20. МЕСЯЦ ТИШИНЫ: ПОБЕРЕЖЬЕ ОДИНОЧЕСТВА
Приморский городок встретил меня соленым ветром, криками чаек и оглушительной тишиной. Не та тишина, что висела в доме банды перед бурей. А другая – просторная, принадлежащая только морю и небу. Я сняла крошечную комнатку в домике рыбака на самом краю поселка. Окно – на воду. Каждое утро я просыпалась под рев прибоя, а не под крики Дилана или навязчивые мысли о Пэйтоне.
Первые дни были похожи на выход из комы. Тело помнило адреналин, ярость, боль. Разум скакал от обрывков воспоминаний: его руки на чужой коже в клубе, его надтреснутый голос в саду: "Я люблю тебя...", лицо Лео, озаренное нежностью, которой я не заслуживала. Я ловила себя на том, что жду звонка, сообщения, шагов за дверью. Инстинкт войны. Но пришел только ветер с моря и мерный шум волн.
Мои правила для себя:
1. Никаких контактов с прошлым. Только короткие, раз в три дня, сообщения Райли: "Жива. Дышу. Море синее". Райли отвечала сдержанно, чувствуя границы: "Ок. Скучаем. Береги себя". Никаких подробностей о доме, о Пэйтоне. Я запретила.
2. Никаких мыслей о нем. Каждый раз, когда его лицо, его голос, его предательство лезли в голову, я выходила на берег. Шла по кромке воды, босиком, чувствуя ледяные брызги, впитывая в себя бесконечный горизонт. Море было больше, чем он. Сильнее. Оно стирало его, камень за камнем.
3. Заново учиться быть одной. Я читала книги, прихваченные наспех. Гуляла по пустынным пляжам, собирая причудливые камни. Сидела на старом пирсе, наблюдая, как рыбаки чинят сети. Их молчаливая, размеренная жизнь была антидотом хаосу, который я оставила позади. Я училась молчать. Не колоть словами, не защищаться. Просто быть.
Физическая боль от его предательства и собственного поступка с Лео медленно притуплялась, сменяясь глухой усталостью, а потом – странным, осторожным спокойствием. Я не прощала. Не забывала. Но расстояние и время делали картину четче. Наша связь была ядовитым пламенем, сжигающим все вокруг. Его "любовь" в саду – отчаянной попыткой вернуть контроль. А моё бегство – единственным способом выжить.
Тем временем, в городе войны...
Дом банды превратился в склеп. Веселье Дилана звучало фальшиво. Райли ходила, как тень, отягощенная знанием. Брайс метался. Отъезд сестры без объяснений, только записка, выбила из-под него землю. Он чувствовал, что дело в Пэйтоне. Видел его метаморфозу.
Пэйтон стал призраком. Он порвал с Лизой – резко, без объяснений. "Все кончено. Я не могу. Прости." Лиза уехала, сломленная и непонимающая. Он перестал ходить на пары. Заперся в комнате, выходя только ночью, чтобы купить пачку сигарет или бутылку дешевого виски. Его вид пугал даже Дилана: впалые щеки, лихорадочный блеск в глазах, руки, которые тряслись не только с похмелья.
Он не пытался искать меня. Моё "не ищи" было священным запретом. Он знал: если нарушит – потеряет последний, призрачный шанс. Вместо поисков он погрузился в ад саморазрушения. Виски не гасил образы: Т.И, уходящую от него в саду; Т.И, выходящую из машины Лео утром после... Он пил, чтобы забыть. А просыпался, чтобы снова помнить. И ненавидеть себя.
Чейз нашел его однажды в гараже, среди запчастей от мотоцикла. Пэйтон не спал вторые сутки, пытаясь собрать двигатель, но руки не слушались. Он просто сидел на бетонном полу, обхватив голову руками.
Чейз-Пэйт... – Чейз осторожно присел рядом. – Ты... что происходит? С Т.И? С Лизой? Ты себя убиваешь.
Пэйтон поднял голову. В его глазах была такая бездонная боль и стыд, что Чейз отпрянул.
Пэй-Я... все разрушил, – хрипло выдохнул Пэйтон. Голос был разбитым. – Ее. Нас. Себя. Она ушла. Потому что я... я последнее дерьмо.-Он засмеялся – горько, надрывно. -А я... я люблю ее, Чейз. Как идиот. Как последний дурак. И теперь... ее нет.
Чейз молчал. Он не был человеком долгих речей. Он просто положил руку на плечо друга. Это было больше, чем слова. Пэйтон сжался, но не оттолкнул. Впервые за месяц кто-то прикоснулся к нему без осуждения.
На побережье: Первая трещина в броне.
Прошло три недели. Я сидела на холодном песке, смотря, как закат окрашивает море в кроваво-золотые тона. Внутри не было прежней ярости. Не было и пустоты. Было... принятие. Принятие того, что случилось. Что я сделала. Что он сделал. Мы оба были сломлены. Мы оба нанесли раны.
Я достала телефон. Не для Райли. Я открыла чат с Пэйтоном. Последнее сообщение было от него, месяц назад: "Пожалуйста. Дай шанс." я стерла его. Написала новое. Короткое. Без эмоций. Просто факт:
Т.И:Я жива. Дышу. Море лечит. Еще неделя. Не пиши. Не звони.
Я не ждала ответа. Просто отправила и выключила телефон. Это был не шаг к нему. Это был шаг к себе. Признание, что он существует. Что боль существует. Но я больше не убегаю от нее. Я дышу сквозь нее. Как сквозь соленый ветер.
В городе: Получено.
Телефон Пэйтона завибрировал среди ночи. Он лежал в темноте, уставившись в потолок, как делал это каждую ночь. Сообщение от Т.И. Он сел так резко, что голова закружилась. Прочитал. Перечитал. Десять раз. Простые слова. Никакой надежды. Никакой нежности. Но она жива. Она дышит. И она написала ему.
Он не ответил. Он не смел. Он сжал телефон в дрожащей руке, прижал к груди, где месяц горела дыра от ее ухода. И впервые за три недели по его грязной от слез щеке скатилась не слеза отчаяния, а капля чего-то другого. Облегчения? Позволения дышать самому?
Он вышел на балкон. Город спал. Воздух был холодным. Он вдохнул полной грудью, чувствуя, как ледяной ветер обжигает легкие. Больно. Но это была боль живого. Она дышит. Значит, и он может. Еще неделя. Семь дней ада ожидания. Но теперь – с крошечной, слабой ниточкой в темноте. Ниточкой, которую он не имел права порвать. Он должен был просто ждать. И надеяться, что море вернет ему не ту же Т.И – с колючками и яростью, а ту, что смогла написать "Дышу". Ту, что, возможно, смогла начать прощать. Хотя бы саму себя.