Начало.
Обычный пасмурный день. Я вышла из университета во время пары, чтобы подышать свежим воздухом - моим легким не хватало кислорода. Ну вот, кажется, снова началось... Я опустилась на асфальт и прислонилась к стене здания, пытаясь прийти в себя и не умереть. Честно признаюсь, в такие моменты мне хочется именно этого.
Свежий воздух обжигающе ворвался в легкие, и я почувствовала резкую боль в груди, словно в меня вонзили нож. Поднялся холодный ветер, он играл с прядями моих волос, заставляя их кружить в бешеном танце у лица. С трудом достала из кармана помятую пачку сигарет. Знаю, это глупо и противоречит всем законам логики, но никотин всегда приносил мне облегчение. По идее, в такие моменты мне стоит пить таблетки, прописанные Кристофером Алленом, моим врачом вот уже семь лет. Сейчас мне 23. Мои приступы начались, когда мне было 16. Родители нашли для меня лучшего врача в Бостоне, но он так и не смог выяснить причины моих приступов. Именно поэтому я не принимаю назначенные препараты, хотя родители настойчиво требуют этого. Как то пару лет назад я решила выпить эти таблетки,пила я их на протяжении двух недель,пока у меня не появились ужасные побочки. Конечно, я все равно продолжаяю делать вид , что пью. Все искренне верят, что они мне помогут, но лишь мне одной известно, что это не так. Может быть, эти таблетки действительно помогли бы, даже больше, чем сигареты, которые только убивают меня. Но мне все равно - я давно потеряла интерес к жизни.
Затянувшись сигаретой, я закрыла глаза, стараясь сосредоточиться на вкусе табака, пока серый дым окутывал теплым покровом мои легкие. Это было какое-то извращенное успокоение, ритуал, который помогал мне не думать о лишнем, о проблемах и заботах. Я знала, что это приближает меня к концу, и в то же время предоставляло временную передышку от невыносимой боли.
Вокруг меня проходили студенты, громко смеясь и обсуждая свои дела, но для меня мир замедлился, сделавшись ещё более мутным, чем обычно. И опять эта боль - острая, пронизывающая сквозь грудную клетку. Я выронила сигарету и скрутилась на асфальте, словно побитая кошка. Никогда мне не было так больно, хотя приступы мучили меня давно.
Я пролежала так, пока из здания не вышла Лилиан и не увидела меня в непривычной позе. Она сразу поняла - снова приступ. Подбежав ко мне, она опустилась на колени, убирая волосы с моего лица.
- Хлоя? - громко произнесла она. Я лишь промычала что-то невнятное в ответ. - Хлоя, ты можешь встать сама? Я отведу тебя в медпункт. Она заметила рядом со мной дотлевшую сигарету, и её лицо приняло самый серьезный вид, который, кстати, всегда вызывал у меня улыбку - Лилиан никогда не умела злиться, особенно на меня. - Какого черта, Хлоя? Ты опять куришь эту дрянь! Ты клялась принимать таблетки! Боже, какая же ты глупая, Хлоя! Одна сплошная ходячая проблема.
Лилиан пыталась поднять меня на ноги. Её рыжие волнистые волосы щекотали моё лицо. Собрав последние силы, я всё же встала, опираясь на Лилиан, но ноги предательски подкосились.
- В медпункт? Зачем? - промелькнуло в голове. - Там лишь предложат валерьянку и скажут, что все от нервов.
- Хлоя, не упрямься. Ты вся белая, как полотно. В медпункте хотя бы давление измерят. А потом я вызову тебе такси, - в её голосе звучала неприкрытая тревога, что немного отрезвило меня. Домой... Там родители, таблетки, фальшивая улыбка и заверения, что у меня все в порядке. Но сейчас, в полуобморочном состоянии, я не могла сопротивляться.
Медпункт встретил нас запахом спирта и бинтов. Нас встретила приятная женщина с добрыми глазами и милой улыбкой. Лилиан помогла мне устроиться на кушетке, сама села на стул, беспокойно наблюдая за мной. Я старалась не смотреть ей в глаза, волна чувства вины окатила меня. Лилиан всегда так искренне переживала за меня, как никто другой.
Медсестра осмотрела мои зрачки, пощупала пульс, затем принялась мерить давление.
- Пониженное, - тихо сказала она. - Выпей эту таблетку, она повысит твоё давление. И после этого тебе стоит отправиться домой. Пока не станет лучше избегай стрессов, спиртного и сигарет.
Я взглянула на неё и лишь кивнула в ответ. Наконец решилась посмотреть на Лилиан и шепнула, то ли от чувства вины, то ли от слабости во всем теле:
- Проводишь меня?
Я посмотрела на неё умоляющими глазами. Она натянуто улыбнулась, подошла ко мне и помогла встать. Затем вызвала мне такси. Я просто села в него, ничего ей не сказав, и уехала.
Дома меня ждал привычный спектакль: обеспокоенные лица родителей, уговоры принять таблетки, бесполезные вопросы о самочувствии. Я улыбалась в ответ, кивала головой и уходила в свою комнату, где меня ждала тишина и одиночество. Тишина, которая оглушала. Одиночество, которое душило.
Вечером, когда все уснули, я снова вышла на улицу. В кармане - последняя сигарета, моя маленькая передышка. Под светом луны мир казался немного другим, немного мягче. Затянувшись, я закрыла глаза и позволила дыму окутать меня своим теплом. И пусть это приближает меня к концу. Сейчас это единственное, что имеет значение.
Утро.
Рассвет освещал моё лицо своими лучами, и я, к удивлению, проснулась с хорошим настроением. Но, возможно, это счастье окажется недолговечным. Постаравшись раскрыть глаза, я ощутила, как солнце жжёт их, и зажмурилась. В этот момент я заметила отца, сидящего на краю моей постели.
- Папа? - тихо прошептала я. - Что-то случилось?
Он мягко улыбнулся и погладил меня по голове.
- Доброе утро, соня. Я просто хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. Как ты себя чувствуешь?
Я пожала плечами.
- Всё нормально, только голова немного болит.
Это была правда, но далеко не вся. В груди всё ещё тлела знакомая боль, но сегодня она ощущалась слабее, более приглушенной. Возможно, лунный свет и последняя сигарета действительно помогли. Но поведение моего отца было для меня непривычным - обычно он был груб ко мне. Не могу сказать, что он не любит меня, или могу, но просто хочу верить, что хотя бы капля любви все-таки кроется в его сердце.
Мой отец зарабатывал не совсем законным способом, а скорее говоря, совершенно незаконным. Он называл это "решением проблем". Люди обращались к нему, когда сталкивались с трудностями, в основном связанными с бизнесом, и он "помогал" их решить. Конечно, за определённый процент. Этот процент, как правило, был просто грабительским, но альтернатива могла оказаться гораздо более болезненной. Отец был королём серой зоны, мастером лавирования между законом и абсолютным беспределом. Никогда не оставлял следов, его имя не фигурировало ни в каких документах. Все знали, кто стоит за всем этим, но доказать что-либо было невозможно. Структура его дела была выстроена как пирамида, с множеством слоев посредников, принимающих основной удар, если что-то шло не так. Прибыль была колоссальной: деньги от строительства "случайно" сгоревших складов, от переправки "левых" товаров через границу, от "незаконной" вырубки леса - всё это стекалось в его карман.
Но к чему это я? Отец жестокий человек, не только на работе, но и дома. К матери он относится уважительно, не повышает на неё голос и не поднимает руку, а вот для меня... Я помню моменты, когда за свои проступки, если я оказалась непослушной или не соответствовала его ожиданиям, он срывался. Слова летели, как стрелы, причиняя мне боль гораздо сильнее, чем пощёчины: унижения, постоянное напоминание о моей никчемности. "Ты - никто без меня," - любил он повторять. "Просто игрушка в моих руках. Захочу - выброшу." Но сегодня он был другим, и мне показалось это подозрительным. Я решила не продолжать разговор, молча встала с постели и спустилась на кухню. Мамы дома не было, хотя обычно так рано она никогда не уходит.
На кухне царил идеальный порядок, как будто здесь и не жили. Ни крошки, ни пятнышка. Лишь запах свежесваренного кофе витал в воздухе, успокаивая нервы. Я машинально налила себе чашку, прислушиваясь к тишине дома. Отсутствие мамы ощущалось особенно остро. Она была моим якорем в этом хаотичном мире, единственным человеком, способным хоть как-то смягчить отцовскую жестокость. Куда она могла уйти так рано? На этот вопрос не было ответа, и это тревожило.
Пока я сидела пялясь в одну точку, в кухню спустился отец и сел рядом со мной. Я не успела даже осознать, что происходит, как он резко схватил меня за волосы, притянул моё лицо к своему и прошипел с гневом, глядя мне в глаза. Его взгляд стал стальным, темным и надменным.
- Ты что, устроила вчера? Мать всю ночь не спала из-за тебя! Какого хуя ты не пьёшь эти гребанные таблетки? Я нашёл тебе лучшего врача, я плачу ему огромные деньги, а ты решила выпендриваться?
Он отпустил мои волосы и встал напротив меня так, что теперь я смотрела на него снизу вверх. Я ощущала свою ничтожность по отношению к нему и к всему миру в целом. Казалось, что я не достойна жить, не достойна была родиться на этот свет. Меня затрясло; стало больно дышать. Видимо, приступ постепенно подкрадывался ко мне, вонзая свои длинные когти в грудную клетку. Отец заметил моё состояние, и на его лице появилась довольная ухмылка, и он, казалось, наслаждался моей болью. На самом деле ему плевать, принимаю я таблетки или нет, он просто переживал за мать, которая не спит ночами из-за меня. И лишь для того, чтобы она не мучилась, мне следовало пить эти чертовы таблетки. А если я не буду их пить и умру, ему, в принципе, тоже будет всё равно. Возможно, это даже лучший исход событий, потому что моя мать наконец-то перестанет мучиться, думая о том, приняла ли я таблетки, не начался ли у меня новый приступ в университете и не начала ли я снова курить сигареты.
- Я нашёл сигареты в твоих вещах, - спокойно и с безразличием произнёс он, и это безразличие пугало больше всего.
Слова о его находке в моих вещах затмили мне разум, грудь отозвалась нереальной болью, и я не могла вдохнуть хотя бы каплю кислорода. Последнее, что я почувствовала, прежде чем отключиться, - это удар по моему лицу.
Темнота поглотила меня мгновенно. Я провалилась в бездонную пропасть, где не было ни боли, ни страха, лишь всепоглощающее молчание. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем моё сознание начало возвращаться.
Сначала я ощутила лишь слабый дискомфорт, но с каждой секундой боль нарастала, превращаясь в невыносимую пытку. Голова раскалывалась, в груди словно бушевал пожар, а по лицу струилась горячая жидкость.
С трудом открыв глаза, я увидела над собой встревоженное лицо матери. Она что-то говорила, но её слова доходили до меня как сквозь толщу воды. Я попыталась пошевелиться, но острая боль пронзила всё тело. Мама нежно взяла мою руку и тихо прошептала: "Тише, Хлоя, всё хорошо. Ты дома, в безопасности." Внутри же я думала: "Дом - это последнее место, куда я хотела бы прийти даже при апокалипсисе. Даже на улице будет безопаснее, чем в этом доме."
Постепенно ко мне возвращалось понимание произошедшего: отец... сигареты... приступ... удар. В памяти всплывали обрывки вчерашних событий, складываясь в уродливую картину. Я хотела что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался лишь сдавленный стон. Мама приложила к моим губам стакан с водой. Сделав несколько глотков, я почувствовала себя немного лучше.
В комнату вошёл отец. В его глазах не было ни раскаяния, ни сочувствия - лишь холодный, расчетливый взгляд. Он подошёл к моей кровати и сказал: "Надеюсь, это пойдёт тебе на пользу. В следующий раз ты подумаешь, прежде чем меня ослушаться." С этими словами он развернулся и вышел из комнаты, за ним последовала мама, оставляя меня наедине с моей болью и отчаянием.
Я поднялась с постели и подошла к зеркалу. Мои серо-голубые глаза были стеклянными, на щеке уже стал заметен синяк. Я решила привести себя в порядок. Опустилась на белый пуф перед туалетным столиком, мои длинные белые волосы рассыпались по плечам приятно щекотя их. В отражении я увидела не себя, а сломленную, запуганную, как дворовую собаку девушку, с застывшим на лице выражением боли. Синяк на щеке расцвел ярким фиолетовым пятном, подчеркивая уродство ситуации. Я провела пальцами по болезненному месту, ощущая жар и пульсацию - это было физическое подтверждение моей никчемности, отметка моей слабости, которую отец так любил подчеркивать.
Я взяла расческу и начала медленно, почти механически, распутывать свои волосы. Каждое движение было попыткой вернуть себе хоть какую-то часть контроля, хоть какую-то иллюзию нормальности. Но даже этот простой ритуал казался мне непосильным. Мысли снова начали роиться в голове: "Почему я? Почему именно я? Что я сделала не так?"
Внезапно взгляд упал на небольшую коробочку, спрятанную в одном из ящичков туалетного столика. Это была та самая коробочка с таблетками, которые я должна была принимать. Я достала её, держа в руке, как будто это был опасный артефакт. Отец был прав, я не пила их. Но не потому, что хотела "выпендриваться", как он сказал, а потому, что они не помогали. Или, скорее, помогали лишь на время, заглушая симптомы, но не решая проблемы. А побочные эффекты были невыносимы. Они делали меня ещё более вялой, ещё более отрешенной от мира, ещё более уязвимой.
Я вспомнила слова отца: "Я тебе нашёл лучшего врача, я плачу ему огромные деньги." Да, он платил. Платил за то, чтобы я была "нормальной", чтобы я не позорила его, чтобы я не доставляла неудобств матери. Он платил за свою репутацию, а не за моё здоровье. И я понимала, что мои приступы, моя "ненормальность" - это его личный провал, его слабость, которую он пытался скрыть за агрессией и контролем.
Я посмотрела на таблетки в своей руке. Они казались бессмысленными и бесполезными. Я не хотела их пить. Не из-за непослушания, а потому, что они не были решением. Но и продолжать так, как есть, тоже невозможно. В этот момент я почувствовала, как внутри меня что-то меняется. Не боль, не страх, а что-то другое. Похожее на решимость. Решимость искать своё собственное решение, а не слепо следовать чужим приказам. Решимость найти выход из этой клетки, которую мой собственный дом превратил в мою тюрьму.
Я медленно, но уверенно, закрыла коробочку с таблетками и положила её обратно в ящик. Затем подошла к окну и открыла его. В комнату ворвался свежий, прохладный воздух, принося с собой запах дождя и свободы. Я глубоко вдохнула, чувствуя, как лёгкие наполняются жизнью.
Я не знала, что будет дальше. Я знала только одно: я больше не буду игрушкой в чужих руках. Я буду бороться. Бороться за себя, за свою жизнь, за своё право быть собой, даже если это будет означать идти против всех. И хотя синяк на моей щеке был болезненным напоминанием о жестокости прошлого, он также стал символом моей внутренней силы, которую отец, в своей слепой ярости, лишь разбудил.