Ожог

Харуто ввалился в учительскую с румянцем от мороза, держа в руках два стаканчика кофе. Его поприветствовал уже привычный суровый взгляд, молча и безрадостно. Ватанабэ могло обдать холодом, если бы он не знал, что за этим скрывалось на самом деле. Но и без этого время от времени становилось не по себе.

— Я стоял в очереди двадцать минут, — пояснил Харуто, почему чуть не опоздал.

Повесив куртку в гардеробную, подобрал стаканчики, подошёл к Йошинори, который не произнёс ни слова, и протянул один.

— Выходи раньше, — принимая кофе, сказал наконец Канемото, — я уже должен быть в классе, но жду, придурок, тебя.

— О-о, так ты ради меня даже на такое идёшь? — подначивал брюнет, с интересом наблюдая за сменой оттенков раздражения на лице парня.

Учитель физической культуры вдруг ворвался в учительскую, в спешке проштрудил шкаф с классными журналами и, найдя ему нужный, так же быстро покинул помещение. Где-где, а в этом месте на сто процентов быть уверенным, что вас никто не видит, невозможно было. Однако чуть только мужчина скрылся, Канемото впился в губы Харуто, едва не расплескав его кофе. Шокирован был даже Ватанабэ, у которого на памяти был только один раз, когда они поцеловались в учительской, и то это сделал именно он и против воли светловолосого. Но Йошинори уже забрал классный журнал со своего стола и допил кофе.

— Молчи, мне не до твоих подколов, — невозмутимо предупредил он, ища на столе что-то ещё. Только у выхода обернулся и добавил: — Хорошего дня.

Харуто ещё помялся на месте, словно это был первый поцелуй у какого-нибудь неуверенного в себе, скромного школьника, но звонок на урок тут же его образумил. На этом занятии он должен был проводить вместе с учениками лабораторный опыт и  в душе надеялся, что по своей же вине не сожжёт эту школу дотла. Потому что учился он на преподавателя химии от балды и только по велению деда, который хотел путём задабривания профессоров университета с помощью Харуто выведать интересные рецепты самогона. И ему это удалось, кстати говоря.

Ровно спустя сорок пять минут Харуто поблагодарил вселенную за то, что прошло всё благополучно. Он и сам не был уверен, что хоть что-то понял из того, что они с учениками проделывали, но не постеснялся чистосердечно в этом признаться. На перерыве застал в учительской рядом со своим столом Ким Джункю. С тетрадью в руках.

— Ватанабэ-сэнсэй! — старшеклассник энергично помахал рукой и дождался, пока учитель сядет на своё место. — Вы не исправили ошибку.

— Правда?.. — попытался разыграть спектакль брюнет. — Наверное, забыл. Прости, Джункю-кун, дел выше крыши. Дай я прямо сейчас посмотрю, а ты позови Канемото-сэнсэя.

У Йошинори ноги как свинцом налились, когда Джункю подловил его на углу коридора и попросил срочно пройти с ним куда-то. И только басистый голос Харуто прогнал панику прочь и согрел своей никому, помимо Канемото, не видимой больше заботой. Проблема была решена, Ким с улыбкой до ушей поблагодарил обоих учителей и ускакал обратно в класс.

— Чего он к тебе цепится? — спросил Йошинори, озадаченно глядя вслед старшекласснику.

— Поговаривают, я ему нравлюсь, — обыденным тоном ответил Ватанабэ, пожав плечами.

— Приехали. К кому-кому, но к этому пацану мне теперь тебя ревновать предлагаешь, что ли?

— Стой, ты? Ревновать? — повторно за утро изумился Харуто.

— Буду до конца дней своих молчать, — под нос сказал Канемото и уже громче обратился к брюнету: — Если что — если вдруг этот «славный малый» Ким Джункю не явится к тебе опять, я имею ввиду, — то через урок у меня окно.

Харуто прыснул со смеху, едва Йошинори отправился на очередной урок. Намёки его были понятны, ровно как и то, что ему основательно не нравился Ким Джункю. «Славный малый». С каким пассивно-агрессивным сарказмом это было сказано — так умел только он. А всё-таки Йошинори упомянул про «окно» неспроста.

Их отношения начались лишь в прошлом году. Тогда в эту старшую школу набирали новый состав учителей для повышения качества учёбы подрастающего поколения. Сперва ни тот, ни другой друг с другом и словом не перекидывались: Йошинори ходил весь на нервах и бесконечно много молчал, а Харуто затягивала школьная жизнь и обязанности педагога-организатора. Только потом, не вполне ещё, но привыкнув ко всему, что их встретило в этой школе, парни заметили друг друга.

За это время кабинет Харуто стал вроде родного дома, стены которого видели массу всего: и ссоры, и примирения. За пределами этой нейтральной территории друг для друга они снова становились Ватанабэ-сан и Канемото-сан, ни больше ни меньше. Но так только с виду, поскольку частый обмен многозначительными взглядами запрещён не был. Кто больше пёкся о «приватности» их отношений, так это, безусловно, Йошинори, которому даже подумать было страшно, какой переполох случится среди учеников, если произойдёт «утечка информации». Ну а Харуто, как мог, старался его преувеличения сводить к минимуму. Получалось? Далеко нет.

И Харуто это каждый раз донимало — в смысле то, что, кроме его кабинета, они больше нигде не пересекались. Он не пренебрегал желанием Канемото не выносить на всеобщее обозрение их отношения — как было без этого? — но вскоре становилось всё тяжелее не видеть его вне кабинета. Ведь после практически целого дня, проведённого на работе в школе, где маловероятно успеть проверить все тесты и письменные работы учеников, оставались дела на дом. Оба парня были и так крайне заняты, поэтому не могли нормально встретиться, прогуляться, побыть вдвоём. А ведь Харуто так горел желанием хоть однажды, в присутствии всех, поцеловать и прижать Йошинори к себе, ведь он просто соскучился.

Но не в этой жизни. Или, вернее, не в этих отношениях. Часто Ватанабэ задумывался, на самом ли деле у них с Канемото всё нормально. Его не устраивали такие отношения, но он знал, что если об этом заговорить с Йошинори, то ситуацию это лишь усугубит. Хотя утренний момент в тёмной учительской, когда Йошинори нужно было бежать, а он вместо этого задержался, хотя всегда был кошмарно пунктуален, заставил малость успокоиться. Но Харуто с ним поговорит. Обязательно. Может быть, они поссорятся — исключать не будем, но поговорить нужно.

Брюнет вернулся в учительскую охваченный не самым хорошим предчувствием. И его выводило из терпения, что он не мог открыто обсудить это с Йошинори, сидя здесь или где-нибудь в другом классе, в столовой или на скамье во дворе школы. Выводило из терпения, что он вдобавок не мог прямо сказать, мол, пойдём в кабинет или что-то в духе. Выводило из терпения, что нужно было ограничиваться взглядами или незаметными знаками вместо слов. Но так хотел Йошинори, а Харуто хотел быть тем, кто слушает и поддерживает своего партнёра. И он стерпел этот раздражающий момент, отвёл парня в кабинет, запер за ними дверь и тут же почувствовал мягкие прикосновения к плечам.

— Нет, погоди, — он впервые останавливал Канемото, и на лице того отразилось несказанное удивление. — Нам стоит прояснить кое-какой момент. Прямо сейчас. Так что присаживайся сюда, в кресло.

Кресло стояло напротив стола, что само по себе делало просьбу Харуто странной, однако светловолосый беспрекословно послушался. Сам же Ватанабэ сел в кресло за столом, зарылся пальцами в волосы, размышляя, как правильнее начать трудный для обоих разговор.

— Предупреждаю, я не бросаю тебя, так что никакое это не расставание. — Йошинори уже напрягся и воспринял эти слова как ложь. — Но я хочу скорее покончить с этим неприятным разговором, так поэтому скажу прямо: я недоволен развитием наших отношений.

У Канемото внутри всё перевернулось, рухнуло, бабочки пали замертво, во рту пересохло, горло сдавило, а в голове что-то пульсировало. Прибавился холодный пот, окатило волной паники, потому что эти слова уже значили для него конец. И тем не менее рассудок и язык его не подвели:

— Продолжай.

— Ты зациклен на том, чтобы хранить их в тайне, и я это уважаю, потому что это твоё решение. Но хранить можно и разговаривая друг с другом, гуляя вместе, встречаясь в свободное время, проявляя какие-то чувства. В определённой мере, конечно, с этим спору нет.

Но он продолжал вести к одному-единственному выводу: им следует расстаться. Так думал Йошинори. И мысль эта вертелась перед глазами, где-то позади Харуто, будто он сейчас схватит и всё-таки озвучит её. Когда сердце Канемото затянули жгутом, принудив парня сжаться и замереть на месте, он воспользовался паузой в речи Ватанабэ и спросил:

— Можно я хотя бы сяду рядом с тобой?

Потому что мучительно было сидеть напротив, выслушивая претензии того, кем так дорожишь, и понимая, что что-то делаешь не так. Понимая, что подводишь. Понимая, что разочаровываешь.

— Нет, зачем? Чтобы ты попытался сгладить всю эту ситуацию, снова замять её, заглушить до тех пор, пока это снова не всплывёт? Через год, два, три, но это всплывёт и никуда не денется, а я хочу наконец решить это!

Харуто не мог знать о том, что происходило внутри Йошинори. На лице того, возможно, и была тень паники, но только и всего что тень. Всё основное бушевало внутри. Все эмоции, чувства, ощущения были на корабле, кренившимся в бока на буйных, неистовых волнах в смертельный шторм, который скоро грозился погубить весь экипаж. Но Харуто продолжал, и слова рвались прямо из глубин души.

— Здесь, в этом ненавистном кабинете, ты рядом, ты всегда со мной, всегда целуешь, обнимаешь, прикасаешься, смеёшься и болтаешь!.. Но стоит выйти обратно, и ты уже ушёл, ты далеко, молчишь и закрываешь перед моим носом двери. Постоянно. Что называется, эмоциональные качели. И у меня только один вопрос, — брюнет наклонился вперёд, оперевшись локтями о стол, — я для тебя — просто скоротать времечко? Стало скучно — пойду облапаю Харуто, пока он всего меня исцелует. А потом замуруюсь в лёд. Такие мысли у тебя на этот счёт?

— Это неправда, — запальчиво возразил светловолосый, почти шёпотом.

— Раз так, то расскажи, что — правда. Потому что я не могу тебя понять, Йошинори, — тон сквозил отчаянностью.

Всё ведь было хорошо. Только поначалу Харуто не нравилась этакая скрытность, уж Канемото помнил. Но потом всё само собой образовалось, и к этой теме впредь они подбирались редко. Оказывается, они друг друга так и не научились понимать.

Йошинори взял себя в руки. Внутренний стержень. Стойкость. Строгость, к которой он подчас прибегал и которой так страшились школьники, иногда служила защитой от всяческих нападок. Без разницы в какой ситуации, но парень просто надевал термоодежду на холодное сердце, чтобы не дать ему согреться. Но разве так вообще работает?

— Я объяснял. Тысячу раз, — произнёс он, отчеканил, твёрдо и не колеблясь.

— Хочешь сказать, только из-за кучки подростков ты не берёшь меня даже за руку где-то в коридоре? Или постой, может, ты просто собственник, который считает, что я полностью твой и никто не в праве больше делить это удовольствие? Ведь не зря тебе сразу не полюбился Джункю, хотя он всего-навсего любознательный парень, которого волнует учёба!

— Я боюсь нападок, — промолвил Йошинори на одном дыхании. Потеряв на какой-то миг дар речи, Ватанабэ уставился на него, ожидая продолжения. Парень, сохраняя прежний непреклонный тон, добавил: — А они будут так или иначе, если все узнают. Ориентация, Харуто. Ты забыл, что не все ещё принимают это. Потому что в школе меня не приняли. Травили. Постоянно подкалывали. И я скрываюсь как могу, потому что не хочу, чтоб это повторилось снова. Потому что это происходит всегда — произойдёт и в этот раз. Потому что хочу уберечь нас от этого.

Сказать оказалось легко. Выпустив пар, Канемото почувствовал себя вольной птицей. Он так просто поведал ему это, хотя до последнего не хотел обсуждать. И, кажется, облегчение таки отразилось на лице, поскольку губы брюнета растянулись в извиняющейся улыбке и глаза его больше не смотрели на парня со злобой.

— Знаешь, всё-таки просить прощения я не буду, — усмехнувшись, сказал он, — ты, видимо, рад, что наконец это рассказал. А я рад, что ты рад. Но со страхами советуют бороться, правда? Всегда есть выход из подобных ситуаций, абсолютно всегда, всего-то нужно говорить с правильными людьми. В случае чего я устрою школьное собрание, где смогу затронуть эту тему, а если не поможет, то просто свалим отсюда.

Светловолосый не поднимал головы, уже не знал, что и говорить. Тогда Харуто поднялся с места, попросил и его встать, обнял. Так мягко, мягко обнял, гладя затылок. Думал, что Йошинори сейчас распустит нюни, потому как момент был трогательным, но не сулило ему, похоже, хотя бы один раз за два года отношений увидеть его слёзы.

— Ты придурок, Харуто. Назвал меня собственником, обвинил… Дети будут удивлены, когда узнают, что их учитель химии не только потомок великого самогонщика, но и абьюзивный старикашка.

— Сказал же, что не буду извиняться. Тема закрыта, — шутливо закатив глаза, ответил Ватанабэ.

В дверь постучали.

— И ты был неправ, когда сказал, что я недолюбливаю Джункю, — предвидев, кто стоит за дверью, выдал парень и с улыбкой дополнил: — Потому что я его ненавижу.

Благо слёзы у Йошинори действительно редко выходили наружу, а не то пришлось бы и это объяснять Ким Джункю. Конечно, паренька поразило то, что он во второй раз заметил учителей вместе, но тех, в свою очередь, интересовала причина, по которой он заявился к Харуто.

— Ватанабэ-сэнсэй, я кое-что хочу вам сказать, — чуть-чуть застенчиво начал он. Но не смущаясь присутствия посторонних, сделал поклон со словами: — Вы мне нравитесь. Очень. Как только встретил вас — понравились. Вы примите мои чувства?