17. Яркий свет и острые, но не колючие, тёмно-зелёные глаза.
Яркий свет раздражал глаза даже сквозь закрытые веки, неужели он уснул на одной из полян Леса, и тот даже не попытался его убить? Или попытался и теперь он по шею зарыт в землю, поэтому так тепло? Как бы то ни было, хотелось снова уснуть.
— Харли...
Что за ерунда? Лес снова кого-то заглотил? Что это за Харли?.. Чтобы разобраться в этом, пришлось открыть глаза: первая попытка не увенчалась успехом – яркий свет ударил по сетчатке, словно злодей кулаком под дых, слёзы тут же брызнули из глаз, и пришлось рефлекторно зажмуриться, пока мозг пытался заставить веки судорожно моргать.
Вокруг что-то засуетилось и закопошилось, что-то хлопнуло, звякнуло, кто-то всхлипнул, вздохнул, забормотал что-то неразборчивое – в конце концов звуки прибились к свету и смешались в странную кашу, которая грозилась выдавить глаза и вырвать барабанные перепонки. Кто-то снова назвал то странное имя, как его там... Хар... Харли? Странно, что Лес позволяет этому имени настолько долго задержаться в памяти...
Вторую попытку открыть глаза можно было назвать более успешной – странные размыленные образы завертелись перед глазами, словно на карусели, почти заставив желудок скрутиться в тугой узел. Но долго это ощущение не продлилось – что-то прохладное дотронулось до его висков, а потом приземлилось на переносицу.
Всё ещё туманная из-за слёз от яркого света картинка приобрела более чёткие черты: светлая комната (странно, в хижине такой не было), что-то яркое на потолке (светлячки так не светят)... Он был бы рад разглядеть что-то ещё, как над ним появилось заплаканное и опухшее от слёз лицо женщины. Той самой, из сна.
— Харли, милый, - Женщина осторожно протянула руку и дотронулась до его щеки, но, больше повинуясь рефлексам, выработанным в Лесу, чем здравому смыслу, он дёрнулся в сторону.
Эта женщина обращалась к нему? Почему она назвала его Харли?
Харли...
Рот внезапно наполнился горькой слюной, а кровь прилила к мозгу настолько стремительно, что на мгновение могло показаться – ещё капля и он лопнет, как тот воздушный шар, наполненный водой и сброшенный с балкона на асфальт.
Харли... Это имя...
Он крепко стиснул зубы, почти заскрипев ими, и ошалелым взглядом уставился в лицо женщины, которая с тревогой смотрела на него всё это время.
Неужели, Лес сожрал и её тоже? Как она попала в Лес? Пошла за ним следом? Или просто бродила по лесу от нечего делать?
Что-то в переполненном кровью мозгу противно больно щёлкнуло и, перемкнув, запищало, но он резко отмахнулся от этого, пытаясь найти более-менее понятное для себя объяснение того, почему Лес засосал на свою территорию ещё одного человека. Его мать.
— Харли, всё хорошо. Ты в полном порядке, ты дома. – Сто процентов она. Но о каком доме она говорит? Они же в Лесу, несколько шагов и они в хижине. Она об этом доме? Бред какой-то, мама бы не была такой спокойной, если бы Лес сожрал её...
— Мы в Лесу? – всё, на что хватило у него сил, да и то вышло хриплым и еле разборчивым, почти непонятным.
Послышался судорожный всхлип, а за ним ответ дрожащим голосом:
— Ты в больнице.
На слова мамы он широко распахнул веки и, сражаясь с пытающимся выколоть ему глаза ярким светом потолочной лампы, завертел глазными яблоками, пытаясь самостоятельно удостовериться в том, что только сказала мама. В горле пересохло, а противно-тревожный писк с каждой секундой набирал обороты, превращаясь в пожарную сигнализацию – его мозг действительно нужно было немедленно потушить и залить пеной или водой, или закидать песком, а потом поставить надгробие... От последнего бреда он поспешно отмахнулся.
Что-то запищало не в голове, а где-то извне, в следующую секунду одновременно послышались и смешались в непонятную отвратительно сводящую с ума кашу крик и чьи-то шаги, потом с носа исчезли очки, а веки внезапно налились свинцом и, повинуясь только им одним ведомой силе, рухнули вниз.
Лес отпустил его? Или это галлюцинации из-за варева Хозяйки Хижины? Или...
Все «или» отошли на десятый план, перед глазами разлилась чернота без сновидений, призывающая упасть в её тёплые объятия и, отключившись от всего остального мира, перестать думать обо всём, что могло бы потревожить беспокойный разум. Резона не повиноваться не было.
На мгновение в сознании вспыхнули острые, но не колючие, тёмно-зелёные глаза, но и они через секунду оказались стёрты темнотой.