Песнь о Графине

Я медленно открыла глаза, тут же зажмуривая их из-за слишком яркого солнца, что пробивалось сквозь незакрытые шторы. Часы у кровати показывали полседьмого, а на улице был слышен смех и голоса, наперебой рассказывающие о чём-то. На себе я заметила брюки с рубашкой, а на полу небрежно лежали трость с фраком: такой внешний вид был обязан вчерашней изнуряющей репетицией. В целом, всё было как обычно. Отчего-то меня не покидало странное предчувствие. Будто бы совсем скоро должно произойти нечто грандиозное, а вот в хорошем ключе или плохом - неясно. Хотя чувство нарастающей опасности в цирке вполне себе логично могло и не отступать вовсе, учитывая всю рискованность здешних артистов, которые время от времени любили побаловаться с колюще-режуще-полыхающими предметами.

Немного покрутившись у зеркала, которое занимало собой бóльшую часть одной из стен, я прогнала остатки сонливости и вышла на улицу, захлопнув за собой дверь. Осенний ветер подхватывал опавшие листья, унося их всё дальше и дальше. Наше маленькое цирковое поселение, состоящие из вагончиков, от лишних глаз скрывал за собой лес. Хотя деревья преимущественно находились за вагончиками, их ветви всё равно внушали чувство скрытости и даже некой безопасности. А сейчас к тому же этот самый лес пестрил всем спектром оранжево-жёлтых цветов. Из-за этого буйства красок вся территория цирка будто была обхвачена огнём, а землю покрыл пёстрый ковёр. Да и "местные" своим внешним видом прекрасно дополняли эту картину.

За одним из деревьев вновь послышались уже было притихшие голоса. Прямо перед одним из жилищ росла невысокая яблоня: не особо красивая, с постоянно опадающими недозревшими яблоками и длинными кривыми ветвями. Среди леса вокруг она выглядела так одиноко, что всем цирковым составом уговаривали оставить бедное дерево в покое. А уже потом, кто-то донельзя остроумный, даже назвал яблоню "Vae soli [3]", а остальные и подхватили, прозвав новую подругу Соли.

Шурша листьями, я подошла к источнику звуков, приваливаясь плечом к стволу дерева.

- ...так я и ответила, дорогая, разве не очевидно?

На одной из низко склонившихся ветвей сидела артистка с синими волосами, краска на которых местами уже смылась в нежно-голубой оттенок, а у корней просматривался натуральный - светло-русый - цвет шевелюры. Ноги в сапогах по колено качались, чуть ли не касаясь земли. От прохладного ветра чёрное боди, больше походившее на летний купальник, не сильно спасало, так что двумя руками она обхватила себя за плечи. Ещё одна, очевидно лишняя для нормального человека, пара рук тоже была занята: одна из них держала тлевшую сигарету, а вторая яро жестикулировала, компенсируя тихий голос.

- Элле, доброе утро. - поздоровалась я, обращая на себя внимание.

- А-а-а, Грейс, лапочка, это ты, - артистка на ветке повернула голову, свободной рукой отбрасывая за спину длинные волосы. Моя улыбка слегка скривилась, заставляя Элле осечься. - Ах да, прошу простить, Графиня. И отчего ты так своё имя не любишь, дорогая?

- Напряги пару своих извилин, по имени к Графине обращается только один человек, -прошипел кто-то снизу.

В небольшой куче листьев под яблоней сидела ещё одна девушка. Рыжие волосы, заплетённые в причёску из нескольких скрученных кос, были усыпаны жёлтыми листочками, периодически падающими сверху. Черный комбинезон с полупрозрачными рукавами и штанинами открывал вид на будто бы обгоревшие или покрытые сажей части тела, а из-под слоя оранжевых теней недовольно сверкали серые глаза.

- И тебе доброе утро, Тира, - я посмотрела на неё, пытаясь передать благодарность через один только взгляд, таким образом говорила на языке фаерщицы. На обращение к себе по настоящему имени я не боялась, но уж каким-то больно непривычным оно стало, а всё от того, что Графиней меня стали звать в шутку, которая переросла в нечто большее.

- Да-да, - "огненная" девушка ещё ниже сползла по стволу дерева, зарываясь в листву, всё же мигнув мне в ответ "Да не за что".

- Лапочка, а чего ты с утра уже при параде? До первого выступления почти два часа.

- Элле, Вы же знаете, что у нас не может быть разный график. Встал один -просыпаются и остальные, - в подкреплении моих слов со стороны аттракционов послышались визги и смех.

- Прислушайся, крылатая, тебе дело говорят, - буркнула Тира. - Хватит тягать меня ни свет не заря к этой чёртовой яблоне.

- Не злись, дорогуша, - тихо рассмеялась Элле. - Свежий воздух полезен для здоровья, и не стоит так грубо отзываться о нашей любимой Соли.

Из-под листвы послышалось недовольное бурчание. Элле прикрыла глаза и поднесла сигару к губам, вдыхая дым. Я ещё мгновение понаблюдала за ними и удалилась, напомнив про общий завтрак в обычное время.

На самом деле, любовь Элле к одинокой яблоне было легко понять: утром территория, не заполонённая оживлёнными зрителями, была довольно пустынной и именно сидя на этом деревце можно было рассмотреть её практически полностью. Со всех сторон окружённый другими постройками шатёр, конечно же, возвышался в самом центре. Прямо за ним стояла карусель, переливающаяся на солнце фигурками лошадей. Рядом сейчас суетились работники цирка, пытающиеся как можно удачней на маленькую площадку вместить три надувных замка. Между ними, мешая работе взрослых, в догонялки играли ещё пара цирковых обитателей.

Перехватив трость поудобнее, я попыталась сбавить громкость своих шагов, но в этом необходимости, как таковой, не было. Дети, полностью погруженные в игру, не заметили бы даже движущийся на них танк. Спрятавшись за одной из фигур карусели, я стала прислушиваться к нарастающим шагам. Как только смех был слышен совсем близко, я ухмыльнулась самой себе, выставляя руку с тростью из укрытия.

- Не догонишь, не догонишь... ауч! - в преграду врезался темноволосый мальчик в синем акробатическом костюме. Он повернул голову в бок, встречаясь с насмешкой в моём единственном глазе. - Графиня! А что ты...

- Попался!

Я быстро убрала вытянутую руку с тростью. Сиамские близнецы - Рик и Рей -налетели на свою жертву, сбивая мальчика с ног и падая следом. Тут же все трое начали вставать, смеясь пуще прежнего, так что я тоже не удержалась от улыбки.

- Графиня!

- Доброе утро! - договаривая друг за другом, поприветствовали меня близнецы.

- А вам разве не говорили, что не стоит мешать старшим, когда они работают? - склонив голову к плечу, я попыталась добавить в голос хотя бы немного строгих ноток, что выходило из рук вон плохо.

- Мы знаем! Но нам разрешили. - протараторил акробат, разминая руки, путём сворачивания их под непонятными углами.

- Херд праву говорит! - согласились Рик и Рей.

Как живое доказательство их слов, из-за шатра с невероятной скоростью вывернул ещё один парень, но он был явно взрослее, чем остальные игроки. Бело-оранжевая полосатая рубашка свободно болталась на нём, будучи не заправленной в такие же полосатые, но уже чёрно-белые, штаны. Он улыбался во все тридцать два, направляясь прямо в их сторону. Я вновь лениво подняла свою трость и через мгновение блондин врезался в неё, с трудом восстанавливая равновесие. Он схватился за внезапно появившуюся преграду и провел пальцами до рукоятки, всё так же смотря в пустоту.

- Вот так встреча! Графиня и вне своих хором, надо же, - циркач, всё так же не поворачивал головы, просто стоял и смотрел своими стеклянными белыми глазами в даль. - Чем достоин внимания представителя голубой крови?

- Ноа, опять Вы позволяете младшим хулиганить? - перебила его я.

- Что же ты такое говоришь! Да я же ту главный пример для подражания, - он наугад сгрёб в охапку рядом стоящего Херда и потрепал того по голове. - Мы просто разминаемся перед выступлением как ответственное работники. Правда, парни?

- Именно!

- Так точно!

Не дождавшись ответа, Ноа прокричал: "А теперь бежим, пока нам не надавали заданий!" и все четверо унеслись прочь, заливая двор смехом. Смотря на удаляющуюся компанию, я понадеялась, что они помнят про общее собрание. Хотя, если быть совсем уж честной, эта команда под кодовым названием "Ходячий Ураган" действительно ответственно являлась на каждый завтрак, но ничем не интересовалась, кроме поедания всего, что попадалось под руку.

Искать других циркачей ни желания, ни смысла не было. Заботливо прибитые за ремешок наручные часы на деревянной доске у заднего - скрытого - входа в шатёр показывали без двух минут семь. Рядом еле-еле держался клочок бумажки с надписью "Опоздание прощается только белым кроликам!" с подмигивающим человечком в углу. Тут же было и расписание номеров грядущего выступления, незаконченная партия в крестики-нолики и рисунок не очень симпатичного кота. Этим стендом пользовались только артисты, кто-то для сообщения другим важной информации, а кто-то забавы ради.

В отличие от главного входа, проход для актёров сложно было назвать хотя бы презентабельным. Если не знать, что через эту, как выражаются некоторые, "рваную тряпку", можно попасть в шатёр, то даже доска рядом послужит плохим ориентиром.

***

Внутри, как это бывает каждое утро перед началом цепочки шоу, царила слегка мрачная атмосфера. В гардеробной артистов, среди рядов вешалок с костюмами в чехлах, посреди длинной комнаты на подобии круга лежало двенадцать подушек. По углам кое-как были раскиданы ночники и фонарики, чтобы осветить пространство без помощи чересчур ярких лампочек на потолке. Пришла я, как обычно, последней. Закрыв за собой дверь и подперев ей стулом, я села на свободное место около безрукого парня - Фокусника - одетого практически в точности как я. Первым молчание прервал Ноа:

- А что, в этот раз у нас завтрак без завтрака, или питаемся святым духом? - сказал он, водя перед собой рукой в поиске тарелки. На него тут же начали шикать и шипеть со всех сторон.

- Слови-ка тишину, слепой, - прошептала рядом с ним Тира, закидывая рыжую косу за спину так, что она со щелчком попала Ноа прямо по носу.

- Сколько осталось до начала первого шоу? - поинтересовался некто из тёмного угла.

- Первое выступление, как обычно, в полдевятого. И кому вообще в голову идея приходит ехать чёрт пойми куда, чтобы поглазеть на нас в такую рань... - пробурчал Фокусник у меня под боком. Он был одним из тех, кто при возможности спал бы вплоть до обеда.

Но, всё же, продолжил безрукий со своей обычной воодушевлённостью, насколько это возможно было сделать шёпотом:

- Сегодня здесь все, - оповестил он меня. - Вход сторожит Тея.

Тея - клоунесса, что приезжает сюда только в дни выступлений, развлекая детей до и после шоу. Может, будь я здесь во время принятия решения о том, кто будет остерегать наши разговоры от лишних ушей, то выступила бы против этой девушки с длинными жёлтыми косами. Но, раз по мнению остальных сегодня в сборе должны быть все, то пускай будет так. Возможно, звон её колокольчиков даже и заглушит наши голоса, есть в этом что-то разумное...

Пока я раздумывала о клоунессе, сторожащей наши тайны, остальные выжидающе молчали. Я тоже притихла, ведь сегодняшнее собрание было организованно не по моей инициативе. Поймав на себе пару взглядов, я заметила, что никто упорно не хочет смотреть мне в лицо. Протянув к нему руку, я удостоверилась, что чёрная повязка занимает своё место, так что поводов не смотреть на мой второй -отсутствующий - глаз ни у кого не было - левую часть лица закрывала собой холщовая ткань.

Из угла послышался надрывной кашель. Все тут же встрепенулись, выходя из транса, но всё так же избегали встречи глазами со мной. Я изогнула бровь в немом вопросе, повернувшись к Фокуснику. Он только поджал губы, всё же глядя в черноту моего единственного глаза. Неожиданно для меня, молчание вновь прервал Ноа, но в этот раз уже без своего обычно насмешливого тона, водя рукой по своим короткостриженым волосам:

- Графиня, а помнишь ли ты, что сегодня за дата?

Вот теперь и стало понятно, что собрание организовали не без меня, а для меня. И это было именно собрание, не завтрак, хотя тот же самый Ноа был в какой-то степени удивлён, что не обнаружил здесь еды, значит было это не наше традиционное начало дня выступлений. Играет ли роль сегодняшняя дата? На дворе тринадцатое октября, а это значит... перетасовка.

Видимо, тень проскользнула по моему лицу, ведь Элле начала нервно стучать пальцами по полу. Эта мерная дробь была, кажется, выжжена у меня в памяти, как и у остальных тут, ведь собраны мы здесь были общим горем.

***

" ...Мигающий свет ламп разливался по белым стенам, в которые въелся запах спирта и лекарств. Из соседней комнаты доносился крик, периодически срывающий на плач, что с каждой минутой становился всё слабее и слабее. Как только наступает тишина, она начинает давить со всех сторон, смешиваясь с пропитавшим воздух страхом, но её тут же заменяет тиканье. Оно раздаётся отовсюду, пробираясь под кожу и отсчитывая секунды до чего-то, будто бы за ним должен последовать как минимум взрыв, который сравняет это проклятое место с землёй. В заброшенной больнице пусто, но она переполнена до краёв. За её стенами осталось нечто важное, но мысли путаются и не позволяют добраться до таких необходимых крохотных отрывков.

Девушка лежит на полу. Окружённая периодически наступающей тьмой, сквозь неё она пытается прожечь взглядом потолок, пробивая себе путь на волю. Девушка единственная здесь помнит, хотя всё, что ей известно сейчас перемешивается между собой. Она помнит ужасное прошлое вне этих стен. Помнит, что холодные бетонные плиты на улице и вечно неотступающий голод были лучше. Она помнит, что слишком дорогой костюм никак не вписывался в картину грязных закоулков. И она, конечно же, помнит надпись, выцапанную за кроватью, которая умоляла не притрагиваться к сомнительным таблеткам, насколько бы больно ни было.

Стены за кроватью в целом были изрезаны подписями. Прорези их были настолько глубокими, словно писал человек, который после содеянного не смог бы сам увидеть свои тексты, а ориентировался лишь по углублениям в поцарапанной штукатурке. Здесь было много рассказов, которые каким-то чудом оставались невидимыми для всего персонала. Найти их мог лишь тот, кто ищет.

Здесь была и история о женщине, которая своим даром предсказывала людям будущее в захудалом месте, бегала от ярмарки к ярмарке, пряталась за тканью тёмных палаток и спала на улицах. Взамен на право пользоваться её способностями, здесь ей дали третий глаз, причём самый что ни на есть настоящий, хотя сама она о таких подарках не просила.

Здесь был и рассказ о братьях, которые слонялись по улицам после смерти родителей и отказывались отпускать друг друга, ища в самих себе поддержку. И даже здесь они ни за что не согласились расставаться, но желание их не восприняли должным образом, сделав так, что братья больше никогда не смогут отпустить друг друга, причём в прямом смысле этого выражения.

Здесь была всего пара строк о мальчишке, которого забрали из другого цирка за назначенную цену, и даже делать с ним ничего не стали. Однако не упустили возможности здешние вечные обитатели в белых халатах поиздеваться над бедным ребёнком, промывая юному акробату мозги.

Здесь всего пара слов вразброс была выцарапана о двоих друзьях, что еле-еле сводили концы с концами, ночуя на вокзалах и питаясь объедками. Их приютили, но и это было не безвозмездно, так что ноги одного друга отдали другому, превращая тех в гиганта и карлика.

Здесь была история прекрасной девушки, которую заставили торговать своим телом, но удалось её спасти. Она говорила без устали, будто бы раньше ей приходилось молчать даже не днями, а целыми неделями. Рассказала она всем - и кому стоило, и тем, кто это против неё использовал, - о своих прошлых, ещё более тяжёлых, обязанностях за швейными машинами. И в придачу к двум измученным рукам ей парили ещё одну пару новых.

Здесь писалось о девушке с огненным характером, которая всё же обожглась. И её ловкие руки, которые она использовала как карманник, добывая себе средства на пропитание, сменили на будто бы обугленные части тела, делая из девушки подобие Франкенштейна из кусочков других людей.

Здесь совсем расплывчато говорилось о некой девочке-рыбе или же неправильной русалке, которую отыскали совершенно случайно и сейчас пристально наблюдают за ней, как за музейным экспонатом.

И совсем мало здесь было об авторе этих баек. О некоем белоглазом юноше, который видит ушами.

Скрипящие шаги в коридоре почти что перебивают злосчастное тиканье, и дверь соседней палаты со скрипом открывается, после захлопываясь так, что крохотное окно под потолком, скрытое за железными прутьями, начинает дребезжать. Но криков больше нет. Девушка подскакивает, и, не обращая внимание на головокружение, порывается к двери. Припрятанная заколка, что выпала из причёски легкомысленной медсестры, несколько раз выскальзывает из дрожащих пальцев, пока заевший замок наконец-то не поддаётся.

В коридоре тиканье ещё громче. Не отрывая взгляд от двери, в которую недавно зашёл обладатель резиновых сапог, девушка пятится назад, а после разворачивается и срывается на бег. Стены, пол, потолок, мигающие лампы - всё скручивается и сливается друг с другом. Палата с железной номерной табличкой оказывается заперта. Пару ударов ногой, и старые замки не выдерживают, горой щепок осыпая порог. В ушах звенит, а глаза беспорядочно мечутся по маленькому помещению.

Под одеялом, измазанном красными пятнами, свернулась тощая фигурка. Она не реагирует ни на зов девушки, ни на грохот приближающихся шагов. Когда руки в перчатках выталкивают девушку за дверь, она видит пометки маркером на железном номере палаты, перечёркивающие номер двадцать четыре. Собственный номер двадцать три был перечёркнут уже давно, а разговоры о перетасовке в соседнем кабинете становились всё чаще и чаще. В глазах потемнело, а по руке разливалась боль от укола.

Всю ночь потолок разъезжался и двоился в глазах, но девушка всё равно упорно в него смотрела одним единственным глазом, только бы не натыкаться на кривые мелкие буквы за матрасом. На слова о том, чем здесь занимались, и чтó забирали у одних, отдавая другим, как в сказке про Робин Гуда. В неровном заборе предложений появилась и ещё одна надпись каллиграфическим почерком. Надпись, которая тоже рассказывала свою историю о мальчике, что потерял здесь руки, но призрачный образ всё равно следовал за ним, позволяя творить магию безо всякой ловкости. Фокусник знал про этот рассказ, состоящий из ровно двадцати четырёх букв и каждый раз умудрялся передавать записки на салфетках при мимолётных встречах в узких проходах с надеждой оставить эти слова всего лишь легендой.

Следующее утро было окрашено суетой и голосами, будто бы через слой воды. Сон никак не хотел отступать, заставляя девушку утопать в себе вновь и вновь. Последнее пробуждение принесло за собой вспышки света перед глазами и улыбающиеся лицо сутулого мужчины в строгом костюме. Боковое зрение улавливало рядом знакомого безрукого друга. Речи мужчины проходили мимо, но главная суть засела в голове рядом со старыми воспоминаниями, которые должны были исчезнуть.

Теперь девушку зовут Графиней, за то богатство знаний о тайном и недоступном другим. Среди сломанных артистов она продолжает обращаться к любому исключительно уважительно, помня наказания за осечки в белоснежном кошмаре. И слагает она здесь песни, чтобы стены, у которых всегда есть уши, не смогли со всем остальными узнать о том, что она помнит."

***

Я встряхиваю головой, отбиваясь от нахлынувших воспоминаний, которые проматываются в голове, слово чёрно-белый фильм. Ноа всё ещё сверлит меня своими пустыми глазами, ожидая ответа на свой вопрос. Я киваю, а потом, опомнившись, озвучивая свой ответ вслух.

Перетасовка происходит каждый год в один и тот же день. Мне до сих пор неясно, отчего её назвали именно так, но различного рода наименования здесь разлетались с невероятной скоростью, а вот историю их происхождения не помнил никто. Хоть я и нахожусь в цирке всего два года и успела увидеть это событие всего один раз, мне хватило и этого. Наверное, именно из-за того, что Ноа слеп, он является артистом, дольше всего пробывшим здесь. В прошлый раз наша труппа лишилась двух циркачей, чьи болезни не позволяли им в совершенстве исполнять номера. К сожалению, даже я не могу сказать, что происходит с теми, кто повторно возвращаются в больницу, хотя с Фокусником мы попытались обследовать каждый доступный нам уголок того злосчастного места. Однако среди перечня правил, прописанных в документах, есть и ещё одно, негласное: никогда нельзя винить в потере друзей новых циркачей. Ведь когда каждый из нас занял чужое место среди двенадцати...

Вновь окунувшись в размышления, не сразу понимаю, что остальные уже начали что-то обсуждать. Прислушиваюсь к разговору, пытаясь вникнуть в его суть, но всё никак не могу понять, о чём идёт речь.

- Нам точно следует отпраздновать... - медленно протягивает кто-то из плохо освещенного угла, но по голосу я всё же могу узнать в этом "некто" Нанну - ещё одну фокусницу, вид которой у некоторых всё ещё вызывает дрожь. Могу поклясться, что из темноты я могла кожей ощущать пристальный взгляд её неестественно вытянутых зрачков.

- Да, рыбка права, - Элле всё не перестаёт стучать по полу пальцами, подключив к этому занятию ещё одну руку, при этом мельком поглядывая на меня. - Давайте закажем торт.

- Да, закажем торт с одиннадцатью свечами, в честь наступающего ноября! -подхватывает Ноа.

- Торт? - шепчу я.

- Да-да, немного торта не помешает. - соглашается хрипловатым голосом Елизавета, она же Тётя Лиз, сверкая своим третьим глазом. - Но по мне, Графинушка не хочет сладкого, а моему чутью доверять можно и даже нужно, дорогие мои.

Я хотела бы возразить или хотя бы спросить, зачем на вообще праздновать приближение ноября, но око на лбу Тёти Лиз смотрело прямо на меня, в отличие от её, так сказать, основной пары глаз, поэтому решаюсь промолчать, проглотив все возникающие вопросы. Из-за чего-то я пропустила тот момент, когда разговоры с шёпота перешли на обычную для нас громкость. И, кажется, никто либо не заметил этого, либо тема обсуждения перескочила на вполне себе пригодную для чужих ушей. Но, как это обычно и бывает, всегда остаётся третий вариант...

- К сожалению, мы не сможем отменить заказ на торт, - разводит руками Ноа, - но Графиня может поговорить не с доставщиком, а с его конкурентом, ведь приедет сюда первым, правда?

- Правда-правда, - протянула Элле. - Я как раз с ним договорилась, он будет здесь прямо на первом выступлении. Графиня, дорогая, ты же поговоришь с ним? Без тебя мы не хотим этот торт, - она продолжает стучать своими ногтями по полу, но прерывающиеся звуки начинают скалываться в последовательность из повторяющегося "Пора бежать!".

По этим мимолётным взглядам, отчеканенным стуком шифрам и разговорами только между парой людей, которые знали и слышали чуть больше остальных, становится понятно, что никакого торта и в помине нет. Если честно, то для достаточно внимательных посторонних слушателей (если они, конечно же, имелись, чего все присутствующим очень и очень опасались) даже без этих крупиц знаний о членах труппы заказ на дессерт для празднования последнего месяца осени в середине октября покажется, мягко говоря, странным. Что может быть настолько важным, о чём открыто небезопасно говорить даже на завтраке?

Фокусник наклоняется ко мне, собираясь что-то спросить, но его прерывает стук, вперемешку со звоном. Я поднимаюсь и убираю стул у входа в сторону. Тут же дверь распахивается, заставляя практически всех сидящих внутри гардеробной зажмурится из-за чересчур яркого света. Тея звенит своими колокольчиками и крутит в спрятанных красными перчатками руках часы на цепочке, сверкая своими разноцветными глазами. Жёлтые косы сияют небрежно вплетёнными в них лентами с металлическим отблеском, что делает внезапную световую атаку по нашим глазам ещё более коварной. Но клоунессу недовольно сморщенные лица ни капли не смущают, оттого кривая улыбка ползёт ещё выше, а глаза при этом сузились до такой степени, что нарисованные спирали на щеках начинают расплываться, смешиваясь в одно цветное пятно в этом чёрно-бело-красно-жёлтом позитивном ужасе.

- Тик-так! - непереставая улыбаться, кричит она. -Перерыв окончен! Отрываем ножки от земли и летим покорять сердца зрителей!

______________________________________

3. Горе одинокому (лат.)