Мистер Грей младший | Мистер Теодор Грей

... Он смотрел на неё особенным взглядом — всякая девушка мечтает, что когда-нибудь на нее будут так смотреть.

Ф. С. Фицджеральд.

Теодор

Время равномерно текло. Я сидел в холле одного из самых знаменитых салонов красоты, вальяжно закинув ногу на ногу, попивая горячее латте. Это странно, но вчера, по прилёту в Сиэтл, я не почувствовал ничего, кроме желания вернуться обратно в Чикаго. И это меня подстегнуло. Я ожидал трепета, какой-то тоски или хотя бы грусти — но нет. Ничего подобного не было. Я высох, как и этот город, превратившийся для меня в типичные каменные джунгли. Город первых чувств — стал мне чужд, превратился в потёртую газету, на которой из-за древности нельзя разглядеть ни одного слова... Я поймал себя на мысли о том, что спокоен. Страстям уже нет места в моей жизни. Как говорил один гений: "Кто сгорел, того не подожжешь..."

Я удобно уместился у панорамного окна, на мягком низком диване. Маленький стеклянный столик, поражающий своей чистотой, будто до него никто не дотрагивался, и не приседала ни одна пылинка, слепил глаза, отражая свет гигантской люстры, висящей между шестью этажами элитного салона. Я с удовольствием смотрел сквозь его стекло на свои дорогие кожаные туфли, ставил на столик кофе. Это была забавная игра — я медленно передвигал пальцем чашечку... Раз, у туфель нет носа. Два, и он снова есть... Я не был грустен, я был печален.
Я пытался развеселить себя этим незамысловатым занятием. Сегодня мне предстояла важная встреча с прошлым. Важная встреча с семьёй, от которой, не так уж и давно — я оторвался...

Но нельзя упустить, что я уверен в себе. Я терпеливо ожидаю свою прекрасную невесту — Даниэль. Представить её всем, как кем-то важным в своей жизни — вряд ли, я когда-нибудь мог счесть это возможным. Но сейчас — всё именно так. Она стала мне опорой за этот месяц, а хочется сказать — за год. Если я говорю: она со мной, она действительно со мной. Дана дала мне шанс открыть самого себя. Это меня и держит в плотной близости к ней.

Уверенность вселяло ещё то, что мне удалось созвониться с мамой. Было много эмоций, радостных восклицаний, слёз... Я понял, как страшно скучал по звуку её голоса. Её тёплым рукам, которыми она обнимала меня, как вечного младенца. Я сказал ей, что приду не один, но она попросила меня быть её спутником в то время, пока отец будет вести мою сестру к алтарю. Я сказал, что пару ей составит мой друг — Кен. Она сказала, что совсем не против.

Отец. Поведёт. Мою. Сестру. К алтарю. Я с трудом верю сам себе!.. Малышка Фиби. Сестрёнка!

Сначала: вредная, шаловливая хулиганка; 
Затем: настойчивая и капризная девочка;Позже: сумасшедше влюблённый, неординарный, открытый подросток;Потерявшая смысл жизни юная девушка;Чуткая, посвятившая себя Богу послушница судьбы;И, наконец, прекрасная, молодая женщина — невеста.

«Вот это рост», — думал с улыбкой я, — «А между тем, мне сегодня исполнилось двадцать три года». Я тоже вырос. Изменился. Но, боюсь, что не в лучшую сторону, как моя наикротчайшая сестрица. Она всегда двигалась к лучшему, а я... А я долго стоял над пропастью. Я не двигался ни назад, ни вперёд. И буйный порыв времени, холодный и отчаянный ветер, толкнул меня вниз. И с тех пор, я медленно лечу над пропастью, не понимая: «А жив ли я? А надо ли жить? Для чего?..»

Я снял с себя свой алый пиджак. Этот яркий атрибут дорого костюма, который внушал жажду смотреть только на меня. Неутешительные мысли растворились, едва я коснулся запонки на тёмной рубашке. Подарок Даниэль ко дню моего рождения... Золотые, маленькие зацепки, на которой плотно сцеплены две буквы «Д&Т». «Что за...?» — пронеслась у меня мысль. Чёрт знает почему, но я понял, что уже — именно в эту секунду — я начал жалеть об этом. Я хотел вернуться обратно в Чикаго. Сжечь договор. Я больше не хотел проучить отца. Мне было плевать! Именно в такие отчаянные секунды ожидания, когда насильно приходится брать себя в руки, когда отрывки воспоминаний накрывают, приходит осознание... всего. Я только ускорил своё падение в пропасть, я не делал себя лучше. Но как пойти на попятную?.. Я что, трус?.. И Даниэль этого не поймёт. У неё железная хватка. Я снова передвинул кофе, убеждая себя в том, что всё не так уж и плохо.

— Дружище! — я вздрогнул от неожиданности, услышав голос Яна.

Я поднял глаза на молодого мужчину с плотной щетиной, бегущего с коробкой бутоньерок через фойе. Наверняка, для забывчивого жениха Адама. Я ничего не мог ответить, я всё ещё не отошёл от внутренней войны в голове.

— Прости, с удовольствием бы выпил с тобой кофе, вижу ты хочешь меня пригласить... конечно, так можно решить, только не глядя на твою физиономию. Но никак не могу! Мне ещё к парикмахеру, переодеваться, и к склеротику, — он покрутил коробочкой, — Сам понимаешь! Семейное событие, не каждый день такое, — тараторил Ян, пока жал мне руку и стискивал в лёгких объятиях.
— Мой воскресший братец женится на твоей сетричке-монашке, а значит, у нас всё не так плохо, — смеётся Ян, заставляя мне улыбаться, — Родители с двух сторон примерились, Монтекки и Капулетти объединились, у самого голова идёт кругом, а тут ещё жена в интересном положении. И чтобы дожить до счастливого момента рождения мне надо взять себя в руки...

Я хотел вставить хоть слово, но распыляющийся Ян продолжил:

— Знаешь, я, всё же, выпью с тобой чашку кофе...

Он сел рядом со мной.

— Гарсон! Одну чашечку кофе, — подняв руку вверх, сказал он.
— Две, — добавил я, заметив, что почти прикончил своё.
— О, хвала небесам! — вознеся руки над головой, сказал Ян, — Наша великолепная мумия заговорила... Две! — громче повторил Ян.
— Может быть, тогда, чуть-чуть виски? — спросил я, выгнув бровь.
— Нет. Не стоит являться пьяными на свадьбу. Я хочу смотреть сегодня на всё трезвыми глазами. Чтобы потом не напрягаться, вспоминая то, что было и чего не было. Хочу всё видеть своими глазами — то есть, хочу видеть то, чего не могло быть на самом деле, чтобы доказать самому себе, что всё, что невозможно — возможно, а что возможно — не всегда имеет место быть. Я говорю слишком быстро... Быть может, ты меня не понял.
— Я понял, — задумчиво сказал я.
— Почему у тебя такой вид? Тебя что, вместо Фиби хотят отправить в монастырь?
— Нет, — улыбнулся я, сдерживая смех, покачал головой.

Я посмотрел на часы.

— Кого ты ждёшь? — спросил Ян, блестя привычно проницательными глазами.
— Даниэль, — тихо сказал я.
— О-о-о, малышка Даниэль. Одни и те же грабли, да?..
— Ян...
— Знаешь, она мне всегда нравилась, но... лучше не подходить к ней ближе, чем на пару шагов. От неё веет холодом. Чистая Снежная королева, полная равнодушия ко всему, что двигается. Не боишься, что она тебя заморозит?..

Я сжал губы, опуская глаза в принесённое нам кофе.

— Признаться, я видел вас, когда вы выходили из бутика Chanel неподалёку. Почему она смотрит на тебя, как на свою собственность? — поинтересовался Ян, — Это трудно не заметить.
— Она на всех так смотрит, — бесстрастно произнёс я.
— Мне кажется, что в далёком детстве она проглотила линейку. И та навсегда прилипла к спине. И каждый раз, когда она хочет что-то измерить, она стоит спиной к человеку, поворачивается вполоборота, а в глазах — расчёт.
— Да, — сказал я спокойно, — Прекрасная холодная красавица... Я бы даже сказал, леденящая и обмораживающая.
— Так что, — разбавил мои мысли о Дане Ян, — Она тоже идёт на свадьбу?
— Конечно. Конечно, она идёт. Со мной.
— В каком качестве? — спросил Ян.

Я уже было хотел сказать о её реальном значении, но не мог допустить правду к болтливости Яна. Я хотел открыть всё сам.

— В качестве моей спутницы, — произнёс я тихо.
— Оу, она будет охлаждать твой виски, приятель, — улыбнулся Ян, сделав глоток кофе, — Впрочем, мне пора идти.
— Подожди, — остановил его я, — Уже поздно.
— Что поздно? — нахмурился Ян.
— Дана уже скоро выйдет. И увидит твою спину. Она может подумать, что ты не хочешь с ней здороваться.
— Ну, что ты? Я всегда рад поздороваться со Снежной королевой, разве что на доступной дистанции. Не буду торопиться.
— Да, не стоит... К тому же, у меня сегодня день рождения, — проговорил я спокойно.
— У тебя?.. О, ну, поздравляю, поздравляю, — говорил Ян, пока я, кивая головой, надевал пиджак, — Есть повод тогда, конечно, вырядиться красным факелом. И задуматься о прожитой жизни, — я косо улыбнулся ему, — Знаешь, однажды, я был на лекциях отца и проходил курс психологии... Так вот, когда человек надевает красный цвет, он как бы кричит о том, что ему не хватает жизненной энергии, и он хочет попросить её у вселенной.
— У меня всего хватает, — допивая кофе, сказал я.
— Что ж, ну и отлично, — отсалютовал чашкой Ян, — Люблю людей, у которых всего хватает. Ну, то есть, когда они так думают, что у них всего хватает. Потому что не хватает у них гораздо больше, чем могло бы хватить на двоих.
— Шут гороховый, — бросил я.
— А ты знаешь, я понял, что так намного легче жить. Потому что дёргайся мы, или не дёргайся — всё равно всё будет так, как оно должно быть. А нам это, только, подаётся в виде меню.
— Нет, я предпочитаю шведский стол, — спокойно сказал я.
— О, ну да, — протянул Флинн, — Чтобы выбрать то, что повкуснее?
— Нет, чтобы выбрать то, что хочу я.
— Ну, глядя на Даниэль рядом с тобой, этого не скажешь... Ох, вот, кстати и она! — он заметил какую-то постороннюю брюнетку, шагающую через холл, — А, нет, обознался. Похожа, чёрт возьми!.. Только от этой веет теплом и человечностью. Привет, крошка, — Ян обратился с широкой улыбкой к ней.

Девушка смерила его недолгим взглядом, и, посмотрев ему за спину, заметила меня. Я поднял уголок губ, она мне подмигнула и последовала дальше.

— Вот же лощёный кот! — дал мне лёгкий подзатыльник Ян, заставив меня рассмеяться, — У тебя есть Снежная Даниэль.
— У тебя есть беременная жена, — напомнил я, — У тебя только шутки на уме...

Я отвернулся от Яна, поднимая глаза на элеватор. Дверцы стеклянного лифта разошлись.

— Вот и она, — произнёс я.
— Я увидел живую статую. Теперь, я видел всё, — тихо пролепетал Ян, — Точно — статуя Свободы... Ей бы только факел в руки. Хотя и ты сойдёшь вместо факела в этом цвете, — бросил он.

Даниэль медленно шла к нам. Её стройные ноги несли её, как ладью — гордую и высокую. Она одета в строгое, стильное, изысканное платье нежно небесного цвета, подчёркивающего яркость и глубину её глаз. Платье было строгим, но торжественным... В зеркале, позади Даны отразилась её безукоризненная, красивая голая спина — полукруглый вырез обнажал лопатки и позвоночник, доходя вплоть до копчика. Накрученные на концах каштановые волны блестели в цвете ламп. Рука, с покрытыми красным лаком ногтями, сжимала такой же красный клатч — он был настолько алым, что это резало глаза. Губы Даны горели тем же цветом, медленно растягиваясь в приятной, достойной улыбке. На её изящных ногах были перламутровые туфельки того же тона. Я понял, что улыбаюсь, что горд, что рядом со мной такая женщина. В ней есть некая особенность, которая чрезвычайно нравится мне. Но я не могу понять, какая... Верно, в этом и есть её загадка?

Она подошла, я поднялся с дивана и поцеловал ей руку.

— Прекрасно выглядишь, дорогая, — произнёс я, — Ты узнаёшь Яна?
— Конечно, — сказала надменно Даниэль, — Я пока не жалуюсь на проблемы с памятью.
— А вот я, похоже, жалуюсь! — жалобно произнёс Ян, наспех целуя кисть Даны, — Простите, вы уже готовы, а моя причёска ещё не айс. А я, как-никак, брат жениха! И должен быть около него. Вот. Ну, давай я пожму тебе руку, — Ян встревоженно обратился ко мне, — Ещё раз поздравляю с днём рождения! Кстати, ты прекрасно гармонируешь с туфлями и сумочкой Даны. С ума сойти! Какая картина! На нас здесь все оглядываются!.. А это кто там, пресса?..

Пока Ян продолжал болтать, во мне горело слово «пресса». Не дожидаясь не секунды больше, я приобнял Даниэль за талию и коснулся её губ своими. Я оторвался от неё только тогда, когда заметил на нас вымораживающий взгляд Яна.

К чёрту. Он всё видел. И все скоро всё узнают.

— Знаешь, я хочу тебе сказать, чтобы потом не было новостью, — обратился я к Яну, утерев запасным атласным платком губы от помады, — Я хочу представить тебе свою невесту... Даниэль. Вы уже знакомы, но теперь... это её новый статус.
Ян потеряно моргал несколько секунд.
— Знаешь, я... я рад за вас. Извините, но я... Я уже опаздываю. Прошу прощения. Поздравляю. Мы обязательно обсудим это позже, Тед, — многозначительно улыбнулся он и поспешными шагами удалился прочь.

Я остался наедине с Даниэль и гущей мыслей, пробивающих мою голову и поедающих меня изнутри.

***

Когда я припарковал свою Porsche Carrera, открыл Даниэль дверцу и высадил Кена, триста раз благодарившего меня за то, что я забрал его с окраины города, в моей груди проснулось что-то странное и неудержимое. Это заставляло меня дышать всё труднее и труднее, шагать медленнее и думать суматошно и расплывчато.

— В дом ты должен зайти первый, сам, — сказала, нежно улыбаясь, Дана, поправляя мою бабочку, — Ты должен предстать перед семьёй мальчиком, по которому очень скучают и которого очень любят. Пока ты беседуешь с отцом и с мамой, Кен составит мне компанию. Так что, не переживай. Скучно мне не будет.
— Скука это не твоё, — улыбнулся я, — Да, и потом, ты всегда можешь развеселить себя.
— Именно, дорогой, — она оставила лёгкий поцелуй на моей щеке, — Иди, скорее...

Она легко сжала мою руку и тут же отпустила.

Я кивнул, обернулся к отчиму дому и начал делать поспешные шаги в его сторону... Общий аромат духов, общий гул голосов, я видел всех и все видели меня. Я здоровался: то кивком, то за руку, я шёл по родному полу, я видел родные стены и не мог полностью осознать те чувства, что терзали меня. Их было так много, что я напоминал себе блуждающий в тумане маяк, качающийся между двумя сторонами...

И вот, я увидел гордую, знакомую до боли спину. Грозную спину своего отца. Я узнал бы эту спину из сотни других. Сколько раз, когда я нашкодил, он разворачивался ко мне своим тылом!.. Ещё со школы, я знал эту его привычку. Это был его любимый приём: он встречал вас спиной, потом резко, на пятках поворачивался и выстреливал — глаза в глаза. Сейчас, он сделает тоже самое. Но уже не получится запугать меня этим, отец.

Поворот.

— О, Господи! — схватился за сердце отец, — Ты как палач, весь в красном, — оглядев меня, заключил он.

Палач? Ох, мистер Грей, в каждой шутке есть доля правды.

— Я ждал сына, а пришёл...
— Я просто очень воинственен, отец, — ухмыльнулся я.
— Очень рад, — сухо бросил Кристиан Грей, — Но только почему на свадьбе?
— Да так, — махнул я рукой, — Чтоб никто не сглазил.
— Ты считаешь, тебя могут сглазить?
— А —то нет?.. — поднял брови я, — Быть сыном Кристиана Грея. Это, знаете ли, ещё та мигрень...
— Вот наглец, — плюнул он, — Знаешь, твоя мать была права двадцать лет назад. Нужно было отдать тебя на балет.
— А ты не замечал здесь моей., — я решил сменить тему, но он перебил меня.
— Твоей?.. Есть какая-то идиотка, которая бегает за тобой повсюду? Из Чикаго о тебе поступали такие известия... Говорили, что ты неделю жил с афро-американкой. Это правда?
— Папа, почему это тебя так интересует? Ты не жил с афро-американкой? — вспылил я.
— Прекрати, как ты разговариваешь с отцом?!
— Ну, я же всегда был занозой в твоей заднице, — пожал плечами я, — Не так ли, папа?
— Так ли! Я хотел сделать из тебя достойного человека, мужчину. От тебя стонали все репетиторы, ты был невыносимым опоздуном!
— Ну, что ты, папа? Ты ведь сам продлевал им мучения, каждый раз удваивая им плату, когда они жаловались на меня.
— Наглец!
— Сейчас не об этом... И всё равно, я чертовски рад видеть тебя, отец.
— Рад? — недоверчиво спросил он.
— Конечно. Тебя. И живым.
— Хам, — бросил Кристиан.
— Ты превратно меня понял, отец, — почтительно произнёс я, — Я сказал это ни к тому. Просто, мы живём в такое непростое время... Я, ведь, тоже мог погибнуть, — я вспомнил бандитские бои в Чикаго.
— Ты попадал в аварию? — спросил отец.
— Нет. Не только, — я вспомнил своё пьяное вождение, — В Чикаго случались перестрелки, а я мальчик слишком большой и самостоятельный, чтобы искать девичье одеяло, чтобы там спрятаться, знаешь ли...
— Я рад тебя видеть, Тед, — сказал он, — Несмотря ни на что, рад... Все мои дети пока дома. И я счастлив.
— Пап, я думал... если бы у тебя была ещё одна Фиби и ещё один Теодор, ты был бы так же., — я запнулся, — Обходителен?
— Представь себе — да. Я не меняю своих принципов. Мой главный принцип — не менять своих принципов. И тебе я советую подумать об этом, Теодор. Очень советую.
— Времена меняются, — сказал я.
— Ни черта не меняется, — огрызнулся он, — Человек всегда хочет жрать, отдыхать и путешествовать. И ничего не меняется. Меняются только декорации. Не забудь поздороваться с мамочкой. Я уже устал здесь ошиваться. Толпа, суматоха, это мне нравится всё меньше и меньше...

Он быстрыми шагами зашагал в сторону зимнего сада. Я пристально смотрел на него, уходящего всё дальше и дальше от меня.

Как мало ты знаешь сейчас обо мне, папа. Как мало знаешь.

— Тедди! — я услышал тёплый, бархатный голосок бабушки и обернулся.

Это была чудная, милая женщина с карими глазами. Элегантная, пожилая, но ухоженная, как бутон майской розы. Как же я люблю её!

— Бабуля! — протянул я, открывая для неё объятия, — Бабушка Грейс...
— Мой милый мальчик! Мой мальчик! — восклицала она, — С днём рождения, мой дорогой!..
— Ты, наверное, единственная, после мамы и Даны, кто не забыл об этом.
— О, Кристиан просто волнуется, у любимой дочурки свадьба! — нашла оправдания для своего мальчика Грейс, — Уверена, он всё прекрасно помнит!.. А кто такая Дана? — спросила она.
— Дана... Она моя невеста, ба, — прошептал я ей на ухо, — Но пока, об этом даже родители не знают. Я всё скажу им сам.
— Хорошо, — кивнула она, — Тогда, мой подарок будет более, чем кстати.

Она широко улыбнулась, сердце моё, почему-то похолодело. Она достала маленькую, старую ювелирную коробочку из сумочки, дрожащими руками открыла.

— Это кольцо твоей, — она нахмурила брови, — дважды прабабушки... Его передают младшему внуку. Мой младший внук — ты... Одень его на палец той, которая вызывает всю любовь, что есть в твоём сердце. Своей невесте...

Я подумал о том, что никогда не смогу надеть это кольцо на Дану. Никогда не смогу...

— Что с тобой? — спросила бабушка.
— Ничего, я...
— Возьми кольцо. И подари его той, кто навсегда завладела твоим сердцем, Тео... Ты помнишь, что говорил тебе твой прадед?..
— Помню. Конечно, — шепнул я, — Пока я люблю и любим... я никогда не буду один.
— Вот, — кивнула она, — Помни это. Всегда.

Кристиан

Этот дом, точно, ожил. Да так ожил, что уже утомил.

Покоя мне не давал и недавний разговор с сыном, его взгляд, его манера смотреть прямо в глаза и загонять в тупик острыми фразами. Но пуще моя усталость выразилась в ногах — жмут ботинки, новые и подаренные нашим с Аной разлюбезным зятем. Я скидывал всё на новизну, хотя мне хотелось отметелить этого подносителя даров хорошенько. Вон, кстати, и он. Скалится, со всеми здоровается исключительно за руку и сияет, как золотая монета.

Придурок. Наслаждается своей победой.

Мысленно плюнув, я решил уединиться в небольшой, отделённой от посторонних глаз комнатке, находящейся на зимней веранде, чтобы выпить чашку чёрного чая. Хотя, я бы не отказался от чего-нибудь покрепче. Так бы и заливал горе.
«Как хорошо смотреть на этих нарядных кукол через стекло, а самому снять обувь, спокойно вздохнуть и насладиться чаем», — подумал я, усевшись на удобном низком кресле. Вскоре, я заметил увеселяющую воображение и глаза картину: Анастейша.
Мечется и ищет меня. Хоть бы этот, приставленный ко мне дурак-лакей не проболтался, что я здесь коротаю свой досуг и никого не хочу видеть. «Цок-цок-цок», — по лестнице, — «Цок-цок-цок».

Какого было моё разочарование, когда я понял, что она искала вовсе не меня. Я, буквально, поперхнулся чаем. Откуда здесь двадцать детей?.. И все, поголовно — девочки. Анастейша вела их в комнату наверху, беседуя с кем-то по телефону. Комнаты им не хватит. У них полно огромных пакетов с костюмами... Это что, маскарад?.. А, точно! Это же эти «ангелочки», о которых Фиби все уши мне прожужжала. Анастейша, видимо, ведёт их на южную мансарду, так как там располагается мой личный спортивный зал, ибо в другой комнате они не уместятся.
Она пропала вместе с ними надолго. Чёрт возьми! Да она забыла обо мне!.. «Ну и хорошо. Теперь, нарочно не выйду отсюда» — ворчал я про себя.

Не прошло и полминуты с моего умозаключения, как она сбежала по лестнице. И опять мимо меня. Царевна лебедь — в этом платье, она порхает, как птица и совершенно забыла о муже. Вскоре, я заметил, как она заговорила с очень красивой девушкой... «Приятный цвет платья», — одобрил я про себя, — «Не то, что эти мымры... Разоделись папуасами. На минуту онемеешь — а потом, не знаешь, куда деть глаза».

Кто это?.. Память подкидывала варианты имён, но разум ни с одним не был согласен. Очень знакомое лицо. Яркое, броское...

Господи. Что с моей памятью?!.. Это Даниэль.

Я уже наслышан о том, что она чрезвычайно остро понимает в бизнесе. Подумать только! Такая красотка, да ещё и умная... А я хотел женить на ней Теодора!.. Видимо, правильно, что оборвалось. Если бы всё получилось — то Дана отшвырнула бы этого дурака через год совместного проживания.

Кроме прочего, срок контракта прошёл. Можно этими бумагами, которые я, идиот, лелеял, вытирать зад.

Интересно, нашла ли она себе жениха?

— Анастейша! Ана! — позвал я миссис Грей, уже переговорившую с Даной, и, даже на ходу — без конца и со всеми щебечущую.
— Что, дорогой? — она приоткрыла дверь, медленно вплывая, подобно ладье в своём бешено дорогом кремовом платье, — Не кричи так. Ты не в поле. Если тебе что-то нужно, ты бы мог позвать Тома.
— Больше слуге делать нечего, — недовольно пробурчал я, — Он и так с ног сбился, да ещё и за тобой бегай. Спроси у Даниэль, будь любезна, не вышла ли она замуж?
— Я поняла по её намёкам, что она просватана. И она только что приехала из Чикаго.
— А, значит, наш дурак знает, с кем она просватана.
— Прекрати, Кристиан. Твой сын вовсе не дурак, — прошипела она.
— Ну, да, конечно. Как он может быть дураком? Ведь страсть такого человека, как я, к такой великой женщине...
— Прошу тебя, Кристиан, допивай свой чай и изволь выйти к гостям.
— Только в этом кресле, — упрямо сказал я.
— В каком хочешь, но сядь в зале. Ты уже забываешь о приличиях.
— Чёрта с два! Это они все забыли о приличиях! Почему все опаздывают? Когда начнётся церемония?
— Можно подумать, что ты так торопишься избавиться от нашей дочери...
— Потому что от неё не знаешь, чего ожидать. Так же, как и от тебя. Кстати, ты в монастырь не хочешь?
— Если б я точно знала, что в этом монастыре не поселишься ты, я бы переехала.
— Что?! Что ты сказала, Ана? — но Ана уже ушла из комнаты.

Подумать только! Какая наглость!.. Я нарядился только для того, чтобы надо мной надсмехались.

— Вот сейчас пойду, надену халат и усядусь в кабинете. И никаких лакеев не посылай выковыривать меня оттуда! Будешь знать! Раз ты считаешь, что я тебя позорю, я опозорю тебя!..

Я кипел от гнева, но новый поток людей, заходивших даже отсюда, через «чёрный ход», не позволил мне высказать всё, что я думаю.

— О, прошу вас, — поприветствовал я, — Может, посидите со мной?

Я любезничал со всеми, кто хотел от меня этого.

— Милая Ана принимает гостей в холле, она так очаровательна!
— Да-да, — кивал я на комплименты, а про себя ворчал:

«Лжецы, льстецы! Пришли сюда, чтобы посмотреть на этого воскресшего Адама и на мою бывшую монашку. Ну, что же, смотрите, сколько влезет!»

— Ана! Анастейша! — снова зову её я.

Чёрт, к старости во мне проснулась странная зависимость — звать Ану постоянно. Но никто не отозвался. Я снова повернулся к окну и решил полюбоваться на Даниэль. Здесь есть, на что любоваться, безусловно.

Вот чёрт. Надо же. К ней подошёл Теодор. Ну, конечно... Они же вместе жили в Чикаго.

Хотя, Чикаго большой город и они могли ни разу не встретиться... Может, они были соседями, раз так мило болтают сейчас? В любом случае, их что-то связывает и это бросается в глаза, как дорожный знак в ночи, освещённый автомобильными фарами. Хорошо, что прошло действие контракта. Эти двое такие лев и львица... В них видна особая, общая стойкость и не подорванные эмоции. У них своя стая. Объединившись, они откусили бы и мне, и владельцам других компаний все лапы.
Я отвёл взгляд, отвернулся и уставился в пол. Я изучал каждый изгиб, каждый оттенок. Зашнуровав ботинки посвободнее, я встал и оправил костюм.

— Папа, — произнёс приятный мужской голос, в котором я узнавал ноты своего и поднял глаза.

Теодор стоял предо мной и спокойно смотрел на меня. Все говорили, что он похож на меня, но.... Но я видел в нём мужскую версию Анастейши. Голубые глаза, которые заволокла моя серая дымка. Щетина. Мой голос. И брови. Он овладел всеми прелестями своего лица, как владел ими, когда-то, я.

— Мы уже здоровались, — просто произнёс я.
— Я знаю, — усмехнулся он, — Но я бы хотел тебе свою...
— Жены у тебя нет. Дочери тоже. Мать твою я знаю. Больше мне никого представлять не надо, — отстранённо, заключил я, — До твоих девиц мне нет никакого дела. Живи, гуляй, проматывай деньги и молодость. Что тебе ещё остаётся?.. Думаю, все обиды забыты и ты можешь пользоваться средствами всей нашей империи. Будь у меня такой отец, я бы, наверное, тоже ничего не делал. Только то, что от меня требовали изначально. А так... я бы даже никогда не женился. Только бы и занимался тем, чем мне хотелось.
— И тем не менее, папа, — произнёс настойчивее мой сын, — Я здесь с невестой.
— Подумать только! Не хватит ли нам сегодня одних жениха и невесты? — изумился я, порываясь, — Пропусти меня к Фиби, скоро уже церемония...
— Папа, — остановил он меня, — Я хочу тебе представить...

Я не смог дослушать его, уловив появившуюся в дверях Даниэль.

— О, Дана, — улыбнулся я, — Здравствуй, девочка, здравствуй. Рад тебя видеть. Слышал, что твои дела идут неплохо...
— Здравствуйте, мистер Грей, — она мягко пожала мою руку, — Да, я сейчас работаю в крупной компании, сэр. Мне бы хотелось заработать достойное количество денег и открыть свой бизнес.
— Свой бизнес? — изумился я, — Что же, это здорово. В каком направлении?
— Пляжные товары. Это будут купальники, кремы для загара, натуральная косметика, инвентарь для дайвинга... В общем, всё, что связано с солнцем, золотым песком и морем. Я обожаю плавать. И чем глубже, тем быстрее я плаваю. В море я, и правда, чувствую себя, как рыба в воде, или, как мой отец в бизнесе. У меня большие планы.

Акула. Холодная. Та, которая всегда достигает своей цели и не перед кем не остановится. Дана — человек, который просто не видит препятствий.

— О, прекрасно, Даниэль, — улыбнулся я, — Это очень женское дело. Не понимаю, почему твой отец не хотел тебе поручить своё дело.
— Тогда, я была ещё мала. И морально, и духовно, и физически... И не была так счастлива, как сейчас, — она улыбнулась шире и почему-то посмотрела на улыбающегося ей Теодора.
— Представляю, скольких старых дур заинтересует твоя продукция, — произнёс я.
— Почему старых, сэр? — Даниэль изумлённо подняла брови.
— Потому что у молодых на неё не будет денег, — попытался шутить я, и в итоге, засмеялся сам.

Даниэль и Теодор снисходительно мне улыбались.

— Надеюсь, мой будущий муж посодействует мне в расширении моего бизнеса по всей Америке, — продолжала Дана, ещё шире, чем раньше, улыбаясь Теду.
— Да, туризм — это будущее, — точно не замечая странных переглядок, продолжал я, — Чем становишься старше, тем больше тебе не сидится на одном месте, в продавленном кресле. Надо шастать по миру и пытаться увидеть то, что не видел. Ощутить то, что не ощущал. Я надеюсь, что твой муж сможет тебе помочь. Ведь, ты не выйдешь замуж за проходимца, или хиппаря.
— О, нет, сэр, — мягко засмеялась Даниэль, говоря елейным голоском, — Я не для этого столько ждала.
— Конечно, я всегда был в тебе уверен, девочка. Не сомневаюсь, что твой будущий муж у тебя отличный малый... А знаешь, зачем вот тут стоит и мозолит глаза мой любезный сын? Плод моей любви к Анастейше.
— Почему, сэр? — ласково улыбнулась Дана.
— Он хочет мне представить свою невесту. А я не хочу ничего слушать, потому что ничего хорошего не услышу. Я уже представляю эту невесту... Наверняка, в рваных джинсах и с татуированным телом.
— Нет, папа, — вступил Теодор.
— Ну, зная, какой он демократ... Наверное, она из тех, кто подаёт напитки в баре. В белом фартучке и с пирсингом.
— Нет, папа, — жёстче произнёс Тед, но перебивать меня не решался.
— Тоже нет?! — изумился я, — Ну, тогда я знаю, куда метить... Варьете, богема, тусовка. Какая-нибудь певичка или танцулька?

Тед стиснул челюсти, а улыбка с губ Даны спала.

— Надеюсь, она не мулатка? — произнёс я.
— Нет, папа, она не мулатка. И не из варьете.
— Ну, тогда... Я даже не знаю, что и думать. Какая-то богатая вдовушка из Иллинойса?
— Нет, папа. Она даже не вдова.
— Тогда, я предполагаю самое страшное, — проговорил задумчиво я.
— Кристиан! — в комнату влетела Анастейша, — Приехали Лайкарты. Машина уже припарковалась.
— Ну и хорошо. Он ещё три часа будет вылезать из машины с его двести килограммами. Я успею закончить разговор с сыном.
— Прошу тебя, — продолжала Ана, — Ты был бы таким же, если бы я не следила за твоей диетой.
— Да-да. Благодарю! В том, что есть я — спасибо тебе. В том, что у меня есть дети — спасибо тебе. В том, что у меня есть деньги...
— Это «спасибо» тебе самому.
— Да. Это мне спасибо. Спасибо, Кристиан, — поднял глаза к потолку я.
— Они уже выходят!
— Они — это не значит, что сам Лайкарт. Пусть выходят, их там целая дюжина.
— Ты прав, подъехало две машины...
— Тогда зачем торопить меня? — не выдержал я.
— Затем, что они уважаемая семья и нужно их встретить.
— Какой от этого толк? Наши дети не породнятся с их детьми. Уважаемые... Мы тоже, уважаемая семья. Но кто нас уважает?..
— Кристиан! — шипит она, — Прошу тебя выйти.
— Сначала Лайкарт.
— Я поняла, ты невыносим! Следующую свадьбу я не переживу!
— Ну, что ты, что ты?.. Я и не доживу до неё, чтоб переживать...

Анастейша закатила глаза и поспешными шагами удалилась.

— Итак, — обернулся я к Теодору, — Кто она?..
— Она чудная девушка... с образованием и амбициями. С принципами и внутренней дисциплиной. С добротным приданным, — отвечал он размеренно.
— Ах, так, — проговорил я, меня удивило, что он не сказал, что «это девушка, которую он любит», учитывая моё смирение с обстоятельствами и его романтизм, — Красива?
— Да, — не дрогнув, сказал он.
— Я боюсь предположить самое страшное... Она не фрик, не наркоманка, не нимфоманка, не варьете, не кордебалет?
— Мимо, папа, всё мимо...
— Не вдова, не мужняя жена...
— Всё мимо.
— Она не мужчина?
— Нет, папа, — сдерживая смех, говорил Теодор, — Она женщина.
— Ну, если она женщина... И имеет все эти достоинства, а ты должен жениться. Значит, она — беременна! Ха, я угадал?

Теодор покачал головой.

— Нет, папа... А теперь, позволь, я представлю тебе свою невесту...

Я кивнул.

— Дана, надеюсь, ты готова полюбоваться на это чудо?.. Он мне её представляет!
Похоже, он держит её в кармане. Она лилипутка, Теодор? Или Дюймовочка? Или «моя лягушонка в Коробченке едет»?..
— Кристиан, ещё минута и я не знаю, что я с тобой сделаю! — снова раздался окрик Анастейши, такой резкий и звонкий, что Дана и Теодор с его вымышленной невестой, подпрыгнули.
— Ничего не сделаешь, — отвечал я, — Я принесу тебе прекрасную новость — наш сын скоро станет отцом!..
— Кристиан, что за идиотские шутки?! — не выдерживает Ана, вновь исчезая в толпе.
— Я представляю тебе свою невесту...
— Малышка Даниэль, сейчас ты увидишь нечто. Из какой двери она выйдет? Из гардеробной?..
— Нет, папа, — без улыбки сказал он, — Это Даниэль Гриндэлльт, — я посмотрел на улыбающуюся мне Дану.
— Я с ней знаком, — не понимая, пробормотал я, — И что дальше?
— Папа, она моя невеста.

Я почувствовал, что моё лицо опадает. Он в своём уме?!.. Что он задумал?

— Это мать тебя подучила, чтобы посмеяться надо мной? — спокойно спросил я, — Ты думаешь, у меня мало дел? Вот уже и Лайкарт вышел из машины...
— Ты же хотел именно этого, папа, не помнишь? — прищурился Теодор.
— Это надо было делать раньше, — бросил я, — Сейчас, тебе не нужна Даниэль, а ты не нужен ей.
— Что вы, сэр? — сладким голосом, вступила Дана, — Он мне очень нужен. А я ему. Он наследует огромную империю, а благодаря нашему союзу — всё это приумножится. Мы просто не могли — не объединится, — её глаза холодно стрельнули в мои.
— Послушайте: договору настал конец месяц назад. Он в прошлом. Это всё равно, что вспоминать, как Лайкарт был стройным и катался на коньках, — я понимал, что во мне вскипают гнев и недовольство, — Договора нет. Вы оба свободны. Живите своими жизнями, будем встречаться на свадьбах. Тем более, сейчас — их повалило, как из рога изобилия. А меня... Пропустите меня. Меня ждёт Ана, я не хочу расстраивать свою жену. Вот, посмотрите: у неё от злости уже лицо перекосилось, а ей делали дорогой макияж, — я прошёл между ними, но тут, Теодор поймал меня за руку.
— Папа, я говорю вполне серьёзно, — холодно сказал он. Его глаза стали такими же безжизненными и равнодушно колкими, как у Даниэль.
— Серьёзно? — отозвался я, стреляя в него глазами так же метко, как и он в меня, — Серьёзно мы поговорим завтра, — я вырвал руку, — В моём кабинете. А сейчас, изволь выйти к гостям и пропустить меня к твоей сестре.

Я отвернулся и сделал уверенные шаги вперёд. Мне стало душно.

Сердце выбивало во мне от злости и гнева. Выпить, выкурить сигару, применить к себе какой-то допинг — было необходимо. И плевать на рекомендации врачей. Мои собственные нервные клетки мне дороже.

Пригубив розовое шампанское, поднесённое мне, я вышел к гостям, где освещая всё вокруг лучезарной улыбкой, сияла Ана.

Да, можно подумать, что её при рождении научили, как нужно улыбаться всем подряд.

Учуяв знакомый, горький и резкий парфюм, я обернулся, поставив бокал, обратно, на поднос.

— О, дружище Лайкарт! — поприветствовал я грузного, поседевшего Мэттью Лайкарта, «владельца заводов, газет, пароходов», — Рад тебя видеть.
— Я тоже рад тебя видеть, Кристиан, — густым басом протянул он.
— Чувствуя запах твоего табака, я могу прийти к заключению, что у тебя дела идут прекрасно, — широко улыбнулся я, не пытаясь обнять его, так как это невозможно.
— Прекрасно, прекрасно, — тягуче сказал Лайкарт, — Собираюсь на выходных в Альпы.
— О, Альпы, — поднял брови я.

Если там начнётся обвал, я буду знать, кто тому виной.

— Неужели, ты будешь кататься на лыжах?
— Да. Мне сказали, что это хорошо для похудения, — задумчиво проговорил он, затем, брови этого жидкого толстячка, сошлись грустно на переносице, — Но главное условие похудения, мой друг, диета...
— Не может быть, — наигранно удивлённо произнёс я.
— Да, — не поняв моего подстёгивания, согласился он.
— Тогда, тебе надо к моей Ане. Она посадит тебя на диету. Очень жёсткую... Я, вот, например, целыми днями жую листья салата, чтобы не утратить форму. Она говорит, что это инстинкт — жевать.
— Глупости, — махнул рукой Лайкарт, — Я готов не жевать, а проглатывать, но мне всё равно не дают.
— Идём, — улыбнулся я, — Пока нас не видят, пропустим по бокалу бурбона.

Он подмигнул и заулыбался, отчего его глаза стали ещё меньше. Мы прошли к дивану на большой мансарде и заняли места друг напротив друга. Официант принёс алкоголь и разлил нам на двоих.

— Я так рад за тебя... Твоя дочь выходит замуж, — улыбнулся Лайкарт, — И это в наше непростое время... Когда никого не берут замуж. Никого. Никаких красавиц. Уже не знаешь, каких денег им дать! Я отдаю два завода и предприятие...
— Неужели, никто умный не нашёлся? — спросил я, сделав глоток.
— Почему же? Нашёлся... Но ведь у меня есть одно условие.
— Какое? — поинтересовался я.
— Я отдаю им это чёртово предприятие, но — если он пришёл свататься к одной моей дочери, то он должен будет найти мужа и для второй. Только тогда я отдам первую.
— В итоге?
— В итоге, бедняжка похудела на десять килограмм, а я наоборот поправился... Потому что постоянно ем из-за стресса, вызванного тем, что он — хам. Он сказал мне, что я погонщик шлюпок. Ты же знаешь мою продукцию: лодки, катера, так вот. Он назвал меня старым дураком, который делает то, что в голову взбредёт. И наконец, он приводил мне уже пятерых: все, как один — олух, урод, олух, урод. А мне нужен умный парень!.. Я так ему и сказал: «Не возвращайся, пока не найдёшь достойного».
— И где же теперь жених?
— Ищет парня.
— Себе?
— Ты рехнулся, Кристиан?! Дочери моей второй.
— А сам?
— Звонит, звонит малышке... И говорит, что скоро приедет. Вторая, так что, тоже на выданье. Убью двух зайцев сразу, так сказать.
— А у тебя их сколько? Шесть? — запамятовал я.

Он покрутил толстым пальцем у виска.

— Ты прикурил, Кристиан? Четыре. И ещё два сына.
— Ну, я же помню, что у тебя шестеро... Значит, с памятью всё в порядке.
— Н-да, — кивнул он, — Один мой сын женат... Второй проглядел свою голубушку.
— Что значит — «проглядел»?
— Она уже, как оказалось, просватана... Да и вообще, до чего мы дожили, дружище?

Говорим о свадьбах детей, болезнях, предписаниях врачей. А помнишь, былые времена, а?..

— Да, помню. Ты нередко заглядывался на мою жену, — хищно сжал губы я.
— Да, мне всегда нравилась Ана...
— Она всем нравится, — сказал я, — Из этого я делаю вывод, что она ужасная лицемерка. Как может женщина нравится всем?.. Значит, что-то в ней не так.
— Нет, Грей, Анастейша — прелесть. Не то, что моя жена. Месяц мучила меня диетой, заставляла глотать латук и капусту, держалась со мной, радовалась, что талия похудела на три сантиметра. А потом, устроила истерику: «Ты надоел мне, старый развратник, хуже горькой редьки, надоели твои диеты, я буду есть, что я хочу. Не для того я столько лет терпела тебя, чтобы сейчас голодать». Представь. Ана разве так ведёт себя?..
— Нет. У Анастейши строгая таблица. Одно яйцо. Яблоки. Томатный сок. Кофе. Две ложки творога в день. У неё всё расписано.
— Твоя жена вечно стройна. Она безукоризненна.
— Я же говорю. Лицемерка. Не может быть хороший человек для всех хорошим.
— Но почему?
— Да потому. Как можно быть хорошим для плохого, и оставаться лучшим для хорошего? Что-то в нём не так, ведь верно?
— Прекрати, Кристиан. Ты просто ревнуешь её к гостям. Она душка и ни одно твоё слово этого не изменит. За Ану? — предложил он, салютуя бокалом.
— За Ану, — улыбнулся я.

Выпив, мы вновь вышли к гостям. Лайкарт устремился к своей многочисленной семье, а я, в гуще людей, ловил глазами Анастейшу... Но вместо этого я увидел этих двоих. Теодора в безукоризненно алом костюме, идущего под руку с гордой и сияющей Даниэль, стучащей каблучками, смеющейся, когда они проходили мимо меня. Меня обдало холодом... Наверняка, они видели испуг в моих глазах и довольствовались этим. Теодор дал мне понять это, обернувшись на меня на несколько секунд... Да, у меня был испуг. Или что-то похожее на испуг... Я увидел силу этой пары. Мощь и красоту.

— Ана! Ана! — позвал свою жёнушку я, зная, что за дарением улыбок гостям, она может упустить последние новости.
— Да прекрати, ты не маленький! — чуть слышно прошипела Ана, неожиданно выращенная у меня за плечом, — Почему ты всё время меня зовёшь?
— Знаешь, что мне сказал твой сын? — спросил я.
— Сейчас, я не хочу знать ни о каких ссорах и обидах. Этот день посвящён нашей дочери, Кристиан.
— Посмотри, посмотри, — я взял её за локоть и, поймав её взгляд, перенёс его на сладкую парочку.
— Что? — шепчет она.
— Это Теодор, — шиплю я.
— Представь себе: я знаю, — язвительно бросила Ана.
— А рядом с ним...
— Что? — сжав губы, спросила жена, в её глазах забродили льдины.
— Не что, а кто, — плюнул я, — А, нет. Что. Что? Орудие быстрого уничтожения — это Даниэль. И он женится на ней!
— Ну, что ж, тогда, ты можешь спать спокойно, — зло улыбнулась Анастейша, — Твоя мечта сбылась. Он женится на орудии, как ты и хотел.
— Я хотел тогда лучшей жизни для него, когда Дана метила только на Теодора, а не на бизнес!. А теперь, я не знаю... И вообще: договор уже не действителен. Но чёрт, если они, не поговорив со мной, всё возобновили.! — я взрывался от гнева.
— Кристиан, прошу тебя! — зашипела Анастейша, — Не будем об этом сейчас. Тебе надо идти в комнату к Фиби.
— Зачем? Я не жених!
— Выведи её жениху, покажи гостям... И Теодор, наконец, её увидит... Идём!
— Он свой конец увидит раньше, чем Фиби, с этой Даниэль.
— Кристиан, ты выпил лишнего! Я буду следить за тем, чтобы сегодня ты не брал ни капли алкоголя в рот.
— Лучше последи за Лайкартом, — бросил я, — Он съел уже десять канопе.
— Кристиан, — шипит Ана, — Похоже, ты со всеми гостями не только улыбаешься, но и пьёшь.
— А как же иначе?.. Это свадьба, дорогая. Свадьба единственной дочери, — улыбнулся я, — Кстати, а почему ты не родила мне ещё одну дочь?
— Поговорим об этом позже, прошу тебя, пошли, — я нежно взял руку Аны, поцеловал её пальцы, и, взяв её под руку, пошёл вместе с ней в комнату малышки Фиби...

Жених уже подходит к церемониальной арке, а значит... Самое время. Самое время.

Теодор

Внутри я чувствовал победу. Я проходил мимо отца и поймал тот опасливый взгляд, который только мечтал увидеть в его глазах. Я смотрел на его удаляющуюся спину, на его силуэт, двигающийся рядом с моей прекрасной матерью...

Моя мама. Она так плакала, когда увидела меня. Её сдерживал, в основном, наш утренний разговор по телефону. В руках мамы, в её объятиях я чувствовал себя младенцем, к которому так нежно относятся, так ласково обнимают. Это была одна из самых трогательных и болезненных секунд в моей жизни, а потом, она ушла, чтобы встретить толпу маленьких девочек-ангелочков. Кто-то из них сказал, в шуме прочих лепетаний: «Мисс Уизли», или мне послышалось — не знаю... Но в ту секунду, меня будто током пронзило. Не хотелось ничего видеть, ничего слушать, ничего знать. Было одно желание — следить за этими цветочками и уловить из маленьких ротиков те же самые слова. «Мисс Уизли».

Вырвавшись из недалёких воспоминаний, я оглядел весь сад, предвкушая встречу с любимой сестрёнкой Фиби. Ян стоял рядом со своей женой — с идеальнейшей женской фигурой; изредка, он поглядывал на меня и одним молчанием пытался сказать что-то. Меня очень заинтересовало отсутствие шуток на наш счёт с Даниэль, видимо, потому, что все уже всё знали и отрицать правду нет смысла. Дана перебирала красивыми пальцами тёмный виноград, стоя рядом с чудным сладким фуршетом. Я обошел столики, и увидел своих тётушек и дядюшек. Мия, увидев меня, накинулась с объятиями, говоря, что поздравляет с выбором будущей жены.

Слышала, значит?..

Если она это знает, то, определённо — знают все. Кейт и Иттан присоединились к поздравлениям, Элиот тоже не стоял в стороне:
— Теодор, мальчик! — смеялся он, — Я думал, тебя снесло всеми ветрами Чикаго. Мачо-мэн. Может, сыграем как-нибудь во что-нибудь?
— В покере у тебя нет шансов, Элиот, — усмехнулся я.
— А я и не собираюсь сдавать свои деньги на азарт. С этим покончено, — подмигнул он.
— Может, ринг? — улыбнулся я.
— Бокс? — ужаснулся Элиот, — Нет, Теодор, нет. Даже не рассчитывай. Я боюсь, что ты представишь вместо меня своего отца и начистишь мне зад, как следует.

Я рассмеялся.

— Ну-ну, я не так жесток...
— И потом, Тедди, я уже играю только в гольф.
— Это потому, что мячи подают симпатичные молодые девушки? — косо ухмыльнулся я.
— Что — что? — прищурилась Кэтрин.
— Да, я шучу. С вами не сравнится ни одна молодая девушка, — громче сказал я.
— Что? — Кейт сдвинула брови.
— Да вообще... С вами не сравнится ни одна девушка.
— Вот и славно, — улыбнулась она.
— Я пойду, хочу увидеть Фиби. Наслаждайтесь вечером, — ответил я.

Вообще-то, мне хотелось поскорее оторваться от этого неловкого порочного круга родственников. Я знал, что Фиби ещё в своей комнате, а ожидать её — я вполне могу в гостиной. Быстрыми шагами я прошёл в дом, встал недалеко от лестницы, не позабыв взять бокал шампанского. Отсюда можно свободно наблюдать за всеми гостями.

Кен беседовал с невысокой красивой девушкой, которая очень мило смеялась, чем приводила в восторг моего друга. Он сорил комплиментами, это было видно по его бровям, взмывающим вверх, по ироничной улыбке. Девушка то и дело стреляла в него тёмными глазами, поправляла длинные пряди, их тёмный каштан отливал бордо; через несколько мгновений, она поймала мой взгляд на себе, заглянула в мои глаза, продолжая что-то отвечать Кену. От моего друга не утаилось, что она перевела своё внимание, и Кен, немного небрежно поправив чёрные, как смоль волосы, прекрасно устоявшиеся в стиле «после секса», легонько стукнул её пальцем по носу и быстро подошёл ко мне.
— В чём дело? — спросил он.
— Хороший выбор, — подмигнул я.
— Мне это известно, — сказал он серьёзно, — Пожалуйста, не поедай её глазами. Она мне очень понравилась. Иначе, захват «ушу».
— Эй-эй, Кен! — я стукнул его по плечу, — Расслабься. Я буду смотреть в другую сторону.
— Ловлю на слове, — произнёс он, — Дай шампанское.
— Зачем? — изумился я.
— Затем, что я должен объяснить, почему подходил к тебе, — я передал бокал, — И смотри в другую сторону. Усёк?

Оп-па, наш кунг-фу богомол влип.

— Усёк, — усмехнулся я, — Расслабься.

Сжимая в руке бокал с игристым, он пошёл навстречу к носительнице огненной шевелюры, отдал ей шампанское, и, взяв её под руку, ушёл в неизвестном мне направлении. Я огляделся вокруг и заметил четырёх дочерей Лайкарта. Отлично. Можно и их разглядывать, коли делать нечего.

Они стояли по росту, одетые, как куклы — все четыре. Однако, я выбрал только одну для созерцания. Третью. Удивительная девушка... Она не похожа ни на отца, ни на мать. Если присмотреться, она взяла понемногу от каждого. Главное, у неё нет этой бульдожьей челюсти, как у самого Лайкарта, который, при надобности, каждому перегрызёт глотку. Первая унаследовала этот семейный дефект, вторая ухватила крысиные глазки матери... Да, третья была лучше всех. И лучше четвёртой тоже, потому что эта задрыга не стояла на месте ни секунды. Она даже стоит — покачиваясь... Безусловно, у третей с замужеством проблем не будет. Да и так бы не было, но... У неё всё пройдёт проще. Как, кстати, зовут эту прелестную девочку? Я забыл... Так и буду называть её — «прелестница», — подумал я про себя.

Мои размышления прервали жёсткие пальцы Даны, взявшие меня за плечо.
Невольно, я вздрогнул.

— Чего ты вздрагиваешь? — мягко спросила она, — Разве когда-то я говорила, что запрещаю тебе рассматривать хорошеньких девушек?.. Кстати, как ты считаешь, которая из них хорошенькая?
— Я думаю, что третья, — спокойно ответил я.
— Это правильный ответ, — улыбнулась Даниэль.

Я повернулся к ней, немного склонился над её лицом, чтобы наши глаза были ещё ближе.

— Ты хочешь что-то мне сказать, Дана? — спросил я.
— Я хочу сказать, что я бы чего-нибудь выпила, — улыбнулась она.
— Ну, так пей, — сказал я.
— Теодор, — она сверкнула глазами.
— Ах, прости, — ретировался я, взяв её под руку.

Мы вышли из гостиной к столу, где на серебряных подносах, стояли бокалы, в которых было разлито шампанское, абсолютно разных видов. Мы шли вдвоём, слыша в свою сторону: «Какая красивая пара»... Мы были вдвоём — как огонь и лёд, вещи не совместимые, но по-своему прекрасные. Вспышки фотографов повсюду ловили нас, протяжные взгляды цеплялись к моему пиджаку, к платью Даниэль, к нам двоим. Я угостил её шампанским, начиная разглядывать её. Да, конечно, я не люблю её...

Но я поймал себя на том, что мне с ней слишком удобно. Спокойно. Надёжно. Я могу говорить, что хочу. Я даже знаю, что сейчас, если меня заподозрят в том, что я ворую портсигары у гостей и будут неопровержимые улики, она найдёт способ всё опровергнуть, помочь мне... Кроме того, в ней есть такое особое спокойствие, которое не даёт расслабиться, а будоражит. Рядом с ней хочется выпрямить спину, отбросить голову, нести себя...

«Опомнись, Теодор!», — орёт подсознание, — «А как же твоя любовь?»

Любовь?.. Она, как аппетит. Он приходит, когда видишь столы, а не абстрактные воспоминания и картинки подсознания. Подобное, только лишь, приносит страшные муки и не даёт покоя — но когда появляется рядом такой человек, как Дана, возобновляются силы, дающие держать себя в ежовых рукавицах.

— Идём, — говорит Даниэль, вырывая меня из мыслей, — Скоро будут выводить невесту.

Я киваю, идя с ней под руку в дом.

— Я нервничаю! — доносится взволнованный баритон Кристиана.
— Отчего? — я слышу голос мамы, — Фиби выходит замуж. Это радость. Она выходит замуж за любимого человека, мало того — за очень богатого и перспективного человека.
— Отвечу вам, моя мадам Розовые очки, — продолжал бухтеть отец, — Выход замуж ещё никогда не считался в семье невесты радостью. Это неизвестность. Это раз. Второе — она выходит замуж за Адама. Это неизвестность вдвойне. Это два. Сегодня, у него один отец, завтра — другой. Сегодня, он жив, завтра — он мёртв. Вот тебе и неизвестно — дочь жена или вдова — тебе это всё равно. Главное, чтобы тебе не мешали соблюдать диету и улыбаться всей вселенной. А ещё, чтобы ты могла спокойно делать маникюр и....
— Кристиан, кстати, о маникюре, — точно не слыша прочих реплик отца, сказала она, — Я чуть не сломала ноготь!
— Ну, конечно. Выбрасывай деньги на ветер, давай, давай...

Он бы распылялся так и дальше, а я бы так и дальше давился внутренним смехом, если бы на лестнице не появилось чудное, роскошное белое облако, и мягкий, нежный голосок произнёс:

— Папа.

Он обернулся, и увидел на лестнице Фиби такой, какой не видел никогда... Какой никто и никогда её не видел.

Платье на ней не было длинным, как все того ожидали... Оно было выше щиколотки, обнажая её прелестные ножки. Верх платья был соткан из нежнейшего гипюра, заполнявшего грудь до самой шеи. Тонкую талию опоясывала белая широкая лента, а от неё — точно огромный одуванчик, стояла пышная юбка — сотканная из облаков, пены и белоснежного тумана. Глаза моей сестры искрились, призывая поднять взгляд на её лицо и увидеть прекраснейшее чудо — необыкновенную, именно — подвенечную фату.

Её шикарные каштановые волосы, уложенные в гладкую причёску, пересекала та же атласная лента, что укрывала её талию и кайму юбки... Нижних слоёв фаты из хрустящего фатина было с десяток — в виде длинного каре... А верхний слой — единственный — покрывал её с головы — до щиколоток... Перчатки были из того же гипюра, достигая длинной локти. Казалось, это кукла. Хрупкая, маленькая кукла в белоснежных аккуратных туфельках, вышедшая из коробки. По её смущению, из-за того, что все на неё смотрели, было видно — насколько она невинна и девственно чиста...

Моя любимая сестричка. Я с тяжестью перевёл дух. Она великолепна.

Фиби спустилась с лестницы, как нимфа с небес. Заметив меня, она улыбнулась, но улыбка погасла, когда она заметила рядом со мной Даниэль... Первым делом, она подошла к папе.

— Конечно, твой отец брюзга, — сказал он, дрожащим голосом.

Из глаз — впервые я увидел — брызнувшие, как фонтан слёзы. Губы его дрожали, он не мог говорить.

Сердце моё пропиталось жалостью, напоминая о любви к этому старику... Моему старику.

— Папа, пожалуйста, — глазки Фиби заблестели из-за того, что их наполнили слёзы, она положила руки ему на щёки, — Пожалуйста, не плачь. Ты можешь плакать, а мы с мамой нет... Папа, папа...
— Дорогой, Кристиан, не надо, — всхлипнула мама, сдерживая слёзы в глазах, — Не надо, у нас и правда потечёт макияж...
— Вот в этом вся твоя мать, — утирая ладонями щёки, сказал отец, — Меркантильная... В этот момент, когда у меня лопается от слёз сердце, она может думать лишь о стоимости макияжа... Я дам тебе на ещё один.
— Я знаю, ты добр, — шепчет мама.
— Да, я добр, — соглашается отец, поднимая глаза к потолку.
— Я знаю, ты дашь.
— Да, я дам...
— Но у нас нет времени его делать! — стройным голосом резко сказала мама, — Возьми себя в руки!

Кристиан потянулся за платком из петлицы, но Ана воскликнула:

— Нет, не этот!

Мама быстро открыла сумочку, вытащила дюжину платков и дала ему один из них, поспешно пряча другие.

— Ана, ты что, решила, что я буду рыдать всю церемонию? — негодовал отец.
— Нет, это для меня, — спокойно сказала мама.
— А ты не вздумай! У тебя макияж! — напомнил он.
— Хорошо, дорогой, — согласилась мама.

Папа ещё долго любовался Фиби, нежно сжимая её ладони в своих руках.

— И всё-таки, мы вырастили прекрасную малышку, Ана... Правда? — спросил отец.
— Правда, — шепнула мама.
— И всё-таки, она лучше всех, верно, Ана?
— Конечно...
— И всё-таки, мы можем ей гордиться.
— Да, — кивнула мама.
— И от этого ещё больнее отдавать её этому проходимцу! — папа снова заплакал, уткнув лицо в платок.
— Прошу тебя, Кристиан! Тебя все услышат, не так громко...
— Где Теодор?! — спросил у Аны Кристиан, ища меня глазами, — Конечно... Лучшую доченьку мы отдаём, а этого нахала ты оставляешь... А, — заметил меня Кристиан, — Вот он. Твой любимчик.
— Кристиан! — шикнула на него мама.

Он отвернулся к Фиби.

— Дитя моё, — прошептал он громко, — Тебя силой вырывают из моих рук!
— Папочка, никто меня не вырывает, — шепчет она, — Рано или поздно — я должна была выйти замуж.
— Должна, — грустно согласился он.
— Или уйти в монастырь, — мягко предложила вариант Фиби.
— Нет! — вскричал он, — Это мы уже проходили!.. Этот день должен был настать и он настал, — торжественно произнёс он, как будто с ним, кроме него самого, кто-то спорил.

Я сделал несколько шагов от Даниэль, прямо к Фиби, протягивая к ней руки...
Мягко и нежно стуча каблучками, она, не выдерживая больше не секунды, подбежала ко мне, радостно крича:

— Тедди!

Я схватил её за талию, начиная кружить по всему залу... Все вокруг смотрели на нас, камеры нацелились и снимали с разных ракурсов...

— Поставь сестру на место, помнёшь платье, — влез Кристиан, — Нечего её мять до церемонии. И если она разрыдается, ты будешь виноват! Коту под хвост весь макияж.
— Успокойся, это так трогательно...
— Тебе всегда было трогательно выкидывать деньги на ветер, Анастейша, — сказал он, но я уже оторвал от них своё внимания, поглощённый родной, любимой сестрёнкой.

Мы стояли, глупо улыбаясь, смотря друг на друга... Я держал её нежные пальчики. Я чувствовал, что малышка выросла. А ещё, я чувствовал, что она в безопасности, потому что Адам — это клёвый парень. Клёвый. Да, я всегда считал его придурком, а он закрутил такую офёру. Респект... Я понял, что он всегда любил её. Даже когда не знал, что любил. В детстве — в отличие от Эвы — он никогда не обзывал её. Она была единственной девочкой, которую он защищал. А когда она упала и разбила колени, он — тогда — десятилетний кудрявый мальчик, нёс её от площадки до самого нашего дома. А теперь, у него и есть, чем её любить... Я имею ввиду деньги. Так что, я уверен — она нашла своё «долго и счастливо».

— Желаю тебе, моя малышка Фиби, нарожать дюжину маленьких адамчат и фибичат.
— Ты всегда был дурак, — щурится отец, — И всегда несёшь такой каламбур! Чем была бы твоя жизнь, если бы не я не ставил её, как шаткую лестницу на место — и так из недели в неделю.
— Да, папа, — произнёс я, — Я тоже часто думаю, чем бы была моя жизнь, если бы ты не вмешивался в неё...
— Ты бы утонул в юбках актрисулек из кордебалета, — шикнул он, — Или бы тебя застали в чьей-то постели и пристукнули. Вот и всё, Тедди. Ты думаешь, что красота для мужчины — это всё? Это ноль, если он, конечно, не альфонс.
— Прошу тебя, Кристиан, — прошипела мама, — Ты не видел детей столько времени!
— Действительно, папа, — вступил я, — Ты никогда не думал, как мы выживали без тебя и твоих советов все эти годы? И никто не умер, не скололся?.. К тому же, у меня не только красный костюм, папа. У меня красный диплом.
— Не может быть, — бросил он, — Небось, переспал с какой-нибудь профессоршей?
— Отец, — холодно сказал я.
— Кристиан, это уже чересчур! — рявкнула на него мама, — Нельзя так неуважительно относиться к своим детям, которые многого добились и через многое прошли сами, без всякого нашего участия.

Только Фиби молчала, нежно гладя мою руку.

— Как прекрасно, Тедди, — прошептала она, — У нас всё прекрасно. Мы снова вместе. Этот дом прекрасен... этот день, этот вечер...
— Конечно, малышка, — улыбнулся я, — Могу быть уверен, что ночь будет у тебя ещё прекраснее, — подмигнул я.
— Теодор! — легко прикрикнула она, — Я уже не выношу подобной пошлости. Прошу вас... Прошу вас всех. Пришло столько людей...
— Полгорода, не меньше, — сказал Кристиан, — Хорошо, что у нас только двое детей. Если на каждую свадьбу являлось по столько же, я бы разорился.
— Тедди... А почему ты с Даниэль? — спросила меня Фиби.
— Я... я женюсь на ней, — сказал я.
— Женишься? — подняла брови Фиби.
— Расслабься, дорогая, — снова вступил отец, — Уверен, он не будет торопиться. У него красный диплом, он сам может себя обеспечивать, захватывать империи...
— Да нет, — перебил я, — Я женюсь, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим.
— С чем? — спросил отец резко.

Я сжал губы.

— Развестись ты не сможешь, — сказал он серьёзно.
— Да, не могу. Но могу овдоветь, — убедившись, что Даны поблизости рядом нет, чтобы побесить отца, пошутил я.
— Что?! — вспыхнул он, — Ана, урезонь своего сына!
— Кристиан, не кричи! Мальчик просто шутит! — попыталась успокоить его мама.
— Что за идиотские шутки?! — рыкнул он.
— Тедди, — обратилась ко мне Фиби, — Я должна тебе кое-что сказать... Здесь. Здесь и сейчас.

Сердце пропустило во мне удар. Я смотрел в её молящие серые глаза и терял землю под ногами, вместе с мыслями.

— Здесь, Тед., — слёзно прошептала она, — Пришла она... Здесь, понимаешь, та.... Тут!..

Она не успела договорить, замерев, она смотрела мне через плечо. По спине прошёл холодок, дыхание спёрло, я медленно обернулся...

Я увидел знакомый силуэт. В глазах стало так влажно, что зрение помутнело... Она была вся, точно, соткана из закатного, розового облака. Она озиралась по сторонам, пока не взглянула в мои глаза. Я почувствовал, что воздух вокруг меня стал шершавым. Лёгкие туфли — свинцовые кандалы, которые приковали меня к полу... Медленно моя рука поползла по ткани пиджака, напоминающего мне теперь крапиву, жгущую пальцы. В глазах закололо, почему-то, мне стало трудно стоять. «Айрин», — горело у меня в мозгу, как неоновая вывеска, посылая сердцу сигнал: «Остановись, немедленно. Муки будут страшны...»

Я глубоко вдыхаю, осознавая, как чертовски давно я её не видел... Не видел, не видел, идиот!.. Золотые кудри струились до плеч, а лучи солнца, бросающиеся к ней с веранды, усыпали её волосы бриллиантами. Я хотел немедленно подойти и обнять её. Обнять это хрупкое, нежное тело... Обнять эту девочку, которую любил... люблю и буду любить всю жизнь. Эту девочку, о которой я мечтал всегда...

— Да, я думал, ты перешёл на мулаток. Но вкусы неизменны, — пробурчал мне на ухо Кристиан, а я стоял, как столб и не мог пошевелиться.
— Кристиан, нам нужно идти! Мой кавалер Кен уже подошёл, бери под руку Фиби!.. Вот-вот церемония!.. — уводила его мама...

И тишина. И вокруг меня была тишина, а затем... самая чистая и искренняя песня Джеймса Бланта. Я тяжело сглотнул, глядя в её синие глаза, которые сияли, как огоньки. Простояв так немного, просто стоя напротив меня и ничего мне не говоря, она быстро прошмыгнула мимо и скорыми шагами поднялась по лестнице наверх.
Сердце пропустило глухой удар. Как безумный, я побежал следом...

Но след был потерян. В какую сторону она пошла?.. Аромат таких знакомых мне духов, боль и тяжесть в сердце, внутренняя мука волокли меня в сторону моей комнаты. Дверь в неё была открыта, а там... Клубились те самые маленькие ангелы в пышных юбках, лёгкие, как тополиный пух.

— Мисс Уизли, а меня накрасить?! А меня?!
— Сейчас, Стейси, — я услышал её голос, и сердце во мне содрогнулось, — Я накрашу всех. По очереди.

Я опёрся о косяк двери и пристально смотрел на её склонившийся силуэт... Она в моей комнате. Она тяжело дышит. И не видит меня, ей сейчас не до меня, она меня не замечает... Как же больно!

Как больно!

«Нет, нет, нет. Не смотри на неё, отвернись», — приказываю я себе, но чьи-то щупальца плотно держат мою шею недвижимой, заставляя глядеть лишь на этого единственного ангела — одного, среди многих — в невинном и откровенном платье: цвет ткани — пудра, но этот вырез, этот тончайший гипюр, эта талия — хрупкая, маленькая, которую я так хочу сжать в объятиях... Я с трудом сглатываю боль и желание закричать её имя, а затем, ещё два слова: «забери меня, закрой меня в себе, пошли всё прошлое дерьмо к чертям»...

Тёплые детские пальчики хватают меня за оледеневшую руку, и я опускаю голову, замечая маленькую кудрявую девочку. Она легонько тянет меня вглубь комнаты, а я, почему-то, таю и поддаюсь...

Мы вновь встречаемся глазами. Она вдыхает, смотря на меня. Опускает глаза на мою сплетённую с той малюткой руку, а затем — на ту девочку:

— Викки, что происходит? — спрашивает она строго, но мягко.
— Мисс Уизли, дядя хочет, чтобы вы тоже его накрасили, но стесняется. Он боялся подойти. Просто стоял и смотрел на вас, — сдаёт меня с потрохами малютка.

Чёрт, очень надеюсь, что Айри... В смысле — мисс Уизли не воспримет слова девочки всерьёз. О том, что касается макияжа для меня, естественно.

Она выгибает бровь, поднимая на меня глаза.

— Дядя не должен ничего бояться, — сказала она тихо, — Он большой. И красить, думаю, его не стоит... У вас губки маленькие, а у мистера Грея., — она вдруг прервалась, бросив недолгий взгляд на мои губы, — Они... большие. Помады не хватит, — Айрин сглатывает, мурашки бегут по моей коже.

Она смотрит на меня так отчаянно, что моё дыхание сбивается. «Ты мне так нужен», — шепчут её глаза, — «Ты мне очень нужен...»

Боль в груди, ледяные ладони и пот на висках от сумасшедшего волнения. Во рту сухо, сердце глохнет, что-то сжимает меня напополам изнутри.
«Я предал тебя, моя Айрин. Я предал тебя! Я не могу быть достоин твоей любви, твоих прикосновений, и я тебе не нужен, это мой самообман. Я слишком хочу так думать! Я отойду, и не буду так смотреть на тебя. Я не буду высасывать твою свободу, твой внутренней стержень, не буду...»

Я сглатываю горечь во рту, используя весь контроль над телом, разворачиваюсь к ней спиной и иду подальше от этой комнаты. От неё. От её тепла. От её огня...
Сбегая по лестнице вниз, к своему расстройству, застаю Макса. Он смотрит на меня так, будто поймал меня на воровстве. И правда. Я украл у себя пять лет. Я украл у себя счастье. И в глазах Макса было столько понимания, что это сносило мне голову.

— Ну, у тебя и лицо, Грей. Что? Посмотрел в глаза истине? — растягивая губы в улыбке, произнёс он.
— Отвали, — я потираю ладонями лицо.
— Эй, Грей, в себя приди, ладно? Благо то, что видно, как она одинока, запутана и потеряна... В этом вы схожи.

Мы? Схожи? Она запутана? Потеряна? Да она выглядит как человек, нашедший гармонию и дело всей своей жизни.

— Знаешь, чем мы с ней отличаемся? — резко спросил я, — Даже сейчас, у неё внутри — свобода, а у меня — пустота.

— Откуда ты знаешь?.. Вы даже не говорили!

Она говорила, я молчал и просто...

— Я просто посмотрел в её глаза. Этого нельзя не понять. В ней дыхание! Дыхание, которого мне так чертовски не хватает, — я закинул голову к потолку и зажмурил глаза.

— Ну, не знаю... Она так оглядывалась вокруг, когда увидела тебя... В глазах был испуг, она будто хотела повеситься, — задумчиво произнёс Макс, сердце во мне пропустило удар от этих слов, — Что-то в ней сломалось...

Сломалось? Не скажи. В ней многое выстроилось.

— Ей стало стыдно, что в ней так много кислорода. Она захлёбывалась дыханием, что в ней, — прошипел я, чувствуя, что давлюсь углекислым газом.

— Нет, Грей, — категорично произнёс он, — Она захлёбывалась любовью. Спаси её.

Я долго, пристально смотрел в глаза Макса.

— Я сам решу, что мне делать и какое решение принять, — категорично произнёс я, — Она... не для меня. А я не для неё. Всё в прошлом, — я не хотел произносить эти слова, но всё прозвучало.

Пусть и против моей воли, но прозвучало. И это того стоит...

Внезапно, я услышал звук шагов на лестнице и обернулся. Лицо Айрин было застывшим. Я хотел достать кинжал и вонзить себе в сердце от этого взгляда. Больше, чем уверен, она слышала моё последнее предложение. Слышала ложь и правду. Слышала мою боль, моё отчаяннее, мой сердечный визг. Я отвернулся от неё, тяжело дыша, закрыл глаза.

— Меня ждёт Даниэль. Я пойду, Макс, — кивнул ему я, поспешно выходя из комнаты.

Я чувствовал боль всем телом и её глубокий, прожигающий взгляд. Я быстрее передвигал ногами, стараясь как можно скорее выбраться из поля её зрения... Но едва я перешёл за черту, ушёл от неё на достаточно дальнее расстояние, я ощутил страшный озноб. Мне стало холодно, будто везде — вместо торжества — наступила вечная мерзлота.

— Тео, — Даниэль шла мне навстречу, её глаза опасно блестели, — Где ты так долго бродишь?.. Кристиан уже ведёт Фиби к алтарю, пошли, немедленно! — она взяла меня под руку и мы поспешно продвинулись на свои места, к церемониальной арке.

Сердце глохло, а голова шла кругом и была чугунной.

Мне не по себе. И я ощущал это «не по себе» каждой клеткой своего тела. Я стоял в паре с Даной, крепко сжимавшей мой локоть и хотел провалиться сквозь землю. Вместе с ней — ко всем моим тараканам и чертям.

Папа вёл Фиби очень медленно и осторожно. Лицо у него было такое, точно он тащил её на казнь... А Фиби — она светилась счастьем. Так же, как и жених. Гордый. Счастливый. Она хранила ему любовь и верность... Никто не прикасался к ней.

«А Айрин?.. Было ли у неё, с чем сравнивать меня?» — посторонняя мысль начала дробить подкорку головного мозга, пока я... вновь не увидел её. За ней шла стайка ангелов-детей, одна — та кудрявая малышка — самая бесстрашная и болтливая, схватила её за руку, будто она её... мама. Она с улыбкой посмотрела на неё... С такой детской и чистой улыбкой, что моё сердце замерло на несколько секунд.

Я мог бы вечность смотреть на неё. Я мог бы вечность целовать её. Я мог бы вечность быть с ней. Но она всё решила сама.

Холодные пальцы сжали мою руку более цепко, я посмотрел на Дану. Она впилась в меня своими небесными глазами, в которых прыгали чёртики. Улыбка держалась на очерченных губах. Она смотрела на меня с интересом, пытаясь понять... И я вновь понимал её значение в моей жизни. У нас много общего. Даже если бы мы не решили возобновлять контракт, мы были бы хорошими друзьями и партнёрами... Вдруг, она оторвала от меня взгляд и увидел, как её лицо дрогнуло. Оно изменилось. Глядя в её глаза я понял, что она смотрит на Айрин. Она близко.

— Ты только посмотри, — тихо произнесла она, — Твоя кремовая статуэтка. Видимо, детский сад её уже отпустил... Кукла, но не Барби. Танцующая балерина. Вчера выпорхнула из шкатулки с драгоценностями, вслед за оловянным солдатиком. Печально, что не сгорела в камине, и, радостно, что ничего не прихватила... Но, всё-таки...
— Дана, прошу тебя, — жёстко сказал я, собирая весь самоконтроль, подаренный мне Кеном.
— Не надо меня просить, дорогой, — тихо прошептала она, — Я всё сделаю сама.

Я не успел ничего понять, как Дана, сдержанно, не открывая рта, долго, но невинно поцеловала меня в губы... Затем, немного прикусила мою губу и отстранилась. Когда я обернулся на Айрин, она резко отвернулась, как ребёнок, сжимая пухлые губы от обиды... или боли. Я почувствовал себя козлом. И перевёл взгляд на Дану...

— Кстати, милый, меня уже немного утомляет стоять рядом с тобой... Думаю, что я пойду, постою рядом с будущими свёкром и свекровью... пусть все видят, что я — будущий член семьи, — улыбнулась Даниэль.
— Я благодарен тебе, — произнёс я искренне.

Я мог остаться наедине с собой и смотреть на Айрин. Ни на что не отвлекаясь.

— Ох, это только начало, — мило улыбнулась Дана, — Я думаю, ты будешь благодарен мне всю жизнь, дорогой, — она сделала акцент на последнем слове, и, покачивая бёдрами, пошла через толпу...

Дана по своему хороша. Она умна. Красива. Хитра.

Но я люблю... люблю её — мою Айрин. Как Дана её назвала? «Статуэткой, выпавшей из шкатулки?» А что? В этом что-то есть... Я пристально смотрю в её глаза, а она смотрит в мои. Мы точно ведём безмолвный диалог, неизвестно о чём, неизвестно зачем. Она не двигается. И я тоже. Казалось, она не дышит...

А в тот момент, когда подул ветер и поднял фату Фиби, создавая вуаль над её лицом, моё дыхание с треском раскололось.

Я понял, что хочу видеть своей невестой только её. Понял, что хочу надеть кольцо только ей...

Но всему этому не бывать. Я призывал себя с этим смириться. Назад — пути нет.

Айрин

Его глаза — моя маленькая смерть. Но я не отвожу взгляда. Он и Дана. Дана и он. Я должна была быть готова к этому. Должна была знать, что для него жизнь не стояла на месте, как для меня. Я должна была знать, что он спокойно вставал на лекции по утрам, засыпал в объятиях красивых девушек, уделял внимание, дарил страсть и нежность, обладательницей которой — всего пять лет назад — была я. И я от всего этого отказалась, сама, лично, подписала приговор, а он его утвердил, пусть и против своей воли.

Что ему моя боль? Ничего. И я даже думать не хочу о нём, но это крайне сложно, когда он стоит напротив меня, в такой торжественной обстановке и смотрит в мои глаза так, как годы назад. С особенную глубиной, остротой, присущей только его взгляду. Только его взгляду, полному страшнейших и тяжких порывов сердца, которые способны заставить за одну секунду — перестать быть равнодушной любую женщину. Эти глаза видели меня всю. Эти глаза ласкали и резали меня. Кровавая резня творилась у меня в мозгу от рьяной злости на него, на наше утерянное время, на Дану... Он встречается с ней? Как давно?.. Любит ли он её?.. Я не знаю, но его глаза смотрят на неё не так, как на меня, заставляя моё сердце биться чаще и ликовать. Заставляя меня не терять надежду, которая только зарождается в моей душе... Пока он не посмотрит на неё, как смотрит на меня — я не буду думать, что всё потеряно. Она никогда не узнает его — моего... Никогда не узнает и я убеждаю себя в этом так яростно, что добела сжимаю кулаки. Он так долго был моим... В своих мыслях, в своих фантазиях, я представляла нашу встречу — полную крепких объятий, крепкого поцелуя, крепкого, не отпускающего оргазма, а получила такой смертельный, такой запретный удар в грудь, что хотела умереть в то же самое мгновение, когда увидела его.

Она поцеловала его. Он был не против. После поцелуя он смотрел на неё: на её губы, на её глаза, на всё её лицо... И ни один мускул у него не дрогнул. Не сжалась ни одна жила. Я понимала, что он уже другой. Он не тот, кого я знала и любила, за которого была и всегда буду готова умереть... Но сейчас, в эти проплывающие минуты, он смотрит только в моё лицо. Только на меня. На одну меня! И смотрит так, что я понимаю, что никогда не любила его сильнее, чем сейчас... Горечь во рту, дымка в глазах... И где-то в далёкой, космической зоне познания, молодожёны произносят клятвы...

— ...Клянусь, — я слышу голосок Фиби, которая сияет изнутри, заставляя все сердца таять.

Это свадьба, на которой плачут. Плачут женщины, плачут мужчины... Молодые девушки, только лишь мечтающие о такой взаимной и всепоглощающей любви, которая оканчивается ни как у всех. Любви, которая — нет, не оканчивается, — а продолжается «хеппи-эндом».

Я замечаю за собой, как по моим щекам текут крупные, тяжёлые слёзы... горечи — за себя, радости — за Фиби. Адам глубоко вдыхает, смотря на свою малышку так трепетно, что глохнет сердце и произносит:

— Фиби. Душа моя, — он кладёт руку ей на щёку, — Я всегда знал, что будет так. Что я отвоюю тебя у всей вселенной, чего бы мне это не стоило. Моя вечность. Моя верность. Моя нежность. Это всё ты. Я готов кричать тобой, потому что внутри тебя — моё сердце... Потому, что внутри тебя — наш мир. Наше счастье. И до самого последнего вздоха я пронесу твой первый поцелуй. И до самого последнего вздоха, я буду дарить тебе рай. И до конца — я буду наполнять тебя собой, чтобы всем дать понять — мы не разделимы. Так захотела жизнь. Так захотел Бог. Так захотела наша любовь. Я клянусь тебе быть с тобой, пока темнота и неизбежность смерти не разлучат нас. Я клянусь быть верным одной тебе, быть опорой и поддержкой, быть твоим тылом и защитником. Быть всегда рядом с тобой — в счастье, и в горести. В болезни, и в бедности... И так — нет, не до конца, — навечно... Ибо я больше не вижу смысла без тебя — не в аду, не в раю. Я твой. Ты моя. И этот мир принадлежит нам.

Все зааплодировали ему, а затем, священник объявил их «мужем и женой». Поцелуй, объятия, ветер... И снова фата, поднимающаяся ввысь, к солнцу...
Я вновь посмотрела — сквозь неё — на Теда. Его глаза так ласково смотрели на меня, что я не удержалась и отвернулась. Это больно. И он видел мои не прошеные слёзы.

«Дура», — мысленно хаю себя я, — «Дура и идиотка. Нечего плакать. Особенно, когда он смотрит»...

По окончанию церемонии, начали танцевать мои девочки. Они летали, как пушинки, встав в два пересечённых кольца... И в это пересечение — восьмёрки, символизирующей вечность, они заключили жениха и невесту. Белые лепестки роз кидали гости, желая счастья, долголетия, здоровья... Адам и Фиби — это сказка. Я увидела самую красивую и искреннюю любовь со стороны... Любовь, которой все преграды — ерунда.

После танца девочек, я испытывала гордость, а гости прибывали в огромном восторге. Я поздравила Адама и Фиби, вручив им подарок, но и не забыла отдать Фиби подарок на день рождения Теда... Тот серый галстук, галстук, который дарили ему мать с отцом на восемнадцать лет. Он оставил мне его, как подарок. Как памятку о том дне, когда родилась новая я... И эта новая я умерла в тот день расставания. А сегодня, умерла второй раз.

Я хотела бы отдать подарок сама, но не могу. У него есть Дана и это неуместно. Этот галстук — единственная вещь, которую я хранила в своей жизни после него. После него... А жизнью ли было всё это?.. Я не хотела об этом размышлять. И просто — не могла.

После церемонии, всех гостей катали на открытых лимузинах по Сиэтлу, пока у жениха и невесты была торжественная фотосессия. Грей и Гриндэлльт сели в другой лимузин, а наша, когда-то компания, уместилась там, где я. Макс и Эва женаты. У Мэйса и Жаклин всё классно. У Яна, вообще, скоро будет малыш... Все говорили со мной, шутили, поддерживали беседу. И у всех, почему-то, были виноватые лица. Мне не хотелось видеть их такими, и я вела себя так беспечно, как только возможно.

В друзья мне порекомендовали симпатичного азиата — Кена. Он, в свою очередь, познакомил меня с очень хорошенькой каратисткой Кейтлин, с которой они познакомились сегодня, и, которую — он уже не хочет выпускать из объятий. Кейт — как она просила называть её — постоянно шутила, а её сарказм и выразительный взгляд могут заткнуть кого угодно — и Макса, и Яна вместе взятых. Мы с ней обменялись телефонами, когда она подсела ко мне, закинула ногу на ногу и открыто, при всех спросила:

— Короткое интервью — один вопрос. Можно?
— Да, — кивнула я.
— Как ты выращиваешь сиськи? — с серьёзнейшим лицом спросила она, заставив Макса, да и других парней, просто давиться от смеха.
— Я дам тебе свой контакт и мы поговорим об этом в спокойной обстановке, — подмигнула ей я.

Она согласилась.

После этого разговора, я ловила парней на том, что каждый, по очереди, разглядывает мою грудь. Мне приходилось отворачиваться и обнимать себя руками, чтобы заставить их перевести взгляд. «Вот дерьмо», — решила я про себя, — «Она пошутила, а мне отдувайся. Ну, ничего. Ты вернёшь должок, научив меня парочке-троечке приёмов карате, чтобы я могла поквитаться с одним мудаком, которого люблю и почти ненавижу из-за того, что рядом с ним Дана».

Когда фотосессия с лимузинами-кабриолетами остались позади, всех ждал торжественный ужин... Огромный торт, от которого я не отщипнула не кусочка. Я почти ничего не ела. И мало пила. Так мало, что Макс выгибал брови, а Ян крутил пальцем у виска... А Грей следил за мной, как чёртов коршун и так зло мерил глазами своих друзей, что мне становилось трудно дышать, а не то, что пить и есть.
Ближе к двенадцати ночи гремели салюты... А затем, над рестораном у озера Вашингтон закружил белоснежный, маленький вертолёт. Он был предназначен для того, чтобы бросить Адама и Фиби в незабываемый медовый месяц на Карибских островах. Когда, уже — муж с женой — поднимались по верёвочной лестнице на борт — невеста пробиралась босиком, в более коротеньком, но таком же пышном платье, а Адам лез следом — камеры и фотографы окружили их, как мухи мёд. Невеста бросила букет — и он упал в руки Дане... Она поцеловала Теда. Он её. И что-то жгло моё сердце, разрывая его напополам. А фотографы снимали это.

Фата — которую молодая жена не сняла — летела от порывов винтов и стояла столбом, то накрывая Адама, то её лицо. У них в глазах горела любовь, победа, гармония... А когда дверца за ними закрылась, а вертолёт стал подниматься выше, все гости — около семи сотен — и я в том числе, выпустили белые и розовые шары... Они летели, кружили, клубились вокруг маленького лайнера, их любви — и ничего лучше, ничего прекраснее этой картины — я не видела. Любовь, поднимающаяся до небес. Вот, что видел каждый в те секунды...

Когда гости начали расходиться, а родители с обеих сторон — решили «тряхнуть стариной и поехать в клуб», Ян предложил всей нашей компанейской молодёжи поехать в дом Флиннов. Девочка Кена поехать не смогла, так как положение её семьи, обязывало, как подобает порядочной девушке до двадцати одного года, возвратиться домой с тем, с кем она пришла.

А я... Я не хотела ехать, ей-богу, но взгляд Даны, точно спрашивающий: «кишка тонка?» — не позволил мне сказать Яну нет.

На моё удивление, все парни были со мной больше, чем обходительны. Это привело меня в нешуточное замешательство... А на смену этому, осознание того, что каждый из них хочет подразнить Грея. Ведь, он же не может на глазах у Даны провести меня под руку, как Макс, до машины. Открыть дверцу, как Мэйсон... Сидеть рядом со мной на заднем сидении, как Кен. Только зачем они это делают?.. Это пусто, глупо и по-детски. Он не откажется от Даниэль, а она от него.

У нас было две тачки — машина Грея и машина Яна. К последнему уселась его жена — Элис, Макс с Эвой и Мэйсон с Джеки. Размер его джипа это позволял.
А мы ехали вчетвером: я, Дана, Кен и он... в его машине.

Porsche пахла им. Весь салон был пронизан его ароматом. Мои пальцы нежно скользили по упругой поверхности кожаного сидения, я прикрыла глаза, откидывая голову на подголовник. Я чувствовала себя чем-то ненужным и второстепенным, и от этого мне становилось всё хуже. От его запаха, от гладкой кожи обивки, я вспоминала те мгновения счастья, где я была нужна ему. Где он целовал меня. Где он трахал меня. И никому другому не было места в том мире, который был у нас двоих.

Я насильно открыла глаза, чувствуя, что засыпаю от слабости и лёгкого ветерка, сочившегося из окна, за которым расстилалась глубокая, летняя ночь... Что было этой ночью пять лет назад?.. Страсть, огонь, крыша, кровать, окно, пол... Сегодня, ведь, и мой день рождения. День рождения женщины, которая любила, теряла и страдала.

Мои глаза наполняются слезами, я хочу дать себе пощёчину, но лишь плотно закрываю глаза... Моя голова падает на сильное, тёплое плечо Кена, ища в нём хоть какую-то опору. Другой парфюм, другая мускулатура... Плевать на всё.

Сквозь дремоту, я вновь чувствую взгляд, прожигающий до костей, но не отрываюсь от плеча его друга.

— Отдохни, Айрин, — шепчет мне Кен, — Нам ещё пить и пить.

Я широко улыбаюсь ему, не открывая глаз. Внезапно — машина тормозит так резко, что Кену приходится схватить меня и прижать к себе, чтобы я могла избежать толчка вперёд и удара головой о передние кресла.

Придурок Грей! Чёрт бы его побрал!

Я осторожно открываю глаза, не торопясь выбираться из рук Кена. Глаза Теда зло блестят в зеркале заднего вида, брови сведены над ними, как грозовые тучи над морями.

— Хватит зажиматься, Кен, — шипит он, оборачиваясь к нам; я замечаю Дану, иронично улыбающуюся, с трудом сдерживаюсь, чтобы не показать этой парочке фак, — Помоги мне. Я не знаю, как выехать отсюда.

Кен отпускает меня, тепло улыбаясь; позже, переводит жёсткий взгляд на Грея.

— Нечего тормозить, будто мы над пропастью, Тео, — Кен выбирается из машины.

Незаметно для тех двоих, хитро улыбается и подмигивает мне.

— Дана, садись назад, — говорит ей Грей, — Я уступлю Кену место и сяду рядом с ним.

— Милый, у меня начинается морская болезнь на заднем сидении, — жалобно произносит Дана, — Может, сядешь ты?..

Грей переводит взгляд с Даны, через зеркало, на меня. С секунду мы обмениваемся током — и он поспешно вылезает из машины.

Правильное решение. Если бы рядом со мной села эта стерва и у неё началась рвота — я бы не позволила ей испортить моё платье, заставив захлебнуться ужином.

Тед открывает дверцу машины справа от меня, быстро занимает место, так же, как и Кен водительское. Я отворачиваюсь от Грея, смотря в окно. Свет в салоне гаснет, я слышу, как заводится мотор.

А ещё, чувствую, как завожусь я. Предательское тепло оттого, что он так близко, разливается внизу живота. Кровь кипит, губы сохнут и я, не в силах терпеть эту дурманящую пытку, отодвигаюсь от него дальше. Платье скользит по коже салона, я вдавливаюсь в дверь, как будто рядом со мной убийца... Он — мой личный убийца. Моё наваждение. Я не могу с ним сейчас, но и без него больше не смогу...

Машина резко и быстро двигается с места, за стеклом всё проплывает, жизнь мчится перед глазами — я понимаю, что лишаюсь опоры... Дверца открывается! Ещё немного — и я бы выпала из машины, но Грей стиснул моё запястье, и матерясь самыми грязными словами, притянул меня к себе. От шока и ужаса, я задыхалась.

Снова визг тормозов, тёплые руки Грея на моей талии и его басистый крик:

— Ублюдок, твою мать! Кен, сука, я говорил, что надо блокировать двери! Айрин чуть не выпала, ты мозгами чертыхнулся?!

Я жмурюсь от страха, Тед кипит от раздражения, по нему проносится молния... Она, как ветрянка, через воздух передаётся мне в кровь. Ужасная неловкость, но вместе с тем счастье, заставляют меня прикусить губу, чтобы спрятать улыбку... Я пользуюсь слабостью и утыкаюсь носом в его плечо, глубоко вдыхаю его запах, понимая, что не в силах открыть глаза... Моя голова обессиленно падает на его грудь.

— Она отключилась, — констатирует Грей.

«Да, конечно... Вообще-то, я просто хочу хоть недолго подышать тобой, лёжа на твоей груди».

— Заблокируй двери и езжай дальше, — зло говорит Кену Грей.

Я сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться, продолжая вдыхать его аромат. Машина двигается, а грудь Теда, медленно опускается и опадает. А ведь так могло быть всегда, если бы он не начал встречаться с Даной... Всё могло быть, но не будет.
Тёплые, такие знакомые пальцы накрывают мою спину, он нежно водит рукой вниз и вверх. Хочу спросить его: «О чём ты думаешь?», но не хочу сдавать себя. Хочу дольше насладиться этими сладкими и горькими минутами невозможного. А чтобы с ним было, если бы я всё-таки выпала из двери и разбилась насмерть?.. Не могу представить, потому что не могу подумать о том, что он может быть рядом и не спасти меня. Это невозможно.

Так же — невозможно коротко — продлились минуты моего счастья. Вскоре, мы приехали, но я не хотела и не могла «возвращаться в сознание». Не хотела «приходить в себя». И когда настала секунда выходить из машины, Грей взял меня на руки и понёс в спальню — как я слышала — в комнату Адама. На всеобщее непонимание о том, что случилось со мной, чрезвычайно вовремя отреагировала Дана, за что Грей любезно шепнул ей «спасибо», держа меня на руках. Я хотела впиться пальцами в этого кардинала и расцарапать всю его спину от ревности. Но трепет сковывал моё тело — я вся, абсолютно вся была в его власти, я тонула в этих сильных, тёплых руках с головой.

Когда он достиг назначенной комнаты, он долго стоял, не отпуская меня. Вряд ли, он искал кровать. Вряд ли, он затупил и не знал, как меня положить... Я чувствовала его взгляд всем своим существом. Волосами, бровями, веками, губами и... грудью. Он укладывал меня на кровать так нежно и медленно, точно... точно я его грёбаная-малышка-стерва Даниэль. Уложив меня, он не торопился уходить. Он смотрел на меня, заставляя сердце ёкать, глохнуть, трястись в груди... И это тепло — мягкое и обволакивающее тепло начало сводить меня с ума, когда он наклонился к моим губам... И с каждой секундой, он был всё ближе, ближе, и ближе... Не всё потеряно!.. Чтобы убедиться, что это не сон, я резко распахнула глаза. Грей сглотнул, немного отстраняясь от меня.

— Что происходит? — хотела я выговорить ровно, высоко и эстетично.

Но хрип меня предал.

Теодор

— Ничего, — отвечаю я таким сиплым голосом, точно у меня грипп.

На губах Айрин проскальзывает улыбка, но она вновь хмурит красивые брови.

— Приехали, — прочистив горло, сообщаю я.

Мы выходим из комнаты вдвоём. Я следую за ней шаг в шаг, как на привязи. Меня тянет магнит внутри неё...

Я чувствовал, как горит её тело. Я так хотел поцеловать её!.. Но она очнулась раньше. Проклятье. Всё у нас с ней слишком сложно и слишком далеко от прекрасной сказки.

Внизу уже было весело и шумно.

— Почему так быстро? — попытался шутить пьяный Ян, стрельнув в меня глазами, — Теодорро, нынче, уже не тот?

Дана напряглась. И Айрин. И я тоже.

— Тупая и пьяная шутка, — плюнул я, — Не стоит говорить того, за что потом будет стыдно.
— Мне? Стыдно? Пф-ф, Грей, я тебя умоляю, — протянул Ян, играя бровями.

Я проигнорировал его, уместившись рядом с Даной и сцепив руки в замок. Макс приступил разливать алкоголь: дамам — вино, мужчинам — виски. Айрин села напротив, между Кеном и Эвой. Я наблюдал за лёгкой рукой Родригеса, разливающей пьянящую жидкость в бокалы. Когда очередь дошла до фужера Айрин, он встал со своего места, подошёл к ней со спины и нагнулся над её ухом.

Но, сука, я видел, куда смотрели все его глаза. Придурище.

Он что-то говорил ей, не торопясь наполнять бокал, Айрин было неловко, но она мило и сладко дарила ему улыбку и — свой особенный — глубокий, сияющий взгляд сапфировых глаз. Всё было как в замедленной съёмке, в очень плохом фильме.

Я не мог больше этого выдержать. Я думал, что поседею от ревности в эти мгновения. Наплевав на всё, на приличия, на Дану, на мнения, я резко выхватил бутылку из рук Макса и наполнил бокал Айрин.

— Грей, твою мать! — негодовал Макс, — Какого чёрта с тобой происходит?!..

Заткнись, сука.

— Ты знаешь, что льющую руку не меняют?! — спросил он.
— Вино бы закипело, пока ты наливал, друг, — сквозь зубы прошипел я.

За столом повисла неловкая тишина. Все смотрели на меня, как на инопланетянина. Бесит. Я опрокинул бокал виски, ни с кем не чокаясь. А потом, все выпили, соединив бокалы без меня.

Айрин скривилась, сделав глоток. Ян участливо произнёс:

— Что, крошка, не нравится вино?

Крошка. Так могу называть её только я... Мог называть.

— Я люблю малиновое, — произносит Айрин, — Виноградное... Нет, это уже давно не мой вкус.
— В кладовке есть малиновое — какого хочешь года, вплоть до сорок шестого, — выгибает брови Ян, — Только лежат на стеллаже, который... прям-таки высоко. Их там на выбор — до хера, — смачно тянет он, — Кто тут у нас высокий самый?.. Грей. Достанешь девушке винца? — выгнул он бровь.
— Конечно, — кивнул я, посмотрев Айрин прямо в глаза.

Она улыбнулась мне, судорожно сглотнув.

— Ты знаешь где у нас кладовка, — поднял брови Ян, потом перевёл взгляд на мисс Разлюбившую Виноградное Вино, — Айрин, иди с ним. Выбери любую, он достанет, — подмигнул он.
— Это обязательно? — спросила она, нервно косясь на Дану.
— Обязательно, — ответил я, — Я не собираюсь ходить по триста раз.

Айрин сжала губы и резко поднялась с места, погремев стулом.

Я бешу тебя, детка?Возможно, это всё и есть начало?..

— Веди, — бросает Айрин.

Я иду впереди неё в сторону погреба, а она следом. Мы входим в тёмную зону цокольного этажа и, к своей печали, я обнаруживаю, что забыл, где находится выключатель. Я примерно помню, как дойти... В детстве, играя в доме Флиннов в прятки, мы с Яном всегда там прятались. Иногда, мы позволяли себе такое баловство, как дегустацию вина.

— Здесь так темно, — почему-то шепчет она, — Ты поэтому застыл? Боишься призраков подвалов?
— Мисс Уизли, я пропускаю вас вместе с вашим остроязычным нравом вперёд, — шиплю я.

Айрин осторожно, медленно проходит мимо меня и задевает меня задницей. Сучка. Она и так возбуждает, а в темноте...

— Я нашла дверь, — говорит она.
— Открывай, там вторая Америка, Айрин Колумб. Кладовка в этом доме одна.
— Представь себе, но я в этом доме в первый раз.
— Хватит потрошить словарный запас, открывай.
— Хватит командовать. Вряд ли, Дана позволяет тебе помыкать собой. Так вот, я тоже придерживаюсь подобного, — язвит Уизли.

Я хочу схватить её и затрахать до смерти, но вместо этого наваливаюсь на дверь и открываю её. С ней всегда были проблемы. И с Айрин, и с дверью тоже. Она то не открывалась, то не закрывалась. Благо, здесь вечно горит свет. Даже, наверное, когда солнце погаснет эта пыльная лампа будет освещать дорогу людям. Не желая уступать друг другу, мы входим вдвоём. Айрин задевает ручку локтем и она захлопывается.

Чёрт, очень надеюсь, что они её починили и она... Сука. Я поджимаю сильнее, но дверь не двигается с места. Так и знал. Нам отсюда не выбраться. А я возбуждён, а я люблю Айрин, а она близко и если чудо не свершится, я трахну её.

Бля, держи себя в руках, Грей. Ори на неё. Поможет.

— И, что ты сделала? — шиплю я.
— Я сделала?! — Айрин таращит глаза.
— А кто? Я, что ли?.. Ты захлопнула дверь!
— Что?! Это ты заходил последним! И шёл так медленно, как черепаха!
— Я — черепаха?!
— Но не я же!
— Ты нарываешься? — рычу я.
— Я?.. Да я вообще молчу. Ещё не хватало спорить с таким придурком, как ты...
— Если бы не «такой придурок», ты бы расчистила носом асфальт.
— Если бы не «такой» — плюс — «ревнивый придурок», машина бы не встряла!..
— Что?..
— Что слышал!

Айрин резко разворачивается от меня к двери, ударяя в неё кулаком.

— Как нам теперь выбраться отсюда? Зачем я пошла с тобой?..
— Ты хотела малиновое вино, помнишь? Так вот, в виски я разбираюсь, а в винах всегда разбирались женщины, с которыми я проводил время, — вытягивая шею, говорю я.
— Проводил время? — она щурится.
— Проводил время.
— Типо, трахал?
— И это тоже.
— Я полюбила малиновое вино, потому что один мой близкий друг...

Что, блядь?!

— Твой друг?
— Да.
— Близкий?
— Не перебивай меня! Чёрт, дай мне договорить...
— Нет! — ору я.
— Что?!
— Мы говорили о близком друге.
— Я уже жалею, что произнесла эти слова...
— Жалеешь, что начала говорить правду?. По моему, я многого не знаю.
— Будешь лучше спать.
— Это никак не влияет!.. Я ничего не знал о тебе и...

Я осёкся, понимая, что сболтнул лишнее. Язык мой — враг мой.

— И? — шепчет Айрин.
— И не мог спать, — правда сама стекает с губ.

Айрин закрывает лицо руками, медленно потирает раскрасневшиеся щёки и проводит пальцами сквозь кудри... Немного хрипло, потеряно и обессиленно, она смеётся.

— Мы орём всякую чушь, — плюю я.
— Не спорю, — выдыхает Айрин, — Всё это пустое. Ни в чём сейчас нет правды. Мы как кошка с собакой, мы как подростки... Нет, как дети. А между тем, мы взрослые люди, которые...
— Взрослые люди, — перебил я, — Да. Так точно. Взрослые люди, которые лгут друг другу, которые хотят разобраться в том, что чувствуют... Но фишка в том, что в чувствах не разбираются. Ими живут. Разобрать можно правило, теорию, уравнение... То, что связано с наукой. А чувства... Это другое. У них своя правда.

Айрин хмурится и тяжело сглатывает.

— И в чём эта правда? — шепчет она, откинувшись спиной на стеллаж.
— И эта правда в том, что., — я делаю шаги ближе к ней, улавливая неровное дыхание, — правда в том, что рядом с тобой мне тепло, а вдали, как в склепе... Правда в том, что когда я увидел тебя, я подумал, что...
— Что?.. — в её глазах застыли слёзы.
— Я ублюдок, который хочет начать всё сначала. Но который понимает, что это сделать нельзя... Но правда в этом. И я хочу забыть о «можно» и «нельзя», когда ты так близко. Ты так пахнешь, что пьянишь...

Её губы, её лицо, всё так близко ко мне!.. Чего я жду, чёрт возьми?!..

— Тед... пожалуйста... Не надо, — она отворачивается, выставив руку вперёд, — Нужно достать вино...
— Я уже пьян, — хриплю я, — Очень пьян.
— Это не опасно? — её глаза с холодом, без волнения впились в мои.
— Что? — бросил я резко, — Что я одурманен тобой? Или что меня сводит с ума твой ровный голос?

Меня чертовски бесила её наигранная инфантильность.

— То, что мы здесь одни? — Айрин ехидно улыбнулась, — Наверняка, твоя озабоченная подружка с ума сходит.

Хочет поговорить о Дане?.. Вот дерьмо. Я стиснул зубы и нагнулся к её лицу.

— Мисс Уизли, вы просто прелесть. Так отъявленно переживаете. Вы знаете, что вы не только дьявольски сексуальна, но и ангельски мила? — я выгибаю бровь.
— Вы мне льстите, мистер Грей. Поберегите своё красноречие для...
— Знаете что, мисс Уизли? — резко оборвал её я, — Боюсь показаться грубым, но я б вас трахнул.

Айрин расширила глаза, сжав губы. Но её плечи передёрнулись. Её грудь стала опускаться и подниматься всё чаще. В её лице — гнев, ярость, страсть и... самый настоящий голод.

— Ты извращенец, — зашипела она, загибая пальцы, — сексуальный маньяк, хам, грубиян, грязный развратник и...
— И? — подтолкнул её я, когда она прервалась, задыхаясь от злости.

Она молчала, ведь я приблизился к ней так близко, что чувствовал тепло, исходящее от её тела.

— Пальцы закончились, мисс Уизли? — усмехнулся я, — Хочу напомнить, что у вас есть вторая рука...

Я наклонился к ней, аккуратно провёл носом по её щеке. Пьянящий аромат окутывал меня, я знал, что теряю контроль; знал, что если я сейчас её поцелую, я буду готов убить себя, если не верну её обратно... Ох, Боже, какие мысли витают вокруг моей головы.

— Эта вторая рука, мистер Грей, оторвёт ваши яйца, если вы сейчас же не остановитесь, — она старалась, чтобы её голос звучал прямо, но он так и напоминал сучку во время течки.

Охрипший, сладострастный, желающий стонать, а не говорить.

— Угрожай как угодно, цыпа, — ухмыльнулся я, — Я знаю тебя, Айрин. Очень. Хорошо. Знаю. Ты влажная, грязная, лживая девочка... Ты настолько плохая девочка, что я чувствую себя Спартаком, желающим покорать тебя и погрузиться во все твои щели, — Айрин громко ахнула, когда моя ладонь легла на её шею и припечатала её голову, а позже — и всё её тело к стене, — Ты течёшь, малышка. И не отрицай. Иначе я сниму с тебя твои трусики и подброшу к потолку. Они прилипнут и ты убедишься, насколько я прав, — мой голос спустился до хрипа, член бился в ширинку, а рука сжимала эту нежную шею, на которую мне так хотелось сейчас нанести свои следы...

Я сошёл с ума. Это был передоз наркотиком... Амок.

— Я, — выдохнула Айрин, протягивая руку к моему члену, спрятаному в брюках, — Сейчас лишу тебя твоего... приличного размера мозга...

Она расстегнула молнию и одним пальцем, царапая мою кожу ногтем, начала двигаться по направлению к моему возбуждённому, как она выразилась, «мозгу».

— Маленькая сучка, — плюнул я.
— Ты так вдумчиво и умело им пользовался, — ухмыльнулась Айрин, впиваясь ногтями в кожу паха, я еле сдерживал рык, — Как вставлял... слово, так у меня искры из глаз сыпались. Я это прекрасно помню и буду счастлива лишить Дану удовольствия пользоваться твоим... интеллектом.
— Я... это моя очередная ошибка, — горячо шепчу я, — Я готов признать вину...
— И этих ошибок было очень много, — Айрин стиснула мой член в своей руке и прищурилась, — Можешь исповедаться перед тем, как я оторву...
— Я ошибался! Я сотню раз ошибался... Я ошибся, когда ушёл... когда ты сказала мне, что убьёшь себя, если я не уйду. Мне нужно было сломать дверь, уговаривая жить со мной, упасть пред тобой на колени... А если бы не получилось, то убить и себя тоже. Даже раньше, чем ты бы сделала это с собой, — рычал я, — Потому что это время — не было жизнью, Айрин. Не было. Это было мучительное, болезненное существование для меня... Я знаю одно: если ты умрёшь, я умру раньше... Потому, что живой я и без тебя — невозможно.

Айрин убирает руку от моего паха, а моя ладонь соскальзывает с её шеи на грудь... Она прикусывает губу, но хрипит:

— Умоляю... убери руку.

Я отстраняюсь от неё, точно меня окунули в холодную воду. Отворачиваюсь от неё, застёгиваю ширинку и сдерживаюсь, чтобы не зашипеть от боли и злости на себя. Бля, я чуть ли не изнасиловал её.

— Прости, — хриплю я, оборачиваясь, — Я не должен был сейчас так...
— Назад пути нет, — качает головой Айрин, — Мы перегнули. Мы опоздали на пять лет. И всё. Это всё... Это наша яма, из которой не выбраться. Наша личная захлопнувшаяся кладовка. Выхода нет.

Это был удар в моё сердце. Или я снова допускаю ошибку, не опровергая это?!..

Внезапно, дверь резко открывается — я дёргаю Айрин за запястье в свою сторону, чтоб её не прибило. И она так прижимается ко мне, что всё внутри меня оживает... Её губки прижимаются к моей шее, соскальзывают на ворот рубашки, и она медленно отстраняется... Она сейчас, точно, попрощалась со мной.

— Почему же? — спрашивает обнаружившая нас Дана, — Выход всегда есть, кукла. Не стоит так трагично. Пока есть те, кто по эту сторону — существуют и те, кто по ту. Изнутри эта дверь не открывается. Ян три минуты пытался убедить меня, что ты прекрасно об этом знаешь, мой любимый?

Айрин смотрит на меня с таким презрением, что мурашки бегут по коже.

— Малышка, — обращается к ней Дана, — Ни на что не рассчитывай. Он — не просто мой парень... Он — мой будущий муж.

Я закрываю на секунду глаза, отворачиваясь от Даны, а затем поднимаю взгляд на Айрин. Её глаза полны такой боли, что сердце во мне замирает.

— Ты самый последний подонок, — шипит она, — Вы достойны друг друга, — она не позволяет голосу дрогнуть, но её глаза наполняются слезами.

Простояв две секунды, она срывается с места, желая уйти из подсобки как можно скорее...

Я в три шага догоняю её и хватаю за запястье, заставляя её обернуться. Её глаза полны безумной, колкой ярости и боли, она, что есть силы, даёт мне леща...

— Будь счастлив, ублюдок, — рычит она, уносясь на каблуках прочь.

Я стою, как вкопанный.

— Эта истеричка не достойна того, чтобы ты бегал за ней. Не достойна, чтобы у вас там не было за закрытой дверью, — ледяным голосом произносит Даниэль, — Я ухожу...

Она обходит меня, боль в сердце оттого, что назад — пути больше нет, ломает мою грудь.

— Дана, — я заставляю её, мерно вышагивающую вперёд, обернуться, — Между мной и Айрин ничего не было «за закрытой дверью», как ты выразилась. Всё в прошлом. И дверь туда плотно закрыта.
— Была закрыта. Но ты вновь встретил её... И я чувствую сквозняк недоверия, озноб от помады на вороте твоей рубашки и тошнотворную стужу от запаха её духов. Я думаю, что... что я тебя ревную, — её глаза блестят нездорово и тускло.
— Не надо, — пересилил себя я и положил руки на её щёки, — Не надо... Я ведь рядом.

Мне было холодно касаться её, холодно наклоняться к ней и припадать губами к камню...

А Айрин...

Она ударила меня — и это было, как поцелуй...