Конец прекрасной эпохи

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

Честь и слава почтальонам, Утомлённым, запылённым. Слава честным почтальонам С толстой сумкой на ремне! С. Маршак

***

К Вите Пчёлкину Венера отвозит Космоса (с Валерой на па́ру) следующим днём. Сама повинуется ранее озвученному желанию арестанта: ждёт в машине и даже нóса в пропитанное горем и отчаянием учреждение не суёт. Раз не хочет видеть — так и не увидит. Раз поступает так глупо, раз относится так наплевательски к близким, раз так безоговорочно предпочёл Венере — подумать только! — какого-то там Хряща, то и знаться с ним она больше не хочет. Теперь у неё лишь одно страстное желание: чтоб хоть это обстоятельство донесло до Вити Пчёлкина всю нелепость принятых решений. Но Венера одёргивает себя: где ж такое видано, чтоб покойник сожалел о своих поступках?..

Космос с Валерой возвращаются с лицами, напоминающими каменные морды изваяний на острове Пасхи: тяжёлыми и повидавшими на своём веку несколько катастроф исторического масштаба и закат как минимум одной человеческой цивилизации.

Хряща! Он выбрал Хряща. Уму непостижимо.

Венера клятвенно обещает себе, что после этого Витя Пчёлкин и правда для неё мёртв — отныне и навсегда. Если и оставалась крохотная искра надежды на Космоса и его дар убеждения, если Венера и готова была Витю Пчёлкина милостиво простить и воскресить, заяви тот её брату, что согласен на признательные показания, то теперь — точно всё. Отпустила, отпела и отгоревала.

Похоронила в холодной земле.

— Ну надо чё-то делать, — говорит Валера Филатов с заднего сиденья после затянувшейся паузы. Ситуацию эти слова нисколько не облегчают.

— Надо, — кивает Кос.

— Я Сане писал, — виснет на локтях между двумя спинками передних сидений Валера. Смотрит при этом очень красноречиво. — Сегодня вот ответ пришёл, но я пока не читал.

Венера завозит Космоса к Валере — читать Сашкино письмо и думать, как решать проблему. Её с собой не берут, потому что это не её девчачье дело, так объясняет Космос, а Венере велено не киснуть. И вообще, добавляет он напоследок, заглядывая в салон "Жигулей" через щель в окне, ей бы совсем не помешало подышать свежим воздухом и проветриться, потому что от беспокойства Венера становится просто невыносимой и другого слова, кроме мегеры, у брата для неё нет, а он не хочет обзываться и портить отношения.

Венера вздыхает, принимая братцеву правоту: всё так, ей и самой уже сложно находиться с собой в одном помещении. Кроме того, не устаёт мысленно повторять она, Витя Пчёлкин теперь мёртв, а с того света вернуть никого нельзя; даже Сашкины письма вряд ли на такое способны. Так что отсюда и далее навеки Венера умывает руки, а в решении проблем участвовать её можно даже не приглашать — она сама не пойдёт.

Она заводит мотор и едет к Оле на дачу дышать воздухом, заодно зайдёт проверить и Светкин дом — со всей этой витепчёлкинской эпопеей она совсем о своих обязательствах позабыла.

— Хоть на покойницу перестала быть похожа, — говорит Оля у себя на веранде, где уже можно сидеть, не трясясь от холода. Правда, обеим приходится натянуть телогрейки и прикрыть ноги одеялами. Но солнце греет щёки, и от этого приятно.

— А? — выныривает из тревожных раздумий Венера.

— Ты поживее, говорю, стала, — Оля причмокивает, отпивая липовый чай, и с одобрением обводит Венеру большими синими глазами. — Румяная. Ругаешься всё время на кого-то.

— Я вообще-то молчу, — отрицает Венера. Ей от Олиных слов неловко.

— Молчишь-то молчишь, — ставит Оля чашечку с тонкой ручкой на стол. — А с того момента, как ты заехала, у тебя морщинка вот тут, между бровей, ещё ни разу с лица не сходила. Злишься всю дорогу на кого-то, но молча. Но всё равно живая. Мы когда познакомились, ты ходила вся, как замёрзшая. А сейчас отогрелась, что ли...

Оля устремляет вдумчивый взгляд за окно веранды, а там зияют дырами проталины и искрятся обледеневшие от перепадов температуры сугробы.

— Весна скоро... — протягивает она с оптимистичной меланхолией в голосе. — Знаешь, как тут красиво, когда всё только начинает цвести? У бабушки вдоль забора всё сиренью засажено, во-от такие шапки, а как пахнет!..

Венера представляет себе запах сирени и хочет поскорее ощутить его наяву. Настоящая весна и правда уже не за горами: это видится в потеплевшем оттенке солнца, в небе, которое то желтеет, то лиловеет, теряя свою морозную хрустальность, а облака на нём делаются перистыми и похожими на морскую пену.

Венере в самом деле уже не так холодно.

— А сыграй что-нибудь, — просит Венера, и Оля без лишних уговоров выносит скрипку.

Смычок резво бегает по струнам: то мягче, то беспощадней, то теплее, то суровей; Венера щурится от попадающих в глаза лучей. Щёку уже напекает, как поджаривающийся на сковороде блин, и она думает об улыбке Вити Пчёлкина, а сама гадает: может, Сашка в письме всё-таки что-нибудь придумал?

Это же Сашка. Он из их четвёрки всегда был самым сообразительным.

— Вивальди, — заканчивает Оля последним размашистым штрихом по изящному грифу. — "Весна".

Венера почтительно кивает. Издали, точно не со стороны сходящихся на линии горизонта голубого неба и чернеющей от проталин земли, а из будущего, доносится благовест; Олина бабушка выходит на крыльцо веранды, крестится и поправляет вербовые ветки в вазе на столе перед Венерой. Ей хочется потрогать мягкие пушистые лапки, помять их в пальцах.

— Бабуль, ты вот вроде человек науки... — осуждает раскачивает Оля головой и прячет скрипку в футляр.

— Даже на науку надежда будет не всегда, Олюшка, — беззлобно отвечает Олина бабушка. — Идите в дом. Замёрзнете.

Космос о содержании Сашкиного письма так Венере ничего и не рассказывает. Но делается угрюмый, мрачный и сосредоточенный; куда-то временами уходит, хоть врачи и не рекомендовали ему покидать на длительное время дом.

В почтовое отделение Венера приходит рано по утрам, сначала помогает сортировать, а потом разносит письма. Особо важных задач ей не поручают: пенсии доставляют опытные сотрудники, самые благонадёжные — носят кое-какую иностранную прессу на адреса, где проживают корреспонденты, командированные в Советский Союз из-за рубежа, а ей, трудящейся почти на добровольно-общественных началах, выдают пухлые и тяжёлые стопки обычной переписки советских граждан друг с другом или государственными инстанциями. Но работа ей даже нравится, потому что в жизни появляется понятная цель.

Когда Венера очередным тусклым утром тащит, перекосившись всем телом набок, увесистую матерчатую сумку с тонной макулатуры, ей в спину летит заливистый свист:

— Честь и слава почтальонам! — слышит она знакомый голос, и по коже у неё пробегает холодок. — Ну куда ты так припустила, комсомолка?

Венеру, успевшую уже ускорить шаг, нагоняет Хрящ и тянет за ремень сумки. Она аж клонится назад и сучит в воздухе руками, сохраняя равновесие:

— Напугал, что ли, кто, комсомолка? — Хрящ искрит добродушием, как будто ремень не съезжает Венере на горло и не лишает возможности полноценно дышать. — Давай, помогу.

— Не положено, — сдавленно говорит Венера, но идти не прекращает, а ладонь просовывает между шеей и удавкой.

Отдавать сумку, которую настойчиво тянет на себя Хрящ, и правда запрещено инструкциям.

— Ладно. Мы с Клопом люди законопослушные, — резко отпускает Венеру он и вскидывает ладони перед собой, а она пролетает по инерции несколько шагов вперёд и едва не тормозит носом.

Клоп идёт позади Хряща, метрах в десяти. Венера только сейчас, восстановив равновесие, его замечает. Внутри поселяется чувство не самое хорошее. Она оглядывается: двор обычной московской многоэтажки в это время пустует — выходной, жильцы домов пока не проснулись.

— Вы чего-то хотели? — настороженно спрашивает Венера, чувствуя, что её гонят в западню.

— Да так... — шагает вровень с ней Хрящ и расслабленно закладывает руки за спину. — Вот... Выкроил минуту. Говорил же, что буду рад снова увидеться, комсомолка.

Венера приподнимает уголки губ в вежливой улыбке. Вежливо ровно настолько, чтобы доходчиво дать понять: она рада не очень.

— А ты работаешь, да? Похвально, — продолжает Хрящ. — Только зачем это тебе?

— Как зачем? Каждый советский гражданин должен работать на благо общества, — Венера выдаёт зазубренную истину.

— Так не почтальоном же, — парирует Хрящ.

— Отчего ж? Хорошая профессия. И прогулки на свежем воздухе полезны. А вы ведь, если я не путаю, сторож?

— Сторож-сторож... — согласно склоняет голову вперёд он и в форме вопросительного знака идёт за Венерой. — У сторожей такого здорового румянца, как видишь, не бывает... Витя Пчёлкин тоже тут здоровье поправлял, да?

Венера внутри обмирает, а Витя Пчёлкин наоборот — оживает. И становится уязвимым: появление Хряща знак очень недобрый.

— Вы про Витю Пчёлкина пришли спрашивать?

Хрящ загадочно щурит один глаз.

— Вы же прекрасно знаете, где он и почему. А я знаю, что это из-за вас, — смотрит она прямо перед собой и придерживает сумку на случай, если Хрящу вдруг захочется её отнять.

— Это не из-за меня, а из-за того, кто настучал про шмару Космоса ментам, — растягивая гласные возражает Хрящ с деланным равнодушием. — А знаешь, что было потом?

Венера старается ничем не выдать страх, сжимающий внутренности. Неужто Хрящ всё-таки узнал, кто рассказал милиции про Машу Горошину?

Оказывается, что это далеко не всё, о чём узнал Хрящ.

— Потом кто-то настучал ещё и на меня, — Хрящ вдруг вырастает прямо у Венеры на непростом пути, и обойти его нет возможности: впереди лишь узкий проход подворотни. — Слил меня и моих ребят. Я-то ладно, затеряюсь в толпе... А Клопу как быть? — он кивком подбородка указывает Венере за спину: там стоит Клоп, теперь всего-то метрах в двух. И поэтому Венере никуда от этих двоих не деться. — Клопа же любой кадет срисует.

— И зачем вы с этим пришли ко мне? — проявляет Венера чудеса выдержки и не выдают волнения ни жестом, ни голосом.

— Так спросить, а не известно ли тебе случайно что-нибудь обо всём этом, — с ухмылкой на губах объясняет Хрящ. — Не болтала ли ты с людьми в форме обо мне, например? Или о Клопе? Не было такого? Вспоминай, комсомолка, вдруг где чего лишнего сказала? А у меня теперь проблемы...

Он делает шаг ближе к ней, хотя, так кажется Венере, шагать уже совсем некуда; поэтому она отступает назад, но сзади — Клоп, и она, натолкнувшись спиной на его крепкое тело, вздрагивает.

— Я понятия о ваших делах никакого не имею, — стараясь задрать кончик носа повыше, без тени сомнений говорит она. — И всё это время занимаюсь только лечением своего брата, который вообще-то тоже по вашей милости пострадал.

— И как?

— Что?

— Лечение, спрашиваю, как? — изображает неподдельный интерес Хрящ.

— Вашими молитвами, — Венера передёргивает от брезгливости ртом. — Только-только домой разрешили увезти. Врачи даже с кровати вставать запрещают.

— Чего ж ты не у его постели, комсомолка? — снова дёргает за ремень Венериной сумки Хрящ.

— Потому что он сейчас спит. Ему вообще нужно много спать.

— А я думал, это ты за Витю Пчёлкина так впрягаешься, — равнодушно возражает он. — До меня слухи дошли, что ты прям в лепёшку пытаешься расшибиться, чтобы его вытащить.

Венера злобно прищуривает глаза.

— Может, и пытаюсь. Только ему всё равно. Вам, наверное, будет очень приятно узнать, что он за вас... — Венера оглядывается на одноглазого Клопа, — ...с товарищем готов отсидеть весь предусмотренный законом срок. А мои старания ему до лампочки.

— Готов отсидеть, говоришь? — глаза у Хряща превращаются в узкие до невозможности щели, из которых на Венеру глядит безжалостная и чёрная бездна. — И что, никаких нет способов скостить срок?

— Есть, — твёрдо отвечает Венера, решив, что стесняться нечего и Хрящ без неё прекрасно знает, что это за способ такой. Поэтому и пришёл. — Но он не хочет. Говорю же: вы ему, видимо, родней отца с матерью. Моя бы воля, я бы вас всех пересажала, а он говорит, что крысой быть не собирается.

Хрящ вдруг разражается сардоническим хохотом, который гулко отскакивает от сводов тёмной подворотни. Венера не на шутку пугается: в глазах Хряща пляшут огоньки адского пламени.

— А я ж тебе говорил, комсомолка, — криво вздёргивает он один уголок губ. Между их лицами не больше пары сантиметров; Хрящ не моргает, а Венера не дышит. — Мы все друг другу братья.

Венере это всё надоедает. Она пытается обойти Хряща, метнувшись в сторону и проскользнув под его локтем, но он больно хватает её за запястье одной рукой, а пальцами другой больно давит на челюсти.

— Скажи-ка мне, милая, — доверительным тоном произносит он, — ты точно ничего в ментуру не сливала, а?

— Что я могла слить, а? — с трудом шевелит ртом Венера. — На подвал ваш указать? Да я даже не знаю, что это за район был, меня Пчёлкин в темноте привёз, не до чертежа карт было. А если бы и указала, то дальше-то что? Все и так наверняка знают, что вы там собираетесь.

Глаза Хряща мечутся по Венериному лицу. Ищут что-то: слабость, ложь, намёк на трусость, вину, недомолвки или попытки умолчать истину. Венера же собирает волю в кулак и смотрит на него в упор, замерший взгляд её твёрд и прям. Она по-прежнему не дышит.

— И то верно, — наконец, резюмирует Хрящ и быстро оглядывается на Клопа. — Ты как считаешь?

Клоп, наверное, по старой привычке кивает, потому что по лицу Хряща скользит удовлетворение, но Венера не смеет обернуться, чтобы своими глазами посмотреть, каков вердикт сообщника Хряща.

— Значит, ты не сливала. И братец твой, говоришь, к койке пристёгнут...

Остаётся надеяться, что Хрящ в историю болезни Космоса не посвящён.

— Девушка!

В том конце московской подворотни, до которого Венере из-за Хряща не удалось преодолеть каких-нибудь десяти метров, показывается жёлтый бок милицейской копейки и кажется Венере спасительным светом в конце туннеля.

Хряща вместе с Клопом в тот же миг сдувает порывом слабого весеннего ветерка, пахнущего оттепелью и мокрым воротом шерстяного пальто.

Вернувшись днём домой, Венера наказывает Космосу больше из дома не выходить ни на шаг и доносит о беседе с Хрящом, которая могла получиться ещё более неприятной, чем на самом деле, если б не вовремя появившаяся доблестная милиция. Для наглядности она демонстрирует синяки, оставшиеся на запястье от рук Хряща.

Космос внимательно слушает, согласно кивает и нервно облизывает нижнюю губу. Потом идёт в большую комнату, садится в отцовское кресло и берёт в руки фолиант с золотым тиснением на твёрдом переплёте и желтеющим страницами. Эти страницы он раскрывает на середине и потом не переворачивает ни разу за добрых два часа, что Венера молча сидит напротив и сама держит перед собой позавчерашние "Известия". Она не удосуживается прочитать в газете ни строчки: там не пишут о том, что её действительно волнует.

Что всё-таки Сашка придумал в своём письме?

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️