Глава 14 Марк
Я устало потер виски. Головная боль, терзавшая меня с самого утра, усилилась, как только за Вероникой оглушительно громко захлопнулась дверь. Этот звук отпечатался где-то внутри. Юная студентка, с дерзостью и уверенностью, не подобающей ее возрасту, указала на мою оплошность, и впервые за три года работы я почувствовал неловкость. Я прекрасно понимал, что был виноват. Не мог сосредоточиться на лекциях, мысли скакали, как бешеные кони. А в день устного опроса, увлекшись нашей с ней словесной дуэлью, зашел слишком далеко – в рамках учебного материала, разумеется – и сам себя загнал в ловушку. Она молодец: смелая, стойкая, не побоялась прижать меня к стенке, пусть и метафорически. И этот ее неукротимый нрав, если честно, вызывал во мне восхищение, граничащее с изумлением.
И вот теперь я смотрю на строчку в журнале и понимаю: правила, которым я следовал за всю мою работу преподавателем, начинают рушиться. Я не должен. Не могу. Но беру ручку и рядом с тройкой аккуратно рисую пятерку. Убедительную. Подчеркнуто красивую. Проклятье!
Я перешел черту и даже не почувствовал сопротивления. В мою преподавательскую рутину она вносила дерзкую нотку, пикантную изюминку, к которой я начинал привязываться. А недавно меня посетила крамольная мысль: я с каким-то странным предвкушением жду пары у группы «В». Ведь она обязательно что-нибудь выкинет, что-нибудь скажет или просто испепелит взглядом. И это... забавляет.
Все утро я пытался выгнать из головы мысль о ней. Безуспешно. Две пары прошли на автомате, и я с нетерпением ждал третью – у группы «В» первого курса, потягивая остывающий чай в деканате в прикуску с огромной таблеткой анальгина.
Сегодня в деканате было на удивление оживленно. Все, словно сговорившись, за месяц вперед обсуждали новогодние подарки и праздничные угощения. Да, я понимал, что время летит неумолимо, и его остается все меньше и меньше для выполнения наставления моего друга, который советовал принять важное решение до праздников. Мне и самому хотелось бы встретить Новый год с легким сердцем, но пока что... имеем то, что имеем.
— Марк! — высокий мужчина хлопнул меня по плечу, отвлекая от тягостных дум. — Вот, конвертик, бумажка и ручка — обязательно поучаствуйте! — ректор, лукаво улыбнувшись, направился к группе коллег, что-то оживленно обсуждавших.
Я снова улетел в облака и пропустил, чего от меня хотят. Напротив сидел Станислав Борисович и красивым, каллиграфическим почерком выводил что-то на маленьком клочке бумаги черной гелиевой ручкой, а закончив, с торжественным видом сложил его пополам и спрятал в конверт.
— Надеюсь, в этот раз повезет, — пробормотал он себе под нос и, прихрамывая, проковылял к тумбе, на которой рядом с раскидистым фикусом возвышался Рождественский мешок.
Кажется, это была чья-то причудливая выдумка, традиция, по которой преподаватели, словно дети, писали свои заветные, но скромные материальные желания на бумажках и прятали их в конверты. А затем, за несколько дней до праздника, ректор, в шутовской роли Деда Мороза, доставал из того самого мешка три заветных желания. Мне нравилась эта наивная затея, хотя в прошлом году удача обошла меня стороной, зато улыбнулась тем, кто пожелал огромный набор цветной пряжи, новое кресло в кабинет и сертификат в книжный магазин.
Я знал, чего хотел на самом деле, но эта мысль казалась слишком сокровенной, слишком личной и слишком неподобающей, чтобы просить об этом ректора. Это было связано с моим внутренним состоянием, с тем, что терзало меня изнутри. Поэтому, не питая особых надежд, я написал первое, что пришло в голову, что хоть как-то соприкасалось с психологией: "Метафорические карты". Подписал конверт, бросил его в общую кучу в мешке и поплелся на третий этаж, ощущая странные перемены в своем настроении.
Чем ближе я подходил к аудитории, тем сильнее волновался, и в то же время необъяснимое спокойствие окутывало меня. Я крутил связку ключей на пальце, подходя к двери, и выискивал взглядом среди студенток группы "В" лишь одну.
Она стояла у окна, как всегда, в компании Сизовой и Литвинова. Спокойная и, как мне показалось, слегка отстраненная, уже без былой дерзости, без ее огненного взгляда. Моя студентка не смотрит на меня, и почему-то от этого становится тревожно. Она молча проходит мимо, почти скользит, и лишь на долю секунды до меня доносится ее запах, сложный и загадочный, как она сама: черная орхидея с примесью дождя. Меня бросает в дрожь. Я замираю, пытаясь как можно дольше насладиться этим запахом, но он так же быстро растворяется в воздухе, как и она сама, усаживаясь на самых верх трибуны. Как будто она хочет стереть все утреннее, снова стать обычной студенткой. И все же... я ощущаю ее. Физически. Острым подреберным чувством.
Я снова здесь, в нескольких шагах от нее. Продолжаю читать очередную лекцию, украдкой наблюдая за ней. Материал летит, как из автомата, а сам я продолжаю впиваться в нее взглядом, наблюдая за каждым движением: как она убирает волосы за ухо, как что-то зачеркивает и переписывает в тетради, как хмурится, как прикусывает губу и как касается рукой своей родинки на шее. И чувствую, как меня накрывает волна. Черт.
Я не щадил ни себя, ни Веронику, ни других студентов, чьи взгляды, полные немого вопроса, скрещивались в аудитории. Читал материал с огромной скоростью, заваливая студентов незнакомыми им тезисами, определениями и фамилиями. Да так, что те еле успевали за мной записывать. Когда же осознал, что творю, — замер. Горло сдавило сушью, а в аудитории — ни капли влаги. Я уподобился марафонцу, добежавшему до финиша, но вместо триумфа вкусил горечь поражения. Ужасающая мысль пронзила сознание: я теряю контроль. Пока измученные студенты облегченно выдыхали, откладывая ручки, Вероника сверлила меня взглядом, от которого по спине пробегали мурашки. Нужно что-то срочно делать. Не вставая, я порылся в сумке и извлек черную папку с листами. Голос должен звучать четко, спокойно, сталью.
— Тест, — поднял я листы А4, привлекая внимание аудитории. — Оценочный. Пятнадцать вопросов. Десять минут. Отметьте ручкой и подходите по одному.
С этими словами я вручил листы старосте, сидевшей в первом ряду. Она принялась передавать их дальше, а я, наконец, выдохнул и опустился в кресло, открывая журнал. Хорошо, что всегда имел про запас тесты, самостоятельные и прочие варианты контроля. Сейчас это оказалось, как нельзя кстати. Все это было логично, но то, что происходило со мной, не поддавалось никакому рациональному объяснению. Неужели я настолько одичал, что так реагирую на невинную студентку? Хотя, возможно, и не совсем невинную. Она умела показать свои коготки и давать отпор, и, черт побери, это мне нравилось. Нет, это меня... заводило...
Первые «зубрилы», те, кто гнался за красным дипломом, как выяснилось из разговоров в деканате, начали подходить минут через пять. Бегло просмотрев ответы, я ставил первые пятерки. Слишком быстро и слишком щедро, но это меня сейчас мало волновало. В голове все еще звучали ее слова о том, что для сближения со мной ей нужно сойти с ума. Эта фраза почему-то веселила. Возможно, она хотела меня уколоть, задеть, но лишь раззадорила, сама того не подозревая, вновь явив мне свою наивную дерзость.
Больше половины студентов получили свои оценки, прежде чем я услышал легкие и уверенные шаги. Вероника молча положила тест и отвернулась к окну, не удостоив меня взгляда. Что ж... Я вновь пробежал глазами по ответам, которые меня совершенно не удовлетворяли. Четыре ошибки из пятнадцати. Неряшливо, поверхностно, будто заполняла без души. И это злит. Потому что я хочу, чтобы она досконально знала мой предмет, чтобы сидела над моими лекциями, заучивала их, перечитывала и даже... восхищалась? Нет, это не про нее. За справедливость она борется отменно, а вот за хорошую оценку, видимо, нет. Кружочки вокруг букв небрежные, словно она ставила их наотмашь, не вдумываясь, просто для галочки. Отчего моя профессиональная сторона, как преподавателя, немного всплакнула.
Я снова бросил взгляд на нее. Она застыла неподвижно, словно изваяние, скрестив руки на груди и буравила взглядом оконное стекло, лишь мимолетно косясь в мою сторону. Рядом с утренней пятеркой я поставил четверку и слегка придвинул журнал, словно подталкивая ее к мысли, что я сдержал свое слово, поставил высший балл. Но она даже не подошла, даже не посмотрела. Просто ушла обратно, как будто я — пустота. И в этот момент во мне что-то оборвалось. Не потому, что она равнодушна, а потому, что я веду себя сейчас так, словно зависимый от ее внимания. Мои пальцы непроизвольно сжали ручку так сильно, что пластик затрещал. Это неправильно. И то, что я пережил сегодня, не должно меня сбивать, поэтому я снова надел, ну или постарался надеть на себя маску безразличия и вернулся домой к своей новой жизни и невесте.
Со временем мысли обрели большую ясность, я перестал метаться в мучительных колебаниях, что правильно, а что нет. Наверное, я просто смирился...Ведь продолжал вместе с Линой выбирать свадебный торт, воздушные шары, цветы и прочую атрибутику, и, надо сказать, это занятие неплохо отвлекало, а мы с Ангелиной стали немного ближе друг к другу. Поэтому, когда друзья потащили меня на так называемый мальчишник в какой-то новомодный и, с их слов, "классный" клуб, я с относительно спокойной душой устроился за столиком и подколки их принимал уже не так близко к сердцу, отшучиваясь в ответ.
Музыка здесь играла на удивление умеренно, видимо, сжалились над моими барабанными перепонками, и я вполне мог слышать реплики, щедро отпускаемые в мой адрес тремя закадычными друзьями.
— Ну так что, какого оттенка мне костюм покупать? Каков же цвет вашей свадьбы и любви? — спросил сидящий рядом Ярик, легонько толкая меня локтем в бок.
— Оливкового, — ответил я с улыбкой, заметив легкое замешательство на лице друга.
Все трое переглянулись и уставились на меня в полном недоумении.
— Я не шучу, мы выбрали бежевые и преобладающие оливковые тона, точнее, она выбрала, — поспешил я исправиться, но тут же Петр подхватил мою реплику.
— "Вы выбрали"? Значит, у вас все хорошо? — спросил он с надеждой в голосе.
— Ну..., наверное, да, раз готовимся к свадьбе, — ответил я, глядя на бутылку, стремительно пустеющую в нашей компании.
— Скоро погуляем! — потирая руки, изрек Денис, а я встретился с хитрым взглядом Петра. Он уже знал кое-что, и теперь мне предстояло рассказать об этом остальным.
— Свадьба летом, — выпалил я, после чего воцарилась тишина.
Я уже приготовился к вопросам, «почему» и «как», к причитаниям по поводу того, зачем тогда они сегодня устроили этот мальчишник, но последовавшая реакция меня удивила.
— О! Будем считать, что это просто очередная мужская посиделка; зато есть повод еще собраться! — поднимая стакан с коньяком, Ярик произнес это словно тост, и остальные поддержали его. Я лишь усмехнулся и чокнулся звонким стеклом о другие стаканы.
Ярик и Денис были моими школьными друзьями, одноклассниками. С Денисом нас судьба свела за одной партой, а с Яриком... С Яриком вышло куда забавнее. На уроке физкультуры, пытаясь вложить в бросок всю свою мальчишескую силу, я чуть не лишил его пальца. Мяч, пущенный с дури, пришелся точно в цель. Но вместо обиды или злости, Ярик, с перебинтованным пальцем, подошел ко мне и обезоруживающе заявил: "Зато теперь мы будем друзьями!" В его словах не было ни упрека, ни сарказма, лишь искренняя готовность к дружбе. Я был поражен. Именно тогда между нами и завязалась крепкая нить товарищества. Ярик умел видеть солнце даже в самой кромешной тьме, находил хорошее там, где другие видели лишь плохое. Его неиссякаемый оптимизм служил противовесом моей задумчивости и серьезности.
Денис же, напротив, был ураганом, вечным искателем приключений, эпицентром хаоса. Драки, переделки, сомнительные истории – он умудрялся влипнуть во все сразу. Мы, как могли, вытаскивали его из передряг. Помнится, в десятом классе его серьезная стычка с парнем из параллельного класса могла обернуться настоящей трагедией, если бы не наше вмешательство. К счастью, все обошлось, и этот инцидент, как ни странно, стал отправной точкой для его будущей карьеры в полиции, где он и служит по сей день, усмиряя буйных и восстанавливая справедливость.
Несмотря на течение времени, мы старались не терять связь. Частые встречи в баре, посиделки дома, спонтанные вылазки на природу с палатками... Мне повезло с друзьями – затейниками и авантюристами, которых не нужно уговаривать на любое безумство.
В университете тоже появились приятели, но большинство из них быстро обзавелись семьями. Жены не отпускали их на вылазки, дети требовали внимания. Семейные узы сковали их по рукам и ногам. Наверное, поэтому мне так хотелось найти партнера, который разделял бы мои интересы и жажду приключений.
Проведя в клубе пару часов, я уже привык к постепенно становящейся громче музыке и дымному пространству. Мои друзья поддавали, так скажем, дымку, заказав кальян, но я не любил все эти ароматические добавки, поэтому, предпочитая чистый вкус, курил свои привычные Marlboro, наслаждаясь сигаретой прямо за столом. Запас выпивки неумолимо таял, и алкогольная волна начинала мягко накрывать меня, размывая очертания мира. Но расслабление в теле было очень приятным, а голова пустой, что было не менее приятно. Пока Денис увлеченно рассказывал о своих приключениях на работе, я изучал танцпол, где с каждой минутой становилось все теснее. Близилась полночь, и клуб наполнялся стайками девушек, жаждущих беззаботного отдыха.
Я рассматривал откровенные наряды, через которые были видны даже соски, и ухмылялся. Как бы это ни смотрелось сексуально, меня это совсем не привлекало. Самое интересное — то, что сокровенно, то, чего не видно, то, что ты должен сам разгадать. Недоступное всегда привлекает. И в этот момент в голове вспыхнул образ Вероники: женственной, утонченной. Её характер был подобен дорогому вину: обжигающе-терпким при первой встрече, но с послевкусием, которое со временем только улучшалось. Она никогда не одевалась вызывающе, и именно это и сводило с ума: блузки, застегнутые почти на все пуговицы, аккуратные юбки, туфли на каблуках — не для эпатажа, а из вкуса. Женщина, не показывающая всего сразу, всегда манит сильнее, чем та, кто бросает тело в лицо. А в ней — в этой юной, взбалмошной, упрямой — было столько сдержанной женственности, что, когда она проходила мимо, хотелось обернуться. Не потому что было видно, а потому что хотелось видеть еще.
Ярик осушил остатки коньяка, и, чокнувшись в очередной раз за встречу, мы возобновили беседу. Вернее, они возобновили, я же не сводил глаз с девушки у бара. Облаченная в голубое платье, которое мягко облегало её фигуру, не слишком откровенное, но достаточно, чтобы почувствовать, как внутри что-то сжимается, она кокетливо кружилась на барном стуле, играя каблуком, будто скучала, ожидая коктейль или внимание. В одном из этих грациозных поворотов мне открылся её профиль, и... меня словно пронзило. Вероника? Не может быть...
Под хмельным дурманом легко принять желаемое за действительное, но наваждение не отпускало. Это действительно она, но не та, что приходит на лекции, не та, что спорит, закусывая губу, не та, что упрямо сидит на последних рядах. Эта девушка — другая. Я впился взглядом в ее силуэт и лишь спустя мгновение различил в ее спутниках... моих студентов? Сизова и Литвинов... ну, приплыли. Только этого не хватало — предстать перед подопечными в столь нетрезвом виде. Но как же неудержимо хотелось подойти... Даже на расстоянии ощущались перемены в ее облике. Макияж — вызывающе яркий, дерзкий — превратил наивную восемнадцатилетнюю студентку в зрелую, уверенную в себе женщину. Стрелки у глаз добавляли шарма, а платье... короткое ровно настолько, чтобы подчеркнуть достоинства, но не более... Она осталась верна своему стилю. В каждом ее движении теперь сквозила сдержанная сексуальность — сила, которую она, возможно, еще и не осознавала, но я чувствовал ее всей кожей.
— Так что, еще пропустим по рюмашке? — предложил Петр, поднимаясь с дивана и направляясь к бару. Парни поддержали его кивками.
— Я с тобой, — бросил я и поравнялся с другом. Я не мог оставаться на месте, нужно было убедиться наверняка...
Когда друг уже стоял у стойки и заказывал алкоголь у бармена, я замер в шаге от нее. Ее спина, линия ключиц, волосы, спадающие на плечо, и родинка на шее. Та самая. Кожа ее была открыта настолько, чтобы я вспомнил каждое мгновение, когда взгляд невольно цеплялся за нее во время занятий. Но решающим стало другое.
Аромат: черная орхидея, сладкая, томная. Он пробивался даже сквозь табачный дым и пар алкоголя. Этот запах — как пароль или тайный код, известный только мне. Я подошел вплотную так, что почти касался своей грудью ее спины. Теперь я точно был уверен, что это она, и мой разум со мной попрощался, утонув в каком-то дурмане. Наклонившись, мои губы замерли в сантиметре от ее уха. Я чувствовал ее дыхание, быстрое, чуть сбившееся. Как будто не она ждала прикосновения, а ее тело. Я заговорил почти шепотом. Только для нее.
— Значит, не показалось...
Вероника замерла, но не испугалась. Она тоже узнала меня. И все, что было в этом взгляде через плечо, — это молчаливое признание, что между нами сгорела еще одна стена. И я, черт побери, был первым, кто ее поджег.