Обстоятельство
Вся жизнь не что иное, как стечение обстоятельств. Иногда хороших, но чаще нет. Каждая минута от рождения и до гроба есть расплата за вовлеченность в них, в прошлом, и не имеет значения глубоко или нет, сейчас...
Он знал точно и твердо знал, что что-то сегодня пошло не так. Проститутка на работе, которую он трахнул без удовольствия во время обеденного перерыва, каким-то образом сумела стащить мобильник. Что-то действительно ломалось, как дешевая офисная авторучка, сегодня и ежедневно, где-то в 5:30, может шесть. Он тягостно всматривался вперед, в скованный человеческой тупостью автомобильный ряд, и напряженно думал, что какие-то два-три километра до дома сотни людей десятилетиями вынуждены всматриваться вперед, чтобы отдать смерти положенный час, полтора (его охватил невроз, и он стал сомневаться даже в правильности написания своего имени.). В чем же дело. Он думал что глупо, чрезвычайно глупо ей волноваться, что он опоздает совсем на чуть-чуть, и пять часов тишины, без исконных мобильных переговоров не более опасны, чем скажем вечернее ток-шоу. Все будет хорошо, он надеялся на это.
Она молчала, мерила шагами тусклую осеннюю комнату и молчала. Перед глазами плыли странные образы, прошлого, разбиваемые ярким многообразием женщин, красивых и не очень, старых и молодых, дешевых и нет. Он трахал их всех, всех, кроме нее. Какая же она в сущности дрянь, почему он до сих пор с ней. Терпит ее бесконечные истерики, может потому, что в свое время она делала то же самое, и что, в конечном счете, он также как и она пришел к мысли, что все эти связи, по определению не имеют постоянства, и в финале их заведомо и определенно хранится чувство пустоты и одиночества. Она закурила и дешевый табак, перебил, наконец, запах, остывающего ужина, мерзкого куска мяса, такого же как и неделю назад, как она сама, он и все в жизни и после. Почему он не звонит.
Дорога становилась короче, но как-то уж слишком медленно и надсадно. В сгущающихся сумерках октября, над кучей будто умерших автомобилей стали видны его роящиеся мысли. Шесть лет, шесть долгих вонючих лет он ежедневно четыре часа рабочего времени посвящает ей, он звонит без конца и лет через пять наверно умрет от рака мозга. Шесть лет он не спит с ней. Восемь часов работа, и шестнадцать рядом. Как маленький дешевый пудель, он стелется у ее ног, и не может уйти, просто потому, что наверное, боится. Да он знает, что она нестабильна, но к черту врачей, они же люди. Она нормальная, нормальная, хорошая и удобная. Какое низкое слово, но Бог с ним. Только с ней он может забыть о работе, только она все эти четыре смердящих года помогала ему держаться, вылизывая задницу начальству, чтобы подняться. Только она никогда не продаст его. Но...
Он опаздывал и время начинало резать ей душу, кусок за куском, ее существо разваливалось на части, как индейка в американских фильмах на День Благодарения, оказавшаяся на свою беду в объятиях заботливого, но неумелого мужчины. Вот. Вот и все по телу пронесся разряд. Его маленькие отблески заставили вялую лампу на стене залиться на миг светом, и ватная память учтиво отрыгнула закостеневшие в пустоте образы ее первых любовников. Они снова были здесь, опять дышали дымом ее противных сигарет, гладили ее грязные волосы. Она отвратительна и ей это было хорошо известно, интересно, кто из его шлюх, не моется по три дня. Она истерично засмеялась и бросилась подогревать, мясо, он ведь вот-вот придет, откроет ногой дверь, мягко посмотрит на нее, и время двинется вперед. А пока они здесь ее мужчины, они пришли с ней на кухню, уселись у стола и смотрят как всегда в пол, кто из них сегодня начнет первым, кто скажет, что им пора расстаться, что она интересная, но не сексуальная, что спать с ней, как с любым нормальны человеком (слово нормально приводило ее в бешенство) было бы преступно. Нормальным, ха, и снова на окраине Москвы в большой, очень, большой но непрестижной квартире началась борьба. Это слово она презирала его еще сильнее за неуместность, и в самом деле, оно годится лишь для войны и обстоятельств. К горлу подкатил ком и мечтая его, наконец, сплюнуть, она решила, что непременно ему даст, сегодня, обязательно. Только приходи, пожалуйста.
Оставались минуты. Ему казалось, что он уже слышит, как она искренне радуется его приходу, как замечательно пахнет, необычайно нежный стейк, украшенный затейливо латуком, или чем еще. Он уже видел ее преданные и честные глаза, в которых раствориться хотел все это время. А потом они вместе примут ванну, и он будет по-идиотски смущаться и краснеть, пытаясь подавить эрекцию, чтобы не обидеть ее. Черт она же самая лучшая и самая желанная, и он непременно скажет ей об этом и докажет, прямо сегодня, прямо с порога, обнимет и наконец, они пойдут в постель, не потому, что он осатанело хочет, но именно ее. Кто-то посигналил, и пробки напомнили о себе. Она самая лучшая. Как же долго он сомневался, и черт с ним со временем, она ведь непременно дождется.
Комната становилась меньше, и ей совсем уже нечем было дышать. Ее бывшие наперебой обсуждали в голове ее уродство и фригидность. Пальцы то и дело тянулись к губам и обкусанные ногти начинали болеть, и это все. Она испугалась, это все, что осталось ей, часы прошипели восемь, и крик стих. Как он мог забыть, что семь часов это слишком много, как мог он бросить ее на растерзание собственной голове. Нет ничего страшнее и безответственней. Может он умер? - первое, что выдал мозг напугало ее больше, чем возможное одиночество. Нет я потерплю, я так долго терпела, я готова на все чтобы ждать его даже за пределами времен. Готова и буду, вот прямо здесь. Она нервно плюхнусь в кресло и снова отравила дом дымом. Во внезапно сгрудившейся в голове тишине, проснулась мысль, уже и не понять от чего. Сколько можно бояться прошлого, да безусловно она странная и даже больше, но ведь не сумасшедшая и ее не нужно держать в дурке связанной по рукам и ногам. Забыть о прошлом, ведь эти два козла, что ежевечерне, пока его нет, клюют ей мозг уже скорее всего спились, но травмы? Что такое травмы она подождет он уже здесь, да, в подъезде что-то громыхнуло и сердце прижалось к коленям. Он? Нет. Подожду или... Дышать стало совсем невозможно и она понеслась к окну распахнула его настежь и выбралась на подоконник, ветра было больше, и легкие раскрытые порцией адреналина, жадно захватили дозу остывающего осеннего вермута- воздуха. Он ее бросил. И память издала последний писк...
Он оставил машину, и через, отстойники, по мокрой и холодной листве бежал к ней. Пара домов какая-то пара домов и он придет, и все исправит, он ведь мужчина и он сильный, но без нее. Он перестанет спать со шлюхами, просто потому, что он принадлежит ей? Он остановился и по спине пробежал холодок, неужели он впервые видит ее частью себя и наоборот. Неужели эта странная ее прихоть никогда во чтобы то ни стало не оставлять ее одну больше чем на восемь часов, стала наконец ему понятной. Вот уже почти десять часов она не слышит его совсем. И он смертельно одинок. И на этой самой мысли он запутался, но продолжал бежать. Ноги предательски увязали в грязи, и двигаться становилось все труднее. Кровь приливала к коже и ветер трепал мокрые от пота волосы еще сильнее. Он повредил ногу в спешке наткнувшись на кочку, и прихрамывая вышел на асфальт. Большой мужчина. В дорогом галстуке, рубашке, заляпанный до колен грязью и тоже очень респектабельных брюках и ботинках, ковылял как ребенок между неудобно разбросанных домов, только к ней, как маленький мальчик к маме, с явным и болезненно обретенным решением никогда больше не уходить. Он любит ее, пронеслось в голове, больше, чем все, что живет и может жить за пределами дома, ведь все, что есть там всего лишь факты, а они же обстоятельства, обычно плохие, но сегодня катастрофические. Он будет с ней или ее, это уже не важно, зная, что она навсегда решит двигаться по тому же пути.
А время доедало память и минуты ожидания, делая подоконник все более скользким. Телефон, молчал, дверь была заперта, ужин смердел запахом собственной ничтожности. Она вспомнила всех брошенных котят, что некогда подбирала на улицах, присовокупив к их горю свое, теперь осознанное троекратно. Зачем ей теперь она, такая жалкая, уродливая, фригидная, грязная, в прыщах. Зачем. Кто-то из ее бывших захохотал на периферии зрения. И подоконник покатился вниз, а она в пропасть.
Вот он дом. У него болело сердце. Крик бабушки с собачкой, что вечно трется под окнами, оглушил его. Громкий лай, стал ориентиром. А ее мертвое тело на асфальте, колокольным звоном по его собственной судьбе. Сейчас она была особенно красива, тихая и кроткая, даже маленькая, смерть легко вносит свои коррективы, но такая же любимая как и час назад и год и все шесть. Он лег рядом с ней и улыбаясь стал говорить, все то, о чем напел ему автомобильный гудок. Обо всем, что она так и не успела услышать.
Часы на стене продолжат тикать. Для кого-то из нас возникнут новые обстоятельства. Проститутка будет хвастаться украденным мобильником. И кто-нибудь однажды поймет, что время и верность одно и тоже, а час с необходимостью равен жизни.