Глава VII
1986 год
Январь
Мороз в тот январь стоял такой, что казалось — замирает сама жизнь. Ветер бил в лицо, поднимая лёгкий, как пепел, снег, будто воздух рассыпался в крупу. Сквозь стекла окон проглядывали глаза — тревожные, молчаливые. Люди в селе чувствовали не просто холод. Они чувствовали зиму в сердцах.
В доме Али и Анан тоже было зябко, но не от холода. Смерть Юсуфа будто приоткрыла в стене трещину, сквозь которую хлынула тишина — настоящая, давящая, немая.
Анан почти не вставала. Горечь была глубокой и вязкой, словно темнота в комнате, где не горит свет. Слёзы пересохли на щеках, но внутри всё ещё лилась вода — тяжёлая, неостановимая. Она лежала, отвернувшись к стене, уткнувшись в складку подушки, прижимая ладонь к животу, где покоилась теплая реальность её жизни — Амия. Их дочь.
Амия уже произносила первые слова. Иногда, когда в доме вдруг звенела её улыбка, даже Анан не могла не улыбнуться в ответ. И всё же — боль была сильнее радости.
Али знал. Он не пытался отнять у неё скорбь — он просто был рядом. Каждый день он колол дрова, аккуратно укладывал их у стены, очищал ступени от снега. Его плечи были напряжены, руки стёрты — но он не жаловался. Он делал всё молча, как будто молитву.
В тот вечер он зашёл в спальню, отряхнув с плеч снег. В руках — поднос с ромашковым чаем. Он не произнёс ни слова. Просто поставил поднос на столик, подошёл к Анан, опустился рядом. Осторожно, почти бережно, убрал мокрую от слёз прядь с её лица. Его большие пальцы вытерли дорожки слёз с её щек так, словно он стирал боль с самой памяти.
Он не ждал благодарности. Просто поднял чашку и, поддерживая её голову, дал сделать несколько глотков.
— Горячий, — прошептал он, почти виновато. — Но согреет.
Анан не ответила. Но в её глазах было движение — слабое, как ветерок, когда в доме гаснет лампа.
Дни шли. Снег становился выше, а боль — тише. Не потому что уходила, а потому что сердце училось с ней жить. Анан поднималась по утрам. Она кормила Амиию, варила еду. Вышивала подушки. Иногда, тихо напевая, убирала в комнате отца. Всё стало не по-старому. Но стало.
Однажды, у окна, держа в руках детскую рубашечку, Анан произнесла:
— Я должна быть сильной. Ради неё. Ради нас.
Али не ответил. Просто подошёл и обнял её сзади, прижав подбородок к её плечу. Его руки обняли её крепко, как обнимают родину после долгой разлуки.
— Ты уже сильная, — прошептал он. — Только не одна.
Анан впервые после похорон обернулась и, не отводя глаз, ответила взглядом. Там не было прежней печали. Была любовь — глубокая, благодарная, зрелая. Та, которая не кричит, не требует, не пылает, а просто есть. Как тепло в доме, где горит очаг.