееся ватными, рассыпаются. Девушка сквозь боль выпрямляет спину и брезгливо смеряет взглядом своих зимних друзей.
Платье всё также покачивается от малейших движений её бёдер, волосы, уже без той красной ленточки, развиваются в руках Вьюги. Кукла не опускает головы и не перестаёт чугунно вышагивать в неизвестную для неё сторону. Внимание тусклых глаз уже не принадлежат ни сильно осыпавшимся кистям рук, ни изрядно потрескавшимся коленям, ни острой линии посередине белого лба. Её взгляд разфокусирован и не принадлежит никому и ничему. Излишняя гордость захлёстывает светлый ум чёрной Вьюгой, пока сама суть рыжеволосой девушки бьётся внутри от неминуемого страха. Ледяная погода безжалостно давит хрупкое изделие, от рук и ног отваливаются внушительные куски фарфора, по милому лицу угрожающе расползаются ветви глубоких трещин. Механизм постепенно отказывает, на следах от её туфлей остаётся всё больше и больше шестерёнок и осколков, а она, уже больше не совсем хозяйка своего тела, всё ещё держит взгляд прямо, строго и, в некоторой степени, свирепо. Кукольные глаза начинают неосознанно смотреть по сторонам, тщетно разыскивая дорогу домой, когда ноги совсем начинают отказывать и становится по истине страшно. Где она находится? Далеко от магазина? Почему никого нет?
Где Иней?.. Холод?.. Ветер?...
Кто-нибудь!
Слёзы бурным ручьём стекают с белых, как лист бумаги, щёк, застывая в полёте до земли красивыми снежинками. Девушка не хотела обидеть друзей, своих первых и единственных, она не хотела отталкивать их бескорыстную помощь... Врасплох застала неожиданная гордость и страх быть униженной. Не хотелось показаться вновь слабой после момента обретения такой замечательной способности...
Колени больно упираются в промёрзшую землю, когда кукла запинается о бордюр. Ещё одна трещина образовалась поперёк щиколотки, над туфлёй, она практически разбивает фарфоровую ногу пополам, не оставляя и малейшего шанса встать снова. Вьюга зло носится из стороны в сторону, отрывает от платья куски, превращает их в ничто. Обрубки ранее прекрасных белоснежных рук тянутся куда-то в сторону, кажется, там находится магазин, но.. дойти до туда... теперь попросту не предоставляется возможным. Горькие слёзы капля за каплей обжигают мятой щёки, механизм слабеет, платье не перестаёт рвать злобная Вьюга, паралелльно сыпя на хрупкие голову и плечи снег. Девушка так и останется до конца своего сознания здесь, под снегом, без друзей и малейшей надежды на спасение... Только если сам Бог или сама Вселенная не решат её спасти.
Раз
Два
Три
Проходит ровно три секунды с момента быстрой мысли о спасении, как конечности снова становятся абсолютно недвижимы. Осанка, которую держали гордой до самого конца, ломается. Безвольная кукла мёртвым грузом окончательно падает на заснеженную землю, постепенно покрываясь ещё большим слоем.
Поломанная
Брошенная
Никому не нужная...
Так наступает утро первого января.
У владельца магазина игрушек оно начинается с печальных кадров пустой и сломанной витрины по телевизору, а после и заявлением в местную полицию, дежурящий состав которой не может отойти от весёлой новогодней ночи.
Казалось бы, жизнь не изменилась. Немногочисленные прохожие снуют туда-сюда, смотря всё ещё помутневшим взглядом под ноги, сонные сотрудники полиции разбираются с перебравшими гражданами, семьи просыпаются и завтракают, дети вскакивают со своих кроватей и с сияющим взглядом бегут смотреть под ёлку. Большинство студентов с больной головой пытаются по пробуждении понять где они находятся и с кем, а одиночки и вовсе, не праздновав, встают как и всегда это бывает в обычное зимнее утро.
Да... Жизнь продолжается, пока фарфоровое тело рыжеволосой и голубоглазый девушки разбито и затерянно лежит где-то под огромными тяжёлыми сугробами, которые в городе считаются аномальными.