Лучик

Когда трель будильника уже заполнила всю голову и стала вызывать тошноту, Роман открыл глаза. Солнце освещало комнату так, как может только в шестнадцать лет: когда нужно бежать на последние майские уроки, вести которые никто уже не будет; когда во дворе ждут ребята и бутылочка холодного пива, которое купил кто-то из взрослых друзей; когда всё так ново и заманчиво, что хочется обнять весь мир. На круглом животе Романа дремал котенок. Одна лапка свешивалась вниз и слегка дрожала от ветра. Вместе с ним в комнате шарили нежные лучи, просачивались сквозь шерстку лучика, как тонкие женские пальцы. Но тут что-то кольнуло под сердцем. Будто предчувствие. “Что-то не так...” Роман вспомнил о своем сне и поежился, несмотря на теплое утро. “Это же сон. Просто сон. Она не злится, она не может там злиться... Она должна быть рада за меня... Это все дурацкая мигрень!” Через несколько минут толстяк успокоился, переложил крохотного Лучика на постель и встал. Котенок потянулся и зевнул, показав тонкий, как розовая ленточка, язык. Толстяк погладил малыша, и тот заурчал, свернувшись клубочком. Еще пару минут Роман поглаживал костлявую серую спинку, и вдруг неожиданно почувствовал, как глаза наполняются слезами. “Как же похож. Удивительно даже. Но Лучик был рыжим... Точно рыжим. Может, рыже-серым?” Роман нахмурился, пытаясь вспомнить любимого кота, который был у него в первом классе. “Я же точно помнил... Если даже захотел бы, все равно бы не смог забыть. Всю эту кровь...” Толстяк уронил лицо в ладони и сидел, слушая тихое урчание.
Через пару минут Роман встал и пошел на кухню, волоча отбитую вчера о дверь ногу, - есть хотелось зверски. И только на пол пути по пыльной прихожей он заметил, что чувствует себя таким свежим и отдохнувшим, каким не был уже давно. Особенно после мигрени. Да, нога поднывала, а кое-где и резко постреливала, но это не было ушибом сорокалетнего толстяка. Это была травма семнадцатилетнего крепкого парня, который мог получить ее на футболе, например. Роман включил сине-ржавый чайник, нарезал хлеб и смазал его маслом.
-  Уходи.
Роман вздрогнул. Он обернулся вокруг себя, крепко держась за промасленный нож. Никого. “Может, это от мигрени отголоски?!”
- Будет поздно.
Голос стал тише. Роман сглотнул ледяную слюну и подошел к окну - казалось, звук шел оттуда. На тоненькой полоске подоконника, за черной решеткой, паслись жирные голуби, которых историк часто подкармливал. А еще там сидел кошка. Песочная красавица с серыми, почти прозрачными глазами грустно смотрела на Романа. “И ее еще согнать собирались! Такая несчастная... Может ее бросили?” Роман достал немного оставшихся со вчерашнего дня пельменей и приоткрыл окно.
-  Кс-с... Ну давай, милая, я тебя покормлю.
Кошка зашипела и спрыгнула с подоконника. “Эх, запугали совсем животное...” Роман заметно погрустнел и почувствовал, что есть совсем расхотелось. “Что ж, может быть, хоть похудею. Н мешало бы килограмм двадцать скинуть, а то пузо уже быстрее меня в класс заходит” Роман с поникшей головой подошел к зеркалу в коридоре и замер. Пресловутого пуза не было. Да, он все еще был толстым, даже скорее плотным: не было выпирающего живота, не было тройного подбородка, а из-под опухших, мясистых щек, прорезались ярко-зеленые глаза.
- Это еще что...как так?... я же... - Роман тронул руками щеки, провел по подбородку и заглянул в незнакомые глаза. - Что ж, видимо, так сработала вчерашняя рвота. Или стресс. От стресса худеют же.
Роман и не заметил, как в комнату вошел Лучик. Он довольно осмотрел Романа, махнул худосочным хвостиком и потерся о похудевшую ногу с огромным фиолетовым синяком. Историк даже не сразу ощутил прикосновение. Котенок заурчал громче. Роман улыбнулся, взял его на руки и показал пальцем на зеркало.
-  А ты не знаешь, что это со мной случилось? - огненные глаза смотрели на него и хитро, и непонимающе одновременно, - всё у нас налаживается, наверное. Тут Роман заметил кое-что странное: лапки Лучика были перемазаны чем-то красным. - боже мой, что с тобой случилось? Ты поранился? - котенок безразлично смотрел на историка. Роман почувствовал себя неуютно, даже неловко, будто влез в чужое дело. Он поставил котенка на пол и вышел из комнаты.
Когда Роман запирал квартиру, то неожиданно понял, впервые за десять лет по-настоящему замерз: ледяной подъездный воздух забирался под ставшие широкими штаны, покрывал мурашками ноги и тут же вылетал обратно. Историк дрожал и все не мог понять - от холода или от восторга? Вопрос был сложный. Сегодня утром, проделывая в ремне дырку старым карандашом, Роман переживал - слишком уж быстро он похудел, не болезнь ли это? Но сейчас понял. Это шанс. Пусть со стороны ничего потрясающего с ним не случилось - каких-то десять килограммов на таком толстяке роли не сыграют. Но для Романа это был огромный шаг. Это было начало новой жизни. Настоящей.
Обернувшись, он увидел Альбину. Она стояла у двери, уронив руку с ключом на сиреневое платье и даже не пыталась скрыть, что рассматривает Романа. Заметив на себе насмешливый взгляд, все же слишком добрый, чтобы обидеться, она смутилась. На бледных щеках вдруг распустился нежный персик румянца, а глаза распахнулись и заблестели, как два маленьких чистых озера.
-  Ой, вы меня напугали! - женщина чуть отступила назад, изобразив испуг. Выглядело это очень неестественно, но мило.  - сегодня, вижу, вместе не опоздаем! - по губам пробежала улыбка.
-  Очень надеюсь! - Роман чуть не вздрогнул от неожиданной глубины и громкости своего голоса.
Он осмотрел ее с головы до ног, не сдерживая снисходительной ухмылки. “Забавная она, конечно. Как маленькая девочка.” Альбина Игоревна слегка нахмурилась и пошла к лифту. И тут случилось что-то совсем странное. Роман стоял у квартиры и не мог оторваться от вида ее бедер, которые при каждом шаге крепко обтягивало светлое платье. Он глянул вниз и тут же покраснел. “Господи, мне же не шестнадцать...” Стыдливо семеня, Роман пошел по лестнице.  Альбина Игоревна тем временем рассматривала румянец в грязном зеркале лифта, то и дело удивленно вскидывая брови. Глаза ее блестели. Роман выскочил из подъезда и попал сразу под десяток осуждающе-грустных глаз. Бледные и постные лица, похожие на разрезанные картофелины, пригвоздили историка к месту. На лице Романа выступил пот. “Хоть бы он упал, пожалуйста, только не сейчас”. Как можно осторожнее Роман посмотрел вниз и выдохнул - всё в порядке. Среди одинаковых лиц он заметил что-то знакомое. Алена. Та самая пьяница. Сейчас она выглядела трезвой, но какой-то исхудалой и серой. Желтые пакли волос висели перед глазами, а синеватые губы беспрестанно дрожали. Зрачки, не мигая, устремились в одну точку. Они смотрели на маленький гроб. Роман шумно сглотнул, подошел к крошечному коричневому ящичку, похожему на те, в которых хранятся фрукты. На белоснежной ткани серело лицо маленького Димы, сплошь усыпанное царапинами и прыщами. К горлу историка вдруг подступила тошнота, а покрытый рытвинами асфальт стал ускользать из-под ног. Пробормотав что-то нечленораздельное, он зашагал к остановке. Осуждающие взгляды провожали его, пока он не скрылся за углом. Еще один взгляд, решительный и злобный, он не заметил. Из окна своей кухни.
Руки Романа не переставали трястись еще несколько минут. “Черт, только не паническая атака, только не сейчас”. Мышцы груди неумолимо сжимались, а по спине потек пот.
- Только не сейчас, пожалуйста, только не сейчас, не сейчас, не сейчас...
Историк не замечал, что шепчет свою молитву вслух - это было неважно. Мир сжался до крошечной, но самой страшной катастрофой, которую он мог представить - до собственной смерти.
Страх появился у Романа после смерти матери. Он терпеливо стоял у гроба и смотрел на желтые завитки у серого лба; передавал улыбчивому дяде Мише бутерброды на поминках, заказывал племянницам такси... А потом, во одиночестве грязной ванной он вдруг заметил родинку на плече. Маленькую, темную, с бахромистыми краями. Через пару часов он уже лежал на полу, рыдая и шепча что-то неразборчиво-жалкое. Утром родинка оказалось ровной и абсолютно коричневой, но страх остался, прикидываясь то резью в желудке, то ноющей болью в глазу. Боль эта, слабая, но навязчивая, запирала Романа дома, лишала друзей и интересов; заставляла плакать, ненавидеть себя и плакать вновь. Однако сейчас он вдруг почувствовал, что туман чужих похорон начал рассеиваться. К автобусной остановке прибыл клокочущий, облупившейся-синий автобус, но Роман пошел прочь. Он шел быстрее и быстрее, пока не побежал трусцой вдоль солнечного тротуара. На улице было пусто, и Роман, совершенно не стесняясь, улыбался во весь рот. Через пятнадцать минут он уже стоял у больнично-зеленых школьных ворот. Он втиснулся в узкий проем решетки - ,оставалось еще полчаса до начала занятий, и ворота никто не открыл, - и почувствовал, как уголки губ привычно опускаются к подбородку. Он взглянул на свой одинокий кабинет и замер. Новый директор. Прямо в кабинете. Вадим Константинович стоял прямо у стола историка, в окружении отчетов, журналов и ежедневников, которыми был забит весь секретно-учительский шкафчик Романа.  К горлу подкатил ком, и историк вдруг почувствовал себя таким униженным и уставшим, что у него закружилась голова. Хотелось растечься по асфальту, как лужа жира, проскользнуть в канализационный люк и навсегда осесть там зловонной грязью, по которой изредка шныряют откормленные крысы. Остроносое лицо повернулось и впилось глазами в историка. Во губам директора скользнула легкая улыбка. Роман почувствовал, как в груди нарастает волна гнева, давит на ребра и заставляет идти вперед. Он быстрыми шагами направился в школу.
Бледный, с красными пощечинами румянца, Роман влетел в двери. Охранник встретил его неожиданно широкой улыбкой и пробурчал что-то опитимистично-любезное, но историку было не до этого. Он едва коснулся морщинистой руки и рванул вперед. По вискам тек пот, заливался в воспаленные глаза, жег уставшую роговицу. Роман остановился и вытер рукой соленые ручейки. На ладони забелели мокрые белые волоски. “Кошка... Точно, кошка! Неужели, ему разрешили здесь животное оставить?”. Роман почувствовал, как в груди будто крутится какой-то пупырчатый, твердый комок и жалит, жалит, жалит: “а дед теперь в любимчиках”, “думал, у тебя друзья тут есть”, “это только тебя здесь все ненавидят”... Гнев Романа стал истончаться, оседать на костях, и уже через пару минут превратил историка в привычное усталое месиво. Роман бежал вверх по лестнице, и с каждой секундой он становился все старше и грузнее, ноги заплетались, а сердце испуганно клокотало. “Зачем я это делаю? Я просто опозорю себя... Я не смогу ничего ему ответить.” Тут Роман почувствовал легкое прикосновение чего-то мягкого к руке и на секунду потерял равновесие. “Какого?...” На ладони белели шерстинки. Роман поднес руку к глазам и стал рассматривать шерсть, сам не зная зачем. Что-то будто приковало его к месту, заставило разглядывать серебристо-белоснежные переливы тоненьких светлых полосок. Минуты три он стоял на лестнице, будто в анабиозе.
- Черт! - Роман вдруг вспомнил что-то и рванул с места.
Через пару секунд он уже вбежал в свой поруганный кабинет с туповатым выражением ярости на лице. Толстые кулаки неловко сжались, а на широком лбу забилась бешеная жилка, сдавила что-то внутри и заставила трусливого Романа превратиться во что-то неуправляемое и не особо воспитанное. Абсолютно красный от злости историк толкнул скрипучую дверь. Обиженная, она со всей силы оттолкнулась от стены, потеряв пару деревянных косточек, и устремилась прямо в толстую руку Романа. Историк сдавленно взвыл и сжал отбитую руку. Дверь получила резкий пинок. Роман нервно огляделся. “Только бы не он, только не он...” Роман уловил какое-то движение в конце класса и устремил туда гневный взгляд. В углу сидел мальчик и сосредоточенно складывал бумагу. Эпизод с дверью, казалось, мало его удивил.
-  Витя? Что ты... тут делаешь? - свирепый взгляд историка понемногу усмирялся, и становился всё более глуповато-мутным.
-  Здравствуйте! - на мужчину взглянули два светло-карих огромных глаза с желтоватыми искорками, - я хотел занести вам карты, которые вчера брал для работы. - мальчик полез в рюкзак тонкими бледными руками. На его шее качнулся огромный, красно-оранжевый камень на ржавой цепочке. “Как он на своей цыплячьей шейке этот огромный булыжник вообще удерживает?”. Камень был неровным, покрытым пробоинами и наростами. На первый взгляд казалось, что его вытащили прямо из лужи, но все менялось, когда на него попадал свет: тоненькие тропинки внутри камня загорались, стекали по кривым краям золотистым потоком огня... Витя посмотрел на Романа, и того поразила схожесть глаз Вити с этим камнем - такие же коричнево-огненные, гипнотические, настоящие...
- А, конечно... Ты можешь не возвращать, у меня есть еще... - пролепетал историк.
- Нет. - лицо мальчика стала серьезным, - мама вчера купила мне все, что нужно. - он сжал в кулачке камень и внимательно посмотрел на Романа. Брови его нахмурились, и Роман против воли почувствовал страх.
- Витя... Твой кулон... Он такой необычный, из чего он сделан?
-          Это обсидиан. - мальчик ослабил хватку, показав Роману край камня. - мне подарила его мама. А ей бабушка. Дедушка был очень зол... - Витя печально опустил голову, и Роман пожалел, что затронул больную тему.
- Он, наверное, от чего-то оберегает?
- Да. - лицо мальчика стало таким сосредоточенным, что прибавило ему как минимум пять лет возраста. - он защищает от превращения. Защищает тело от гостей.
Историк успел лишь приоткрыть рот, но мальчик уже вышел в коридор. Роман решил не обращать внимания, на сказки Вити - надо же как-то развеять тоску от дома. “Эх, Витя... Ничего мама тебе не купила. И не купит. Ни карт, ни красок, ни-че-го.” Роман грустно вслед уходящему мальчику. “Родителей не выбирают, но как же его жалко. Мальчишка то умный, способный. Странноватый , конечно, но это ничего”. Для своих одиннадцати Витя был невероятно решительным и стойким человеком: не пугал его ни жестокий отчим, ни припадки вечно пьяной матери, ни злые дети. Пока одноклассники проходили миссии в играх на своих блестящих мобильниках, он каждый день сам в них попадал: не попасться отчиму - убежать до пяти вечера через окно, не наткнуться на бред матери - перевести тему на учебу. Дети его особенно не любили. Как-то, когда тихий Витя впервые появился в классе и уткнулся своими огромными глазами куда-то в пол, ребята еще с интересом и каким-то исследовательским энтузиазмом рассматривали его густой, кудрявый затылок. Местный великан Леня даже хотел дать ему “пять”, со своего пьедестала доброго правителя класса, но Витя испуганно спрятался под стол. Любые контакты, особенно такие агрессивные, его пугали. Дети сочли его чудным и перестали обращать внимание. Но Витя и не пытался оправдаться: не дергал Гелю за жидкие пшеничные косички, не играл в футбол и не смотрел “Человека-паука”. Над ним могли бы начать издеваться, но вместо этого стали побаиваться. Главной особенностью Вити оказалось его умение предсказывать.
Он откуда-то все знал. Знал, когда его спросят. Знал, когда отчим вернется домой и начнет крушить все, что попадется под руку. “Леня, не ходи сегодня на тренировку”. “Геля, скажи Лизе, что не придешь на ее День рождения”. Его обзывали, толкали, высмеивали. Но действительно не ходили. И когда на Лениной секции футбола обвалился ветхий, покрытый морщинами трещин потолок, никто не сказал ни слова. Витя относился к своему дару так просто и легкомысленно, что те немногие взрослые, которые об этом знали, мальчика сторонились. Но однажды Витя разозлил своими способностями самого добродушного из взрослых - Андрея Сергеевича, старого директора.
Когда Роман вспоминал об этом случае, сердце его, неизвестно почему, начинало бешено подпрыгивать, будто от какого-то тягостного предчувствия. Он постарался отмахнуться от воспоминаний и упал на исходящий занозами стул. Историк разом осел, сгорбился, будто в теле его растворились все кости. “На кой черт мне эта работа, если я ее ненавижу?”. Роман молча смотрел на летящих ласточек. Серых, облезлых, каких-то наивно-красивых. Мама любила наблюдать за ними. Будто тоже хотела улететь. Готовилась. Одна птичка, маленькая, с погрызенным хвостиком, села на подоконник напротив, издала не особо мелодичное пение и будто начала рассматривать цветастый алфавит на стене. Вот ее голова с смешным хохолком движется от “а” к “б”... Стоп. Роман вдруг замер и схватил рукой нос. “Где очки? И какого черта...”. Он разом вскочил и стал оборачиваться. “Полтавская битва произошла в 1709 году...”, “Карл Великий...”... Вывески резали глаза, блестели чернилами. Роман схватился за голову и шумно выдохнул. “Кажется, я где-то слышал о таком.... Мигрени вызывают изменения в мозге, иногда ухудшают зрение... Но вот улучшать...” Он не успел додумать: прозвенел звонок, и в класс хлынул поток детей.
Только совсем недавно, к десятому году работы желудок Романа перестал сжиматься, как жирная губка для посуды, когда парты заполнялись мельтешащей пестрой жижей старшеклассников. Если малышей, бешеных и неуклюжих, как жуки, еще возможно было сгруппировать и построить, то старшеклассники... Они растекались по партам, как желе, застывали у доски и так изматывали своими рассуждениями, что у историка начинались панические атаки. Сегодня он чувствовал себя на удивление хорошо: казалось, сознание перестало цепляться к прыщавым физиономиям, пытаясь понять - а видят ли во мне человека? Сегодня Роман видел людей в них. Их робкие улыбки, их показные смешки и отчаянные издевательства. И он смеялся с ними. Так прошло три урока.  А потом случилось кое-что ужасное. Историк должен был вести урок у десятого а, новым детям. Раньше они нещадно издевались над Галиной Николаевной, англичанкой с украинским акцентом, но она уже месяц не появлялась в школе, и все решили, что она валяется где-то с нервным срывом. Дети Романа не воспринимали, “пока не воспринимали”, как думал новоиспеченный эксперт в детской психологии. Он как раз старался утихомирить детишек шутками и напускной развязностью, втрое выше его самого, как дверь тихонько приоткрылась, и в нее просочилась резкая улыбка нового директора.
-  Роман... Михайлович? Что у вас здесь происходит? - дверь открылась шире, и тонконогий директор состроил лисью гримасу.
-  У нас происходит урок истории.- Роман хотел сказать это твердо, но голос под конец стал срываться на визг. Раздались неловкие смешки, но в целом тишина становилась все более осязаемой. Дети ждали схватку.
-  Хм... Незаметно. - улыбка стала шире, - я так думаю, у вас проблемы не только с опозданиями, но и с дисциплиной. - директор поставил руку на пояс и слегка потянулся.
-  Я... - тишина в классе стала оглушающей, и Роман вдруг почувствовал, что хочет не убежать, не спрятаться. Он хочет ударить этого тонконого урода. Проломить ему голову этим сраным глобусом, бить, пока из головы не потечет каша. А потом по ногам, рукам, животу.... Видимо, что-то отразилось у него на лице, так как взгляд директора стал осторожным.
- Что же, не буду мешать. Удачи, дети. - директор развернулся и, что-то тихонько насвистывая, пошел прочь.
Роман только через минуту понял, что так и стоит со сжатым кулаком. В нем был циркуль. “Когда я успел?”
-  ...им?
-  Что?
-  Я говорю: может уже продолжим? Или вы не понимаете по-русски? - Женя развалил на сиденье свою всю необъятную тушу семнадцатилетного борца и смотрел на учителя с явным ощущением превосходства. Со всех сторон посыпались смешки и удивленные взгляды. Роман почувствовал, как к глазам подступают слезы. Но вдруг грудь захлестнуло волной тепла, и историк усмехнулся. Да так едко, что Женя подтянул к себе толстые колени.
-  Ты сейчас и продолжишь. - в голосе Романа звенел металл. Он медленно подходил к ученику, и Женя понял, что будет что . Но отступать был не намерен.
-  Вы так злитесь из-за того, что вас отчитали? Не волнуйтесь, со мной такое постоянно. - голос Жени, несмотря на дрожь, становился развязнее. Он стал оглядываться по сторонам, но улыбок становилось все меньше. Первые парты отвернулись от Жени и бесстрастно смотрели на доску. Роман глянул на них, не сдерживая отвращения: “Хуже Жени только эти раболепные отличники”.
-  Сан-Францисский мирный договор 1951 г. и его значение? - голос историка повеселел.
-  Чего? - брови Жени поползли вниз и собрались в испуганную кучку.
-   Дата Варшавского договора? - Женя смотрел по сторонам, но поддержки не дождался: даже его верные друзья-двоечники уткнулись в парты. Роман, не скрываясь, улыбался. “Я тебе покажу, как со мной шутить. Думаешь, я тебе не подпорчу аттестат перед шарагой? Не хочешь учить, даже на токаря не поступишь”
-  Два. - Роман довольно отвернулся и пошел к столу.
-  Как?! Я же не сдаю, и вообще, что за фигня?! Вы не говорили, что спросите! - Женя покраснел. Он понимал, что даже его мать, которая довела его аж до десятого класса еженедельными мольбами во всех кабинетах школы, ничего не сможет сделать.
-  Расскажи об экономической политике Хрущева.
- Я не знаю. - голос стал совсем тихим.
- Не слышу. Разговаривать даже нормально не научился за десять лет? - Роман говорил еще жестче и холоднее. Улыбка стала острой.
- Я не знаю. - Женя уткнулся в парту.
-  За прошлую тему значит тоже два. - Роман отвернулся и услышал, как учебник грохнул по парте. Он молниеносно подскочил к ученику, - еще одна такая выходка, - Роман опустил руки на парту, и его лицо оказалось прямо перед влажными глазами мальчика. Роман не моргал. - и ты вылетишь отсюда с двойкой по истории. По двум. Это я тебе устрою. И это всех касается. - он оторвал руки от парты и осмотрел класс. Ученики подавленно смотрели на него. Тут прозвенел звонок, и дети, непонимающе переглядываясь, побежали к выходу. Роман чувствовал себя таким одухотворенным и свежим, что начал насвистывать что-то под нос. Мелодия была знакомой, но историк никак не мог понять, где он ее слышал.
Но как только класс совсем опустел, Роман почувствовал стыд. “Я вел себя, как животное. Да, они дураками себя ведут, но это же возраст такой... Это же хорошо даже, пусть дурь выветрется, а не осядет обидой на родителей, учителей... Не нужно самоубийц, стрелков... Их и так много слишком.” Роман почувствовал, что глаза его увлажнились. Он по привычке потянулся к сальным дужкам за ушами и снова удивился их отсутствию. “Ладно, хоть что-то хорошее. Вроде с возрастом бывает так, что зрение улучшается. Где-то я слышал.” Роман побрел по бесконечному коридору, пахнущему дешевой пиццей с оранжевым сыром, сладкими духами выпускниц и пылью советских учебников, и думал, что завтра же извинится перед Женькой. Нельзя так.
Он миновал темный закуток с лавками и старым теннисным столом, на котором кто-то оставил мятый пакетик яблочного сока. Роман чувствовал себя таким пустым, таким никчемным, что хотелось умереть. В глазах мутнели слезы, и он остановился. Тут где-то впереди мелькнула тень. У стеклянной двери стоял Витя и с каким-то сосредоточенным испугом смотрел на стойку охранника.
- Витя? Все хорошо?
Мальчик вздрогнул, убрал руки от смятого узором стекла, и рассеянно посмотрел на Романа, не сразу узнав. От этого взгляда у историка сжалось сердце. “А ведь он такой каждый день. Как какой-то дикий зверь” Витя заметил жалостливый взгляд и как-то сразу, совсем по-взрослому, посмотрел.
- Я просто маму жду, Роман Михайлович. Она скоро за мной зайдет.
Роман посмотрел вниз, чтобы не смущать мальчика очередным сочувственным взглядом.
- Витя, а почему здесь? Ты бы с Аркадием Геннадьевичем посидел, он сегодня веселый такой!
Обычно Витя со старым охранником вели себя, как настоящие дед с внуком. Дед Аркадий учил Витю играть в шахматы и карты, а Витя радовался и удивлялся, совсем как обычный счастливый ребенок. Казалось, они еще со дня своего знакомства заключили сделку и забрали то, чего им не хватало - семьи. Но сейчас лицо мальчика приняло такое серьезное и скорбное выражение, что Роман забеспокоился.
- Вы ведь не поссорились?...
- Нет, нет! - Витя замотал головой с выражением полнейшей невинности на лице, такой незаметной, что подделать ее было бы невозможно. - просто, понимаете... я хотел побыть один.
- Ну не говори ерунды, Вить! Аркадий Геннадьевич расстроится, ему одиноко без тебя...
Щеки мальчика зарделись, и Роману стало так тяжело на душе, что он слегка отвернулся. Витя тем временем аккуратно шагнул к историку, ясно давая понять, что идти он готов.
С мальчиком Роман уже не чувствовал себя таким подавленным, и он выпрямился и слегка улыбнулся. Но чем ближе они подходили к стойке охранника, тем сильнее мрачнело его лицо. Странное предчувствие засело в груди историка, запустило в желудок ледяные серые пальцы, залезло в горло и нос. Что-то не так. Что-то определенно не так. Сначала они увидели коробку с пестрым лоскутным одеялом, и уже через секунду Витя с криком убежал к раздевалке под грозное шипение. На столе сидела пушистая белая кошка и выжигала Витю синим пламенем глаз. Она вот-вот была готова броситься на мальчика.
Роман забеспокоился: охранник не то чтобы не попытался спасти любимого “внука”... Он зло смотрел на перепуганного мальчика, встав около кошки и протянув к ней скрюченные пальцы.
- Ты чего удумал? А? От Муси отошел! Попробуй обидеть, я тебе уши то надеру! - Аркадий Геннадьевич погрозил мальчику жилистым красноватым кулаком и свел вместе кустистые седые брови.
- Вы чего, Аркадий Геннадич? Это же Витя, вы же знаете, он кошек бо... не любит. Зачем вы так? - лицо историка будто еще больше осунулось, потянулось вниз, готовое ускользнуть в люк от такой вопиющей несправедливости. Но Аркадий Геннадьевич уже ничего не слышал.
- Иди сюда, моя маленькая... Этот засранец напугал тебя? Да я пришибу его за такое.
Роман обернулся и увидел, как по лицу Вити текут слезы. Взгляд мальчика проносился куда-то вперед, за историка, за охранника, за пресловутую кошку. В душе у Романа кипел гнев, оседал в груди и жег сердце.
- Вы считаете, тут можно зоопарк завести?! - Роман так грозно и истошно закричал, что Витя всхлипнул. Охранник повернулся, и на лице его появилось привычное доброе выражение, хорошо знакомое и Роману, и Вите. Но уже через секунду глаза его остекленели, а рот сжался какой-то жестокой, колючей ухмылкой. Как у нового директора.
- Это не ваше дело. Вадим Константиныч мне позволил. А ваше место в классе.
На щеках Романа вспыхнул румянец, но сказать было уже нечего. Он пулей вылетел из школы и только на пол пути вспомнил о бедном Вите, который просидит там пол ночи, с ужасно изменившимся охранником и его злой белой кошкой, появляющейся то тут, то там, как привидение.
С кошками у Вити всегда были сложные отношения. Учителям не полагается подслушивать детские небылицы, но ребята постарше, вроде Леньки Степнова, соседа Вити и его запойных родителей, как-то рассказывал историю про Витину боязнь кошек на перемене. Говорил он тихо, то и дело поглядывая на Романа, писавшего в ежедневнике что-то очень важное. Сам же Роман в этот момент очень боялся, что кто-то подойдет сзади и увидит, что на самом деле он водил туда-сюда пустой блестящей ручкой и жадно вслушивался и рассказ Лени. Опуская явно фантастические подробности, суть была в том, что маленького Витю, грязного и голодного, мать как-то забыла в прихожей. Дверь на улицу была открыта. Вите было всего год, он был пугливым и стеснительным, и потому так и остался на проходе. Через какое-то время к нему подошел огромный коричневый кот и вцепился прямо в шею, расцарапал грудь и начал грызть руку. Видимо, кот был настолько огромным, что был больше самого Вити. Мать его, пьяница и шлюха, какой бы плохой не была, а все равно прогнала коричневого кота, которой он расцарапал все руки и порвал зубами цепочку на шее - подарок покойной мамы. Внутри крохотного серебряного сердечка переливался грозный и гипнотический обсидиан, камень-талисман. Мать подарила его Лидии, своей дочери, когда она уехала в Москву - поступать на актерское. Вскоре тиран-отец запретил старушке даже писать дочери письма, и она так и не узнала о двух внуках с глазами цвета самого настоящего обсидиана. Говорят, к концу жизни отец Лидии увлекся эзотерикой и даже пытался проклясть дочь и всё ее потомство. Горе-мамаша довезла Витю до больницы, где он пролежал несколько недель - слишком много швов пришлось наложить. С того времени мальчик панически боялся кошек. Да и они его не любили: стоило ему пройти мимо, так они всегда либо шипели, либо набрасывались на него, даже если с другими были самой добротой.
Роман всегда слушал такие россказни не то чтобы с неодобрением, но явно без интереса. “Ну перечитали дети книжек, с кем не бывает. Мы тоже любили всякую ерунду придумывать.” В голове снова вспыхнула ссора старого директора с Витей. Дело было в том, что за неделю до своего исчезновения, у директора появился кот, о котором он рассказывал всем желающим и нежелающим. Старый директор как раз говорил уборщице что-то о новом питомце - худощавом сером котенке с темными, почти черными, глазами. Директор тогда был так счастлив, может и запил тогда от радости? Давно его не слышно, наверное, стыдится. Так вот Витя тогда, обычно скромный и нерешительный, бодро шагнул навстречу директору: “Андрей Сергеевич, вам нужно отдать кота.” Директор снисходительно улыбнулся: “Кому отдать, тебе? Давай другого найдем...”
- Нет, вы не поняли, - мальчик нахмурился, - этот котенок принесет вам беду. - Витя неотрывно смотрел на директора, а тот старался как можно аккуратнее обойтись с мальчиком.
- Послушай, Витя. - старый директор сложил руки на толстом животе, - я очень ценю твою заботу. Но этот котенок - мой. Я за него в ответе. - голос его стал жестким, даже злым.
- Понимаю. - Витя грустно посмотрел на директора, едва сдерживая слезы, и пошел прочь из коридора. Примерно через десять метров он не выдержал и закричал - Вы пожалеете! Вы точно об этом пожалеете! - лицо мальчика побагровело.
- Бедный малыш. Ему нужен друг. Пусть и четвероногий. - директор обменялся сочувственными взглядами с уборщицей и долго смотрел туда, куда унесся Витя.
Неизвестно, счастлив ли директор с котом до сих пор, но никому на звонки он больше не отвечает. Учителя сошлись на том, что его отправили в психиатрическую лечебницу - то ли от алкоголизма лечить, то ли чтобы просто не мешался. Родственников у него никаких не было, так что про него забыли быстро.
Роман брел по пустой, исходящей пылью улице, бесконечной и пустой, как стеклянный шар. Кто-то встряхивал и встряхивал его, терялись тропинки, поднимались вверх комья пыли, страхи, суеверия... Мусор забил всю глотку, историк кашлял и кашлял, пока не почувствовал ужасную тошноту. Роман сглотнул обратно горький ком и потер больное горло. Глаза слезились. Он еле дошел до кроваво-облезлой скамейки в лысоватых кустах боярышника и грузно уселся на нее. Тут он почувствовал на себе взгляд. “Кажется, у меня паранойя. Если этот маньяк, зачем я ему сдался?... И вообще...” Он посмотрел направо и поймал злой взгляд синих светящихся глаз. На Романа смотрела кошка охранника.
- Что тебе тут надо? - Роман почувствовал отвращение к этому отродью, напугавшему Витю. - пошла вон отсюда!
Кошка зашипела. А потом грациозно поводила лапой по земле, не отводя злого взгляда, и скрылась. Историк посмотрел на руки - их била дрожь. Роман, сам не понимая зачем, пошел к месту, где сидела кошка. На пыльной подушке земли темнел круг. Сверху часть круга раздваивалась, будто раскалываясь от самого себя. Роман смотрел на это схематичное изображение и не мог понять, где он это видел. Тут он заметил небольшой кружок перед тем местом, где круг начинал раздваиваться. Это была змея. “Уроборос. Это точно уроборос... Я что-то читал об этом, еще в университете...” Рот историка приоткрылся. Он не мог пошевелиться. “Что со мной? Кошка! Кошка не может такого сделать!... Боже мой, что же со мной...” По лицу Романа лился пот. “Она пожирает сама себя. Бессмертие. Перерождение. Черт, я завтра же схожу к психологу...” Роман быстрым шагом направился домой, ни разу не оглянувшись.
Обессиленный, Роман ввалился в квартиру и сразу сел на пол. Мышцы глаз гудели от боли. Он откинул голову к стене и поводил в стороны. Шея заныла.
- Если бы ты была со мной, если бы была... - по щекам текли слезы, грудь сжималась сильнее и сильнее. Не пришел даже кот. “Наверное, почувствовал прелесть домашней жизни. Стал ленивым и бесполезным.”
В голове кто-то стал дергать за нервы-ниточки и Роман взвыл. Голова Романа снова начала болезненно дергать за нервы-ниточки и он полез в портфель за таблетками. Рука его наткнулась на что-то твердое и холодное.
-  Так, откуда?...
В руках Роман сжимал до хруста новый, лаковый бордовый ежедневник - подарок Андрея Сергеевича на День рождения. Дорогой, особенно для директора, без конца осыпающего подарками и прибавками своих подопечных, с золотистым теснением и желтовато-состаренными листами... Использовать такой для своих бесполезных дел, вроде покупки таблеток или очередной пачки пельменей, было невероятно жалко. Роман открыл ежедневник и нахмурился. Записка. Почерк резкий, кривой. Как у ребенка или сумасшедшего.  “Витя? Он не мог взять ежедневник, он был где-то в квартире... На кухне, на подоконнике, вместе с документами мамы.” Роман пролетел на кухню, по пути включая везде свет. На кухне было пусто. Толстяка так трясло, что он едва стоял на ногах.
Роман зашел в спальню. На кровати, закутавшись в футболку историка, лежал Лучик. Едва завидев хозяина, он бросился к нему навстречу и стал тереться об ноги. Роман подхватил котенка на руки, тот стал с интересом обнюхивать его лицо. Роман хотел погладить малыша, но он сумасшедшими глазами уставился на нее, а шерсть на его спине встала дымом.
- Малыш, не бойся! - Роман недоуменно осмотрел руку и в голове его мелькнуло осознание - другая кошка. - не переживай, мой хороший, это кошка! - котенок не унимался. Он шипел уже не на руку, в куда-то на бок историку. “Может, у меня в кармане что-то?” Роман заметил, как выпирает его карман на боку. “Это еще что?”. Он сунул руку в карман и нащупал какой-то гладкий, холодный камень. Он вытащил его из кармана за токую веревочку. “Это же Витин кулон!” Он поднес камень ближе к лицу и понял - это не тот камень. Похожий, как брат-близнец, но другой. Витин был круглым, светлым, с большими вкраплениями рыжего цвета; этот же камень был скорее вытянутым, овальным и очень темным.
Роман не сразу заметил, куда пропал Лучик. Он обернулся и увидел, как котенок вжался в угол. Мордочка его была перекошена, глаза сощурены. Историк не мог ничего понять: как только он взял в руки камень, в комнате будто начал нарастать гул. Романа тошнило. Повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, Роман открыл скрипучее окно и выбросил камень. Котенок медленно пошел навстречу Роману. Но историк больше не чувствовал умиления. “Все дело в этой кошке... Кошке охранника” Котенок терся о ногу историка, громко урчал, но тот не пошевелился. Лучик замолчал и уставился на Романа. Но тому совсем не хотелось смотреть вниз. Роман так потерялся в своих мыслях, что забыл про записку. Когда он вспомнит, будет уже поздно.
Толстяк наложил коту свежего корма, самого дорогого, который смог найти, и решил порыться в маминой библиотеке, чтобы найти какой-то подарок Вите - совесть выжигала Роману всё нутро. Он перерыл всё, что мог, но ничего способного заинтересовать мальчика вроде Вити, он не нашел. “Ну не “Ленина в жизни” же тащить ему?”. После такой уборки настроение Романа стало еще хуже. Он нашел альбом. Роман по опыту знал, что не стоит открывать его - это затянется надолго и полностью его раздавит. Но соблазн был велик. Он уже не сдерживал слезы, листая фотографии с дней рождений, пикников и домашних игр, которые мама всегда придумывала. Но было и еще кое-что. Фотография Лучика. Серый с песочными пятнами, он смотрел в камеру огромными мутновато-зелеными глазами. Первая потеря. Первая жестокость, навсегда убившая что-то в толстом и неуклюжем Ромке. Тогда он поклялся, что больше никогда не решится на животное. Роман собрался уже уходить и вдруг увидел, что в дверном проеме стоит Лучик и вопросительно смотрит на него. Историк стал замечать, что глаза его какие-то слишком умные, слишком эмоциональные, слишком... человеческие. Теперь они вызывали не только умиление, но и мурашки. Кот будто почувствовал состояние Романа и скрылся в темноте коридора.
Роман решил перекусить, но уже на кухне вспомнил про Витин амулет. “Обсидиан... Защищает от превращения...” Историк побежал в свою комнату и включил старенький компьютер. Пыльный, разбуженный неожиданным визитом, он неспеша зажигал свои огоньки. Не меньше пяти минут Роман ждал, пока включится допотопный компьютер, и не мог найти себе места. От желания запустить в самодовольный черный экран чем-то тяжелым, сдерживало только желание знать. Зачем? Этого Роман еще не понял. Но эти странные сны, странные дети и … кошки. Что-то тут было не так. Историк торопливо вбил в поисковик “обсидиан свойства”. “Oбcидиaн — этo минepaл вyлкaничecкoгo пpoиcхoждeния. Дpyгoe нaзвaниe камня — вyлкaничeckoe cтeклo... Обcидиaн — нeизмeнный дeтcкий aмyлeт... По древним легендам, обсидиан способен защитить своего владельца от оборотней.” Роман почувствовал, как сжалось горло. По шее тек пот, а воздух почти перестал поступать в легкие. “Витя говорил, что-то про переселение...” Роман выключил компьютер, свет и лег спать прямо в одежде. Лучика нигде не было видно, и комнату наполняло лишь хриплое дыхание Романа.
Роман проснулся через полчаса и неожиданно понял, что совсем не ел сегодня. Это было так необычно для толстяка, любившего решать проблемы варениками и пиццей, что он даже усмехнулся. “Неужели от всего этого дерьма мне перепадет хоть что-то хорошее? Худею хоть.” Он прикрыл глаза, но почувствовал - что-то не так. Три часа он списывал тревогу на усталость, накопившуюся за день, но когда почувствовал спазмы в желудке, то решил встать. Голова отозвалась тяжелой болью. Роман встал и тут же взвыл. Желудок пронзила острая боль, перетекла в спину и сжала длинные, насквозь гнилые кишки. Историк пополз в кухню и заметил по дороге чьи-то лежащие ноги. В тишине квартиры кто-то чавкал. Бледный и едва передвигающий ноги, Роман прошел на кухню. Черный худощавый силуэт сидел на корточках у кухонного стола и не заметил приближение гостя. Мышцы на спине незнакомца вздымались, как у зверя. Он обернулся. Роман пошатнулся и сел на пол. Улыбнувшись, остроносый Вадим Константинович продолжил пожирать еще живого, но равнодушно молчащего Витю. Мальчик посмотрел на Романа и что-то прошептал: “.... пить.” Но Роман  и так все понял. Он читал записку. Историк лег на пол и поджал к себе ноги. Казалось, его парализовало. Сердце наполнил не страх, а какое-то легкое, удивительно правильное по ощущениям смирение. “Как у Ноя перед потопом” - мелькнуло у Романа в голове. Он ненадолго прикрыл глаза, чтобы не видеть рыжевато-коричневые глаза Вити. Когда он снова открыл их, перед ним был Дима. В том же костюме, в котором его похоронили.
-          Здравствуйте. - говорил он хрипло, еле слышно. Вся его одежда была перепачкана подсохшей кровью. - вы в большой опасности. Не надо отмахиваться от того, что происходит. Улучшение, энергия - это временно. Вы подчинитесь. Если нет - вас убьют. Они - низшие. У них нет настоящих тел. Они ищут жертву, подпитываются и переходят в хорошее тело... Начинают обращаться, когда хотят. Вам тоже придется быть во временном теле и... - Дима вздрогнул. - до свидания.
Роман пытался что-то сказать, но горло будто пересохло. Он почувствовал, как теряет сознание.
Когда толстяк проснулся, то желудок действительно поднывал, а тень от стула с висящим халатом выглядела крайне угрожающе. Роман недовольно осмотрел себя. “Черт, надо бы хоть помыться раз...” Он пошел на кухню и понял, что не может больше сдерживать себя. “Как же я устал. Как же я устал бояться...” И он закричал. Вся тревога будто выходила из Романа, разлеталась по кухне и оседала на полу. Челюсть его выдвинулась вперед, изо рта капала слюна, а вся боль, все спазмы в теле вдруг исчезли. Он поддел ногой стул и отшвырнул к стене. Кухня наполнилась шумом, грохотом и хрустальным плачем сервиза.  Он кричал и бил сахарницы, солонки, чашечки и бокалы...Через пару часов Роман лежал на полу, и все его тело свело в какой-то немыслимой судороге. Историк пытался расслабить хотя бы шею, но становилось все хуже.  Лучик безучастно смотрел на него. Роману показалось, что котенок подмигнул.
Когда Роман уже вырубился и около получаса дремал на ледяном кухонном полу, то почувствовал покалывание где-то в шее. А потом он услышал шипение. Роман не мог открыть глаза, но все слышал. И узнал в шипении Лучика. Что-то небольшое отлетело к окну. Другое шипение. На кухне разворачивалась драка. Роман падал куда-то в темноту, дальше и дальше, и вскоре перестал слышать хоть что-то.
Через щелки век резал свет, Роман открыл глаза и потянулся. Уже через несколько секунд на глаза будто опустилась пелена, воздух стал серым и липким: "черт, как я пойду с больным желудком", "что делать с квартирой", "не вызвали ли на меня полицию"... Тело будто разом заныло.  Историк сел на кровати и увидел возле ног серый пыхтящий клубок. Вдруг он затих, и Романа кольнуло абсолютно абсурдной мыслью - а вдруг он..? Роман дотронулся кончиками пухлых пальцев до шерстки и услышал громкое урчание. Историк улыбнулся и погладил котенка. Лучик приоткрыл глаза и подставил маленькое пузико. Пелена рассеивалась. “Почему не снится все это? Единственное, что сейчас сделать нужно - забыть. Надо не обращать внимания...” Роман сам не верил в это. В глубине себя он чувствовал - что-то грядет.
Роман встал и тут же понял, что вчерашняя бодрость превратилась в нездоровое возбуждение, похожее на нервную агонию после пяти чашек эспрессо(эксперимент, который он проводил на втором курсе, перед экзаменом по латыни, и повторять не собирался). Руки тряслись, глаза не хотели закрываться, и жилка, переходящая в пищевод, бешено забилась. Роман остановил себя в шаге от зеркала. Хватит сюрпризов. Хватит похудений. Хватит неожиданных приливов бодрости. “Может, это какие-то изменения перед смертью? Неожиданная бодрость... Улучшение...” От мысли о смерти Роман почувствовал разрядку.... Спокойствие.  Роман стал одеваться и почувствовал, как спадают брюки. Ноги стали худыми и жилистыми, как у дикого животного. К глазам подступали слезы, но он больше ничего не чувствовал. Слезы будто были прощанием со старой жизнью, жизнью в страхе. Больше умереть Роман не боялся. Не дав себе опомниться, он быстро ковырнул новую дырку в ремне жирным кухонным ножом и выбежал за дверь. Под мятой рубашкой бугрились мышцы, болезненно сжимались прямо посередине грудины. Он сделал вид, что не заметил ни распахнутое настежь окно кухни, ни мусор на полу, ни какие-то красные пятна на полу... Хотелось бежать, бежать, бежать из квартиры, как можно быстрее! Единственное, что беспокоило Романа - новая записка. С тем же текстом: “Ни довай ему пить”. “Почему там ошибка? Шутки каких-то детей? Но что это могут быть за шутки?! Кому вообще могло придти  в голову залезть в окно, в мой портфель...”Голова трещала по швам. Он услышал тихое цоканье каблучков по подъездному полу и побежал по лестнице, пока не передумал - у него встал. Все его тело отзывалось на эти шаги, на шарканье длинной юбки, на легкий шлейф духов. Желание выжигало ему артерии, вся кровь будто закипала и хотела вылиться прямо из ушей. Роман заметил, что все чувства обострились. В  глаза били тусклые желтые лампы, пах ныл от напряжения, а сердце бешено стучало. Тут он почувствовал, как по шее течет пот и стер его рукой. Остановился. “Кровь. Черт, кровотечение!” Он выбежал из подъезда и остановился прямо под окнами тети Зины на первом этаже, разглядывая рану. “Ну и удивится же эта старая мразь...Подумает, пришел мстить за то, как матери меня сдавала с сигаретами.” Но никто не появился. Не нашлось и раны. На шее алела крошечная царапина. “Видимо, шею сейчас почесал и оставил. Надо же, даже не заметил.” И тут он понял, что забыл покормить кота. “Оставлял вроде... Или нет? Как же он там...” Роман поднялся по обплеванным окурками ступенькам и уже начал открывать дверь, как вдруг чуть не упал от страха. На него смотрела мама Вити, с перекошенным от гнева лицом.
-          Как ты мог?! Как ты мог!!! - она кричала, а изо рта капала слюна.
Роман попятился и выставил вперед руки. “Черт, она думает, я муж ее что ли...” Но тут она неожиданно выдохнула, опустила руки и стала такой серьезной и решительной, что даже показалась Роману симпатичной, вместе с ее темными длинными волосами и вопросительно изогнутыми бровями. В руках у нее была бутылка с водкой.
- Я знала... я ж..я знала, понимаешь... - глаза ее катались по разным сторонам и никак не могли сфокусироваться на Романе, - он говорил, что это не всё.... что он придумал все, и он такой не один будет... он говорил. Он забрал Пашу... Обратил... - женщина начала задыхаться. - камни тоже могут подвести! - она крикнула так громко, что весь двор за секунду затих.
Роман решил, что котенок сам доползет до открытой пачки корма, и повернул назад. Через пару секунд женщина уже висела на его спине и молотила слабыми от выпивки руками:
- Я не дам тебе его! Я не дам! Уже потеряла Пашу, я не дам тебе его! Он не должен стать таким же, как все они!
Роман почувствовал злость. Он отшвырнул ее от себя и с размаху ударил по щеке. Мама Вити отлетела на пару метров в сторону. Роман почувствовал возбуждение. “Ох, а вот такого я не ожидал. Неужели от простой диеты я стал таким сильным?”. Все его утренние страхи прошли. Он чувствовал абсолютное счастье. И силу.
- Я не смогла его остановить.
В глазах ее стояла такая скорбь, что у Романа заныло все тело. Он хотел подойти, но она приподнялась на локтях и выдала шипящее “Уходи вон”. Мама Вити вырубилась прямо посреди дороги. “Лидия. Ее зовут Лидия.” Пару минут Роман не мог понять, что ему делать. Он осмотрелся и, удостоверившись, что эту сцену никто не увидел, зашагал прочь. Сегодня он покажет этому выскочке, где его место. Но тут он услышал шепот. Кажется, это была Лидия. Он обернулся, но она не шевелилась. И тут его шею прожгла такая боль, что он закричал. Крошечная царапина будто кипела и плавила кожу. Роман перестал кричать и упал на асфальт в десяти метрах от мамы Вити.
Зрение затуманилось, и Роман видел все в каком-то коричнево-блеклом свете, похожем на старую кинопленку.
Он увидел голое морщинистое лицо, такое пестро-старое, будто составленное из кусочков кожи разных людей. Глаза были до того прищурены, а веки плоски и голы, что он казался слепым. Рот раскрылся, будто рваная рана. Он что-то говорил, вдумчиво и строго, а изо рта то и дело показывался больной, будто окровлавленный язык. Старик с трудом согнулся в старом кресле и достал откуда-то сбоку часики на цыпочке. Выпуклые, блестящие, полные потертостей. На обратной стороне горели острые кошачьи зрачки в обрамлении пушистой гривы. Старик подтянул брюки на остро поставленных, как ножи, коленках, и поправил пиджак. Он стал что-то методично говорить силуэту напротив. Перед глазами все поплыло, но через минуту Роман уже видел все со стороны старика. Он смотрел на силуэт. “Витя?... Стоп, нет.” Глаза были Витины, но мальчик был гораздо выше, волосы были темными, но такими же кудрявыми. Мальчик кивал, в глазах стояли слезы и лишь усилием воли держались на месте. Маятник сзади Романа стал раскачиваться, и взгляд мальчика затуманился. Теперь роман смотрел на всё как бы сбоку и он заметил, что губы старика и мальчика движутся синхронно. Роман не сразу понял, почему лицо старика исказила гримаса - историк все еще ничего не слышал. Он обернулся и увидел женщину, не сразу сообразив, что это Лидия. Мама Вити. Стройная, с макияжем, без мешков под глазами. Под аккуратно стоящей грудью в цветочной блузе сидел крохотный мальчик, с голубыми глазами и белокурыми кудряшками. Витя. При всей своей стройности Лидия оказалась сильной. Она усадила ребенка на пол и тут же выхватила трость из рук старика. Она кричала, указывая на второго мальчика, ударила старика тростью, но тот лишь сдержанно улыбался. Зрение Романа снова помутилось, но через секунду он почувствовал, как на его голове шевелятся волосы. Огромный кот, с проплешинами по бокам и скрюченными, будто поломанными лапами, вгрызался в грудь Вити. Второй мальчик лежал. Его открытые глаза не моргали. Он услышал истошный крик Лидии и хриплый повторяющийся шепот “они придут, они рипдут онипридутонипридутонприлтррп”. Он услышал крик, теперь яростный, и хребет кота переломился под тростью. Он смеялся, и из пасти его текла кровь. Тут он остановился и лицо его скривилось. Роман обернулся назад и увидел камешек в руке Лидии. Это был обсидиан.
Роман очнулся и почувствовал, как голова раскалывается надвое - снова начиналась мигрень. “Черт, только не это. Почувствовал, идиот, себя лучше и решил, что всё закончилось”. Но за этим нытьем историк прятал главное - ему стало страшно. Он посмотрел на Лидию. Она заметно побледнела и не шевелилась. Секунду назад он чувствовал к ней почти влюбленность, но сейчас... Ничего. Роман встал и побрел к остановке как можно быстрее.
Чем быстрее он шел, тем незаметнее становилась головная боль. Тело будто распрямлялось и набирало силу. Он чувствовал себя как изнуренный бегун, почувствовавший вдруг второе дыхание и осознавший, что идет первым к финишу. И Роман побежал. Он побежал, перегоняя медленную синеватую личинку автобуса. В нем он заметил презрительно-непонимающее лицо Тумбочки. Впервые он не почувствовал страх ученика, опоздавшего на ее урок. В своем старом лиловом пиджаке, с лысеющими кудряшками, она не была страшной. Она была жалкой. Жалкой, никчемной, одинокой старухой. Он улыбнулся и побежал быстрее.
У ворот школы его вдруг охватил озноб - а как же Лидия? Вряд ли местной пьянице кто-то додумается помочь. Как же Витя? Царапина на шее вдруг заныла сильнее, стало больно глотать. В груди Романа заскрипели ребра и будто стали сжиматься, давя на больной желудок. Он поспешил к посту медсестры.
Когда он привычно бросил “Здрасьте” на посту охранника, что-то внутри него перевернулось и заставило вернуться ко входу. Новый охранник. “Неужели, этот выскочка действительно такой зверь, что выгнал его из-за гребаной кошки?” Лисья улыбка охранника остановилась на Романе.
- Добрый день, Роман Михайлович.
Острые черты парня как-то смущали, резали глаза.
Роман опешил и пробежал мимо, не здороваясь. “Как же я так... Парень первый день. Какая разница, какое впечатление произвел, он живой же!”.
Роман добежал до двери медкабинета, выдохнул, будто собирался выпить, и рванул вечно заедающую дверь на себе. Алена, полная и коротконогая медсестра, с обилием веснушек и попросячьим носиком, слегка дернулась, для виду, но уже сразу повернулась к Роману с кокетливой улыбкой. Роман вдруг понял, что после встречи с охранником спазм в горле прошел.
- Здравствуйте, Роман... Что-то случилось? - она откинула длинные пористые волосы с плеча, обнажив белесую шею с парочкой мелких прыщиков.
- Да что-то... Живот заболел. Можно возьму парочку ранитидина?
- Конечно, конечно. - медсестра встала, чуть спружинив на толстом заду, и наклонилась, демонстрируя все свои прелести. На полной ляжке поблескивали чулки с крошечными  серебристыми бантиками. Еще немного повиляв, она дала таблетки Роману. Тот улыбнулся и вышел, сразу же выкинв их в мусорное ведро. Как и домашнюю аптечку утром. Лекарства ему больше не нужны. Он на секунду задумался и вновь открыл дверь. Алена широко улыбнулась.
- Что-то еще? Хотите скрасить мне обед? - Алена перекинула мясистую ногу. “Интересно, какой он по счету, этот обед”. Роман уже считал себя достаточно атлетичным, чтобы думать так об остальных обладателях жира. Он думал, как похудевший на тридцать кг человек - жестко, несправедливо и совершенно не толерантно, будто забывая всю свою прошлую жизнь в обнимку с сосисками, пирожными и средствами от изжоги.
- Аленочка, у меня к вам вопрос... - голос Романа стал томным, а медсестра растаяла уже после первого обращения. “Это уж точно в свой розовый дневничок запишет.” - вы знаете Лидию, маму Вити Грекова...
- Ах, эта... как бы сказать. - лицо Алены будто стало на двадцать лет старше и на сорок лет сварливее.
- Я знаю, она пьет. Но вы, наверно, видели, так не всегда было.- взгляд Алены стал ледяным.
- А вам это зачем?
- Да понимаете, я очень за Витю беспокоюсь... Способный мальчик, можно даже сказать талантливый. Но вот мать его... Такая... - Роман притворно сверкнул глазами, и Алена доверительно сверкнула в ответ.
- Она запила после смерти сына, Димы. Он в подготовительную группу тогда ходил. Потом она мальчика второго таскала-таскала по школам, а отчим сюда притащил его. Она против была.
- А что с Димой случилось? - Роман сел на кушетку.
- А тут вообще странная история... Мать эта, пьянчуга, врет ведь насчет него. - голос Алены стал ниже, она наклонилась к Роману. Тот знал, что сплетни - ее любимое дело в школе: скольким восьмиклассницам она приписывала беременность, не сосчитать! - пришла сначала, бледная, прямо на первое сентября. Говорит, Дима умер летом. Его кот разорвал. А парень то большой уже был, наш Андрей Сергеевич, царствие ему небесное, виду не показывает, говорит, как же так то. А она в ответ - у деда кот, мол, огромный был, злой, он и порвал. Ну директор наш смекнул сразу, психушку то вызвал. Ее оттуда и забрали. Парень, вроде, у отца жил, но он тоже помер. Прям перед тем, как мать вышла. Ну она запила потом, спуталась с каким-то уродом. Вроде так и не вылечили его. Она врала ведь, сама ребенка растерзала, вот и все.
- Она и до этого странная была?
- Нет, нет. Высокомерная. А сейчас чудная совсем, все за Витей бегала раньше, а он ее оттолкнуть пытался, будто не хотел с ней связываться. Она будто боялась его, но помочь пыталась.
“Он все это видел”. Роман даже не ставил под сомнение видение - это было то, что случилось с Витей. Но как же это было похоже на бред: дед-экстрасенс, кот-убийца... Да и почему исчез дед, а появился кот? Это оборотничество? Ну и бред. Когда Роман уже дошел до класса, то чувствовал себя так, как сумасшедший герой рассказов Брэдбери, с динозаврами в подвале. Тут губы его тронула легкая улыбка. “Какой же я идиот. Верю россказням этих старых сплетниц, пьяниц, кому угодно, только не себе...”.Он подтянул широкие брюки и зашагал в класс, где должен был вести историю России. “Ох, я и забыл, кто у меня сегодня...” Он зашел к галдящему седьмому “в” и старался не смотреть назад. Когда он все-таки обернулся к Вите, тот вздрогнул. В глазах мальчика была такая отчужденность, такая холодная решительность, что Роман молчал смотрел на него и не мог пошевелиться. Особенно преуспевающие подлизы уже заметили эту заминку и посмотрели на Витю. По лицу ребенка пробежала судорога, и он уткнулся в тетрадь, будто одергивая Романа, как ребенка, мол, не подавай виду. Роман тщетно пытался вспомнить хоть что-то из того, что преподавал, но из головы все выветрилось. Он открыл учебник и замер. Он ничего не помнил. По лицу бывшего историка потек пот.
- Роман Михайлович, с вами все хорошо? - отличница Светочка почувствовала возможность выслужиться. Роман думал, что в институте для получения отлично она будет пользоваться более простыми и общественно-порицаемыми методами.
- Все... Хорошо... - Роман вылетел из кабинета, под начинающий вихриться гул.
Роман стоял в коридоре и не мог отдышаться. Слезы текли по щекам. “Что со мной?! Это от мигрени? Это Альцгеймер?! Я не понимаю...” Он сполз по стене, даже не подумав, что кто-то решит выйти из кабинета и заметит его. “Ладно, может я вспомню. Я не должен терять работу, я протсо не могу...” Но в душе Роман прекрасно понимал, что может притворяться. Прежний он никогда не стал бы никого обманывать, но сейчас он уже другой. И что больше всего пугало Романа - он почувствовал легкость. Будто вытряхнул из головы пару килограммов пыли.
Через пару минут вовсю цветущий историк зашел в класс, и, не обращая внимания на двадцать озабоченно-насмешливых лиц, громовым голосом промурлыкал:
- Сегодня смотрим фильм, ребята. Не нужен вам весь этот академизм. Давайте что-то современное... Что у нас тут есть...
Класс смотрел “Великую” в ошарашенно-счастливом состоянии. Но тут Роман услышал торопливые шаги двух узких ног в дорогих ботинках. Шаги были где-то на этаж ниже - никто, кроме Романа, пока их не заметил. Он сидел спокойно, но внутри него разгоралось пламя. Сегодня, где-то между видением и фильмом, все изменилось. Хотелось растереть выскочку в клочья.
Как только в дверь просунулась залаченная острая голова, Роман напрягся. Что-то внутри него, что-то от прежнего Романа, поднывало.
- Роман Михайлович, это еще что такое?! - голова так быстро перешла в наступление, что бывший историк опешил и стал хватать ртом воздух, как большая рыба, только что потерявшая самоуважение.
- А что... что не так? - голос Романа вдруг снова стал тихим и извиняющимся.
- Я вас спрашиваю, что это такое?! - остроносый громовержец заходился в грозном крике. - почему дети не учатся, а смотрят эту... этот бред? - ноздри раздувались как-то треугольно. Как у демона.
- Они смотрят исторический фильм.
- Ну и что же тут исторического? Хотя... откуда вам знать. Вас, недоучек, тут плодится, как котят.
Щеки Романа покраснели, будто директор догадался, что тот обманщик. Роман встал, неловко встряхнул руками и придал лицу плаксивое выражение. Но тут же глаза его сверкнули чем-то медным. Роман встал прямо напротив директора и посомтрел ему вглаза.
- Слушай, выскочка. - лицо нового директора удлинилось. - я сам решу, что моим детям смотреть. Думаешь, раз кресло занял, ты кем-то тут стал? - директор покраснел еще сильнее, на лбу запульсировала жилка. Он спешно оправил костюм, помотал головой, будто пытаясь понять, что ему только что сказали. И привычнми, резкими движениями пошел к двери.
- Вы уволены. - бросил он через плечо и тут же убежал. Но что-то внутри Романа было уверено, что директор не ушел. Роман открыл дверь и увидел перекошенную физиономию. Роман закрыл дверь, и физиономия вздулась.
- Что вы пришли?! Что еще нужно?! - дректор брызгал слюной и кричал на расстоянии нескольких сантиметров от лица Романа. Роман слегка улыбнулся, не говоря ни слова, и ударил выскочку по лицу. Тот отлетел на пару метров. У Романа полезли глаза на лоб. “Черт, я же никогда не мог... Зачем я...” Из оцепенения его вывел хрипловатый смех. Вадим Константинович лежал на полу, изогнувшись всем телом. Изо рта текла кровь, попадая на заросшую серовато-седыми волосами шею. Пучок заросли был четко очерченным, будто пересаженным с другого тела. Глаза директора сверкнули черным блеском.
- Молодец.- все еще с улыбкой сказал выскочка.
Все в голове Романа смешалось, он бежал к выходу и тут увидел Лидию. Она кричала, истошно зовя сына по имени.
- Витя! Витя! Сын! Охранник пытался схватить ее, но она ловко уворачивалась. Казалось, даже малейшее прикосновение нового охранника причиняло ей боль. И тут она заметила Романа. После этого взгляда он почувствовал к ней стойкую неприязнь. “Черт, и к этой женщине меня влекло”. Она поставила на него сумасшедшие глаза, заплывшие красным, и испуганно прошептала:
- Ты... ты же видел... почему ты сделал это? Почему ты дал моему мальчику умереть? - она разрыдалась и осела на пол. Лидия казалось безутешной, но как только охранник подошел к ней, она вскочила, крепко сжала в руке Витин кулон и решительно метнула его прямо в лицо мужчине. Он тут же истошно закричал и упал на пол, держась на щеку, в которую прилетел амулет. От лица его шел дым. Лидия выглядела совершенно спокойно. Она грустно посмотрела на Романа и прошептала:
-  Не давайте ему пить...
 Роман бежал, бежал все три холодных и мутных остановки, пока не оказался в подъезде.
- Добрый вечер!
Альбина, такая нежная и слегка уставшая, улыбалась ему. Но Роман вдруг понял, что не тает от ее улыбки. Он не чувствовал тоски. Он чувствовал желание. Как только они вошли в лифт, Роман схватил ее рукой за талию, притянул к себе и поцеловал, шаря неожиданно ловкими руками под юбкой. Сначала она опешила и даже пыталась вяленько его оттолкнуть, но уже через минуту прилипла к его шее. “Вот чего ты хотела все это время, шлюшка”. Они вошли в ее квартиру, на ходу кидая вещи.
Через четыре часа Роман лежал на ее кровати и курил. Она, возможно, была против, но не подавала виду. Квартирка Альбины вполне походила на романовскую, но была поуютнее. Только вот было в этом уюте,в этих пыльных коврах на стене, в этом серванте с фарфором, в такой же фарфоровой балерине на столе что-то тошнотворно-советское, напускное. Он глянул на книжный шкаф, отгороженный сушилкой для белья. За пыльным стеклом стояли старые томики, еще не Альбинины, может родительские. “Жизнь Ленина”, “Айвенго”... Альбина явно не читала. “Пустышка”. И только посмотрев на шкаф, Роман понял, что ощутил, как только вошел в нее и почувствовал ее абсолютно костяное, ленивое тело. Он почувствовал скуку.
Пропустив мимо ушей капризные угрозы Альбины, Роман твердо прошел в свою квартиру. В последние дни он был так увлечен состоянием, что совсем забыл про котенка. Он где-то прятался и Роман часто его не видел. Как только Роман присел на мамину кровать, перед глазами всплыли каритины прошлого, которые так хотелось забыть.
Он никогда не любил Костю - хмурого шестиклассника. Но Роман, учащийся ттолько четвертого класса видел в нем авторитет. И боялся его. И побоялся вякнуть, когда увидел, как его любимый Лучик лежит на земле с вервкой на шее. У малыша не было половины хвоста.
Роман плакал, а рана у в его груди, даже спустя столько лет становилась все шире и шире.
- Я просто хочу избавиться от этого... Просто хочу забыть. - старые мамины часы ответили ему презрительным тиканьем.
Роман лег на кровать и не шевелился, пока не уснул.
Посреди ночи он вдруг почувствовал легкую, невыносимо приятную теплоту около бока - пришел Лучик. Все страхи вдруг забылись, голова перестала болеть и Роман почувствовал - у него есть шанс все искупить. А потом случился кошмар.
Сначала он шел по темному коридору и мерз. Очень сильно мерз. Все кишки его ритмично сжимались, а в голове билась упрямая жилка. За ним кто-то был. Кто-то, воняющий дерьмом, сырой землей и кровью. Тук-тук-тук-тук. Какя-то палка стучала по земле.
- Ромочка...
Это была мать. Роман пустился вперед, он бежал, как только мог, но в спину его что-то ударило и он остановился. Он лежал на сырой земле, истекающей кровью. Со всех сторон на него смотрели смеющиеся глаза учеников. И тут он почувствовал боль в шее, там, где была царапина. Он оглянулся и не смог закричать. Это был старик. Старик из видения. Он пил кровь из шеи парализованного Романа. Когда тот уже отключился, то услышал шепот:
- Я спас тебя... Спас. Ты был никчемным, ты был жалким. Тебе много той жизни, что ты имеешь. А мне нужно питаться. И моим детям тем более. Сначала мы возьмем всю твою силу. Мой внук прекрасно с этим справиться... Мать внушала ему отвращение ко мне, к нашей жизни, но мальчик умный... Паша станет настоящим оборотнем. А ты, если будешь достойным, тоже найдешь кого-то для питания. А там посмотрим.
И Роман почему-то, вперемежку со страхом, почувствовал благодарность. Когда он проснулся, на него с удивлением смотрели глаза Лучика. Их обладатель, молодой парень с огненными глазами, улыбался. Роман почувствовал пульсацию в шее и снова отключился.
Утром он проснулся и почувствовал необычайную гибкость суставов. Он потянулся, размял спину и сладко свернулся на подушке. Осмотрел свои аккуратные пушистые лапы, длинные когти и белые усы. Роман улыбнулся. Сегодня его ждала охота.
                                                                                   ***
Женя опять опаздывал к началу урока. “Хорошо хоть историка уволили, а то мать опять начала бы говниться”. В учебе Женя не блистал. У него была пятерка по физкультуре, экологии и, как ни странно, химии. Из футбольной команды его выгнали, а дома ругали по каждому поводу. “Может, мне вообще школу бросить? Хотя какая разница... Будто что-то изменится. Кому я нужен...” Он медленно ковылял к школе, уже не думая об опозданиях, как вдруг увидел небольшого песочного кота, который поджимал переднюю лапку. Взгляд его серых, слегка мутноватых глаз, был таким жалким, что Женя остановился.
-  Ну, иди сюда, малыш...
Котенок изо всех сил побежал на трех лапках к Жене, и тот не мог не умилиться.
У Жени появился новый друг.