Клинок и Папоротник

Была середина лета, когда Фёдор впервые увидел Влада. Тот стоял на краю тренировочного поля, прислонившись к дубовому частоколу, и лениво чистил яблоко отцовским кинжалом. Солнце, пробиваясь сквозь листву, играло в его волосах – не рыжих, как у большинства русских парней, а тёмных, как спелая черноплодка, с медным отливом на концах.

— Эй, Басманов! – крикнул кто-то из дружинников. – Покажи этому барчуку, как дерутся настоящие мужики!

Фёдор уже занёс кулак, когда заметил – у парня глаза. Не просто светлые, а будто выточенные из янтаря, с тёплыми золотистыми прожилками.

— Ты чего застыл? – усмехнулся Влад и вдруг ловко подставил подножку.

Они с грохотом повалились в пыль, и Фёдор, оказавшись сверху, внезапно почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Не от удара – от того, как близко оказалось это насмешливое лицо.

— Проиграл, – прошептал Влад, и его губы, чуть потрескавшиеся от ветра, искривились в ухмылке.

Так началось.

Их любовь созревала медленно, как лесная малина на северном склоне – не сладкая, а с терпкой кислинкой. Встречались тайком: в душных сенях за конюшнями, где пахло конским потом и прелым сеном; на чердаке старой мельницы, где сквозь щели в досках пробивались лучи заката; иногда – в глухом уголку рощи, где ручей журчал по камням, прикрывая их шёпот.

Влад всегда приходил первым. Приносил то тёплые калачи, украденные с кухни, то маленький глиняный кувшинчик с мёдом. Однажды – веточку цветущей черёмухи, которую пронёс за пазухой через весь двор.

— Дурак, – прошептал Фёдор, но веточку спрятал в ладанку.

Они учили друг друга: Влад показывал, как правильно точить клинок, чтобы лезвие пело; Фёдор учил его драться на кулаках, поправляя стойку, обхватывая его запястья своими шершавыми пальцами.

— Ты делаешь это специально, – однажды хрипло сказал Влад, когда Фёдор особенно долго не отпускал его руку.

— Может быть.

Первый поцелуй случился под дождём. Они промокли до нитки, спрятавшись под низко нависшей елью, и Влад вдруг стряхнул капли с ресниц прямо ему в лицо.

— Перестань, – засмеялся Фёдор.

— Заставь.

Их губы встретились – неуверенно, неловко. Пахло дождём, мокрой кожей и чем-то ещё – чем-то своим, что невозможно было назвать.

Потом было много других поцелуев. Быстрых, украдкой, когда за поворотом могли появиться люди. Долгих, в полутьме заброшенных помещений, когда время будто останавливалось. Горячих, после тренировок, когда тело ещё дрожало от напряжения.

Однажды Влад прижал его к стене амбара, и Фёдор почувствовал, как дрожат его пальцы, расстёгивая завязки рубахи.

— Ты уверен? – спросил он, хотя сам уже давно был уверен.

В ответ Влад только прикусил его нижнюю губу, и больше слов не понадобилось.

Они целовались так, будто пытались проглотить друг друга. Фёдор впервые почувствовал вкус чужого языка, впервые ощутил, как чужая слюна капает ему на подбородок. Его руки судорожно сжали Владовы плечи, когда тот резко приподнял его — Фёдор почувствовал, как его бёдра обхватывают Владовы, как их животы слипаются от пота. 

— Бо... — начал он, но Влад заглушил его стон, прикусив нижнюю губу. 

Одежда мешала. Они рвали её в спешке — Влад разорвал Фёдорову рубаху у ворота, пуговицы звякнули, рассыпаясь по полу. Фёдор в ответ стянул с Влада пояс, и тот со звоном упал на доски. 

Когда Влад достал флягу с маслом (оливковым, пахнущим травами, украденным с кухни), Фёдор задохнулся: 

— Ты... планировал это? 

— Мечтал, — поправил его Влад, выливая масло себе на пальцы. 

Первый палец вошёл резко. Фёдор вскрикнул, впиваясь ногтями в Владовы плечи. 

— Тише, — прошипел Влад, но сам дышал так тяжело, что слова срывались. — А то услышат... 

Второй палец. Третий. Фёдор кусал собственный кулак, чтобы не кричать, но тело само выгибалось навстречу. 

Когда Влад вошёл, мир сузился до белого пятна перед глазами. Боль, острая и жгучая, заставила Фёдора зажмуриться. Но уже через мгновение она начала превращаться в нечто иное — в жар, расползающийся по всему телу, в неведомое доселе напряжение. 

— Двигайся, — прохрипел Фёдор, цепляясь за Владовы бёдра. 

Тот засмеялся — звук сдавленный, животный — и повиновался. 

Доски под ними скрипели в такт. Пыль поднималась столбом, смешиваясь с их потом. Где-то за стеной кричала сова, но её голос терялся в их хриплых стонах. 

Фёдор кончил первым, не дотронувшись до себя — просто от того, как Влад двигался внутри него. Его семя брызнуло на собственный живот, горячее и липкое. Влад, увидев это, застонал и ускорился, его пальцы впились в Фёдоровы бёдра так, что наутро останутся синяки. 

Когда он кончил, то упал на Фёдора, их лёгкие работали как кузнечные мехи. 

— Грех, — прошептал Фёдор, но без раскаяния. 

— Самый сладкий, — Влад лизнул его мочку уха. 

Они не говорили о будущем. Не клялись в вечной любви у алтаря. Просто знали – что бы ни случилось, где бы ни оказались, эта нить между ними не порвётся. Как та веточка черёмухи в ладанке – хоть и засохла, но пахнет до сих пор.